Как жаль, что я не могу заглянуть к ним домой и вонзить нож прямиком в сердце Питера Уилсона. Мои любимые синие бабочки отлично бы смотрелись на его теле, и ему наверняка пошла бы перерезанная глотка. В иной ситуации я никогда не притронулся бы к кому-то вроде Уилсона: он совсем не похож на хрупкую девицу и уж тем более совсем не похож на Ванду.

Но он должен умереть.

Приходится несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть через рот – только это и помогает немного успокоиться. Сейчас не время распаляться и давать волю гневу, иначе плакал мой план. Милая муза потерпит еще один день. Всего один день, прежде чем я избавлю ее от этого животного и направлю прямиком в мое логово. В академию Белмор, где никто не знает о том, кто такой Коллекционер.

Тише. Тише. Тише.

Я щелкаю выключателем настольной лампы, и спальня погружается в кромешную тьму. Мимо дома тащится машина, словно старая черепаха, свет фар полосами проплывает по стенам и потолку. Хочется подняться и приоткрыть спрятанный под кроватью кейс с сотнями засушенных бабочек и пинцетом, прикоснуться к спрятанным под подкладкой ножам и провести по лезвиям.

До чего же я соскучился по ощущению стали под пальцами, по сладковатому запаху крови и податливой плоти девушек, до боли похожих на Ванду Уильямс. Видит бог, я мог бы прихватить кейс и подкараулить любую девчонку в парке, лишь бы унять дрожь возбуждения и выпустить скопившийся внутри гнев, но я считаю про себя до десяти. Снова и снова, пока сердце не начинает биться реже, а дыхание не выравнивается.

Завтра. Нужно потерпеть до завтра, вот и все.

До завтра, когда я заберу жизнь Уилсона.

В окнах Ванды больше не загорается свет, но я все равно набираю ей сообщение. Давай же, моя дорогая, соберись с силами и скажи мне, что ты хочешь сделать с крысой, что живет с тобой под одной крышей. Мучает тебя. Наслаждается твоим бессилием. Скажи мне, и я исполню твое маленькое желание. С превеликим удовольствием.

И на этот раз я выпрямляюсь и закусываю нижнюю губу от предвкушения. Кончики пальцев покалывает, а сердечный ритм вновь набирает обороты. Давай же, Ванда. Давай.

Когда мессенджер оживает и на экране высвечивается первое сообщение от моей музы, внутри разливается приятное тепло. Покалывает теперь не только пальцы, но и все тело, и я уже знаю, что случится в следующее мгновение.

Да. Да. Да.

Руки сами тянутся к кейсу, и вот я уже поглаживаю корпус из темной кожи и щелкаю кодовым замком. С темно-красной бархатной подложки на меня мертвыми глазами смотрят бабочки, а под ними поблескивают едва заметные петли и замочная скважина. Моя любимая коллекция, мои верные инструменты. И завтра Питер Уилсон познакомится с ними поближе.

Ни один мужчина еще не был удостоен такой чести. И никогда больше не будет. Однако для моей милой музы я готов сделать исключение из правил, и далеко не одно. Глубоко вдохнув аромат кожи и едва уловимый – пыльцы, я захлопываю кейс и бросаю взгляд на время на экране ноутбука.

Всего лишь девять часов вечера.

Это будет очень долгая ночь.

Подъездная дорожка у дома Уилсонов опустела, погас свет в нескольких окнах – лампа сверкает лишь в гостиной, и вокруг нее бродит туда-сюда высокая грузная тень. Я знаю, что ты здесь, и сбежать от меня не выйдет. Улыбка проступает на губах сама собой, а в груди зарождается до боли знакомое теплое чувство. Всего несколько шагов отделяет меня от одного из самых уродливых, отвратительных убийств в жизни.

Кожаный кейс приятно оттягивает руку, когда свободной я приглаживаю чуть растрепавшиеся светлые волосы и поправляю ворот водолазки. Погода в Рокфорде сегодня по-настоящему летняя, солнце печет просто беспощадно, но изменять своему образу – все равно что добровольно стрелять себе в ногу. Уилсон не дурак и не поверит, если я заявлюсь к нему в футболке и спортивных штанах, как дружелюбный сосед, и приглашу на барбекю. Нет, к животному нужен иной подход.

Животное должно понимать, кто в стае вожак, и знать свое место. Правда, Уилсон?

Я спокойно нажимаю на кнопку дверного звонка и медленно покачиваюсь с пятки на носок, в предвкушении прикрывая глаза. Буквально вижу, как грузная фигура отчима моей милой музы тащится по дому, как он пересчитывает плечом углы и дверные косяки, прежде чем показаться на пороге. Майка кое-как заправлена в джинсы, на лице мрачное и заспанное выражение. Вид оставляет желать лучшего. Тем не менее Уилсон быстро берет себя в руки и улыбается – вежливо и радушно, как делает всегда, стоит ему оказаться в компании незнакомцев. Или людей достаточно влиятельных, чтобы он решил перед ними выслужиться.

Правильно, выслуживайся, пока у тебя еще есть шанс.

– Доброго дня, мистер Эллиот, – расшаркивается передо мной Уилсон. – Чего это вы так рано? Или уже собираетесь уезжать? Я-то думал, вы еще пару недель в отпуске. Как-никак, каждое лето к нам приезжаете.

Да, потому что в Рокфорде дотянуться до меня может разве что чертов ректор академии Белмор. Местной полиции нет до меня никакого дела, что уж говорить о местных, которые не замечают очевидного прямо у себя под носом. Ни меня, ни даже Уилсона, который живет здесь круглый год. Крыса, по ошибке забравшаяся под волчью шкуру, – он повсюду волочит ее за собой, а окружающие верят, что он на самом деле волк.

Отвратительно.

– Хотел поговорить с вами перед отъездом, – холодно улыбаюсь я, с трудом подавляя желание шагнуть вперед и как следует садануть по каштановой макушке Уилсона вешалкой для одежды. Рано, еще слишком рано. – Вы же знаете, я преподаю в академии, и мне хотелось бы поговорить насчет поступления Ванды. Она подала документы в Белмор.

Ему нет никакого дела до успеваемости приемной дочери, более того – он наверняка будет против, ведь тогда распускать руки он сможет разве что в отношении соседских девушек. А те не будут терпеть, в отличие от моей милой музы. Но и ей терпеть больше не придется.

Я переступаю с ноги на ногу и крепче стискиваю пальцами рукоять кейса, но на моем лице не дрожит ни один мускул. Идеальная маска приличного человека – именно такого, каким представляет меня Уилсон. Давай же, подумай, как ты не хочешь, чтобы она переезжала в Калифорнию на долгих четыре года. Ты же понимаешь, что оттуда она уже никогда не вернется.

– Да кто ж ее туда возьмет, – смеется Уилсон, но в голосе его ни капли добродушия. Конечно же.

– Я, мистер Уилсон. Мне хотелось бы написать характеристику, чтобы Ванду зачислили на первый курс, если она сдаст вступительный экзамен. И для этого мне нужно с вами поговорить.

Проходит несколько долгих секунд, и он все-таки отступает в сторону – откровенно неохотно – и пропускает меня внутрь. Вот мышеловка и захлопнулась, а ты попался, крыса. И на этот раз притвориться волком и сбежать не выйдет.

Делая вид, что вожусь с застежкой кейса, я незаметно защелкиваю замок на двери и прохожу внутрь. Гостиная в доме Уилсонов мало чем отличается от гостиной в доме моей покойной тетушки: просторная комната с трехместным диваном, телевизором и камином. Не лучшее место для работы, но мне приходилось видеть и похуже. Я справлюсь.

В памяти невольно всплывает бледное и измученное лицо Ванды. Она прекрасна, и такая боль ей вовсе не идет – гораздо сильнее мне хочется увидеть на ее лице нервную улыбку, когда ее маленькая мечта наконец исполнится. Осталось совсем немного. Буквально несколько мгновений, прежде чем я положу конец этому кошмару.

Моя маленькая муза заслуживает совсем другого.

– Не знаю, что вы хотели о ней узнать, мистер Эллиот, но учебу в престижной академии она не потянет. Ей скоро девятнадцать – пусть сразу устраивается на работу где-нибудь у нас, чем тратит время на колледж или университет. Не ее это, – говорит Уилсон, плюхнувшись на диван и даже не подумав предложить мне чай. Или хотя бы сесть. Отвратительные манеры.