– Да. Они так пишут. – Она подхватила кинжал и прижала острие лезвия к кончику своего пальца. – Странно, что это в итоге имеет столь малое значение.

На сцене блистал бал Капулетти. По бокам сцены стояли канделябры и высокие вазоны, скрывавшие от глаз зрителей кулисы. Над двумя рядами танцующих, на специальной платформе играл струнный квартет. Пары кружились и лавировали в такт музыке.

Феликс Уитлоу сбрил свои усы для роли юного Ромео. Он притаился за одним из бутафорских столбов. Его глаза блестели из-под серебристой маски.

– В сравненье с нею пламя факелов померкло!

Я постаралась изо всех сил. Но Джульетта, за которой он следил, недотягивала до его слов. Бледно-розовое платье не придавало ее коже ни капли розового оттенка. Лилит напоминала разодетый труп.

Ромео приблизился к ней, коснулся ее руки.

– Вы чересчур строги к своей руке, любезный пилигрим.

Остальные слова Лилит были едва слышны, ее голосовые связки зажало, как фитиль свечи.

Публика заволновалась, выражая неудовольствие.

Тогда Феликс ответил на ее реплику еще громче:

– Ужели ни святым, ни богомольцам губы не даны?

Последовала долгая пауза.

– Да, пилигрим, – подсказал суфлер.

– Да, пилигрим, – брови Лилит сдвинулись вместе, будто она производила в уме сложнейшие вычисления.

– Но губы для молитвы им даны.

– Но губы для молитвы им даны, – повторила она без выражения.

Кто‑то негромко свистнул.

Я с трудом могла смотреть. Это было ужасно мучительно; мне было стыдно за нее. Как могла смелая и сильная Лилит опуститься до такого?

Уйдя со сцены, Феликс Уитлоу схватил меня в охапку и поволок под луч закулисного фонаря.

– Что за чертовщина творится с этой женщиной?

Наверное, мне не было смысла говорить ему неправду.

– Она потеряла часы Юджина. А вместе с ними исчезла вся ее уверенность в себе.

– Ох. – Он поправил свою маску. – Ох. Слава богу. – Его гнев остыл. – Это к лучшему. Да. Уж лучше злобная рецензия, чем…

– Чем что? – настойчиво спросила я, отчаянно желая узнать наконец всю правду. – Что именно вам известно о Юджине Гривзе и тех часах?

Феликс замялся.

– Больше, чем мне бы того хотелось. Я был рядом в момент его смерти. Я играл Мефистофеля в его «Фаусте».

Так вот откуда я его знала. Неудивительно, что при виде часов он бросился наутек; мне хватило увидеть смерть Юджина с балкона, а Феликсу досталось место в первом ряду.

– Та пьеса была какой‑то особенной, да? Юджин нацарапал на задней крышке часов слова из нее: «Homo fuge».

– Для Юджина «Доктор Фауст» был не просто пьесой. Он увлекался оккультизмом. Магия его тоже привлекала. Юджин рассказал мне, – медленно произнес Феликс, будто каждое слово причиняло ему боль, – что уже больше двадцати лет назад вызвал музу и связал ее со своими часами. Он сказал, что мог так играть единственно благодаря музе. Я считал его сумасшедшим.

– Мельпомена, – выдохнула я.

– Но она ли? Он, может, и вызывал ее, но в портал мог выйти кто угодно.

Я вспомнила вырывавшиеся у Юджина слова на непонятном языке – гортанном и демоническом – и почувствовала дурноту.

– Что вы такое говорите? Кто же еще это мог быть?

Серебристая маска Феликса блестела и мерцала в свете фонаря.

– Откуда же мне знать? Я и не хочу знать. Даже говорить об этом абсурдно. Но этого человека манила темная и зловещая звезда. Как знать, с кем или с чем он заключил договор… но с чем‑то недобрым.

Скрипнуло дерево. Мое внимание снова переключилось на сцену – отделение закончилось, опустился занавес, и рабочие принялись устанавливать балкон. Феликсу пора было идти.

– Послушайте моего совета, мисс Уилкокс. Каким бы образом Лилит ни потеряла эти часы, постарайтесь, чтобы они больше не нашлись. Я лучше буду играть с хромой уткой, чем снова увижу такой же конец, как у Юджина.

Я кивнула. У меня не хватило сил признаться, что часы вовсе не потерялись, а, возможно, прямо в этот самый миг были зажаты в дрожащих руках миссис Дайер.

Вскоре декорации в виде искусственных деревьев и настоящих растений в горшках для сцены в саду Капулетти были установлены. Лилит свесилась с увитого розами балкона.

– Твое лишь имя мне приходится врагом. Не ты… А ты… ты ведь… ты сам, а не Монтекки.

Помощник режиссера, Хорас, вздохнул и помассировал себе переносицу, будто от неестественной игры Лилит у него приключилась мигрень.

– О, измени же имя! Что в нем тебе? То, что мы розою зовем, благоухало бы и под другим названьем.

Я неловко потопталась на месте. Дело было не только в монотонной подаче Лилит; меня беспокоили сами слова. Они перекликались с тем, что сказал Феликс. Мы назвали заключенный в часах дух Мельпоменой. Но вдруг это вовсе не она что‑то нашептывала Лилит и Юджину? Что, если на ее имя откликалась какая‑то недобрая сущность?

На скамейке за задними рядами партера плечом к плечу сидела компания подвыпивших мужчин, смотревшихся там совершенно неуместно, будто оказались в «Меркурии» случайно, по ошибке. Один из них поднес ко рту сложенные чашечкой ладони и прокричал:

– Я шлюх видел и то убедительней!

По залу разнеслось хихиканье. Плечи Лилит напряглись. Она вдохнула полной грудью.

– Ты знаешь, что лицо мое под маской ночи скрыто… – И тут ей между глаз прилетел апельсин. Она пошатнулась и ухватилась за перила балкона. Грубый смех стал громче.

За первым плодом полетел второй и разбился о декорации. Лилит вскрикнула, с трудом продолжила произносить свои слова, но прежде, чем она успела договорить, ей в грудь ударился огрызок от яблока.

Я заметила миссис Дайер в своей ложе с поднятым к глазам театральным биноклем. Она улыбалась.

Вскоре на сцену хлынул целый поток из апельсиновой кожуры и арахисовой скорлупы. Феликс Уитлоу поспешил укрыться за будкой суфлера, Лилит припала к полу и подняла руки, закрываясь.

– Сделайте что‑нибудь! – закричала я помощнику режиссера. – Опускайте занавес!

Рядом со мной возник Оскар.

– Что происходит?

Из зала неслись возгласы – публика развлекалась вовсю. Восторженная толпа, совсем недавно бросавшая розы к ногам актеров, превратилась в сборище чертей. Какой‑то изрядно подвыпивший клерк, шатаясь, поднялся на ноги и, размахнувшись от плеча, запустил бутылку, словно крикетный мяч. Бутылка летела, вращаясь в воздухе и разбрызгивая во все стороны сверкающую жидкость. Оскар выругался. Если спирт попадет на газовый рожок…

Бутылка разлетелась вдребезги прямо над головой Лилит. Сверкающие осколки осыпали ее черные волосы.

– Занавес! Занавес! – орал Хорас.

Кто‑то дернул за веревку, и занавес упал с глухим стуком. После этого безобразные насмешки стали тише, но совсем заглушить их занавес не мог.

Я сразу подбежала к Лилит, поскользнувшись при этом на апельсиновой кожуре. Она съежилась за перилами балкона, как зверь в клетке. Я протянула к ней руки.

– Спускайся вниз, Лилит. Давай, все хорошо. Я помогу.

Ее зрачки расширились. И как в момент гибели Энтони, она была не в силах пошевелиться.

Широкими шагами, хрустя ореховой скорлупой, ко мне подошел Хорас.

– Мисс Уилкокс, сейчас же идите и одевайте Клементину Прайс. Времени достаточно, чтобы подготовить ее к пятой сцене. До конца пьесы Джульетту будет играть она.

Тем временем я не оставляла попыток дотянуться до Лилит.

– Попросите кого‑нибудь другого.

– Это ваша обязанность…

– Мне плевать, – припечатала я. – Я не оставлю Лилит в таком состоянии.

Он гневно убежал прочь, выкрикивая указание суфлеру.

В конце концов Оскару пришлось взобраться на балкон и на руках спустить с него Лилит. Пока он нес ее, она обратила свой полный отчаяния взгляд на меня. Ее глаза всегда сверкали, как сталь, а теперь они были просто серыми, как вода в сточной канаве.

– Изгнана, – прошептала она. – Изгнана со сцены, как Ромео из Вероны.

– Ничего не надо говорить.