– Я не знаю, – отвечает Билли. – В небольших количествах мышьяк содержится во многих продуктах и вещах, разве нет? У нее было, например, какое-то средство для кожи. В его состав входили, кажется, бензойная смола и бузина… А потом… Моя мать дала ей пару капель раствора Фаулера. Как я позже узнал, в них тоже содержится мышьяк.

– А сколько этих капель дала ваша мать вашей покойной супруге?

– Всего пару капель. Это было… в последние часы жизни моей покойной супруги. – Сказав это, он наклоняется вперед и опирается на перила, словно под тяжестью нахлынувших воспоминаний. – Это все, что я могу припомнить. Я сам видел, как моя мать давала Кейт эти капли.

Адвокат демонстрирует всем бутылочку капель Фаулера. Она почти полная.

– Как вы полагаете, мистер Рукер, мышьяк попадал в организм вашей покойной супруги с едой и питьем?

– Да, я думаю, именно так.

– Тогда позвольте спросить вас, имеете ли вы какие-либо подозрения на тот счет, кто именно мог подсыпать мышьяк в еду и питье вашей покойной супруги?

Все вытягивают шеи и замирают, чтобы лучше услышать его ответ. Билли все еще держит руки у висков. Он шумно сглатывает и произносит:

– Я полагаю, что это дело рук ответчицы – Рут Баттэрхэм.

Зрители шумно вздыхают, слышны возгласы. Разве они не ожидали именно этого? Разве они не слышали самого обвинения? Та, кто действительно могла бы сказать что-то сенсационное, просто закрывает глаза. Она выглядит так, словно ей выстрелили прямо в сердце.

Когда публика затихает, допрос продолжается.

– Вы полагаете так на основании признания ответчицы, которое мы слышали сегодня утром, о том, что она – вольно или невольно – убила Кэтрин Марию Рукер?

Билли качает головой:

– Нет. Я полагаю так потому, что в день смерти моей жены Рут сама сказала мне, что пыталась убить Кейт.

По залу опять прокатывается гул. Адвокату приходится повысить голос, чтобы перекричать его:

– А какой у нее был, по-вашему, мотив?

– Она всегда недолюбливала Кейт. И винила ее за всю ту боль, что мать Кейт причинила ей. А ее матерью была… миссис Метьярд! – Билли выкрикивает это имя с содроганием. – Вы же помните, та самая убийца!

Разумеется, они будут смаковать это обстоятельство не один час. Подробно описывать, в каком состоянии была найдена Рут в доме Метьярдов и что миссис Метьярд творила с ней. Повлияет ли это как-то на присяжных? Не знаю. Но я рада, что этим обстоятельствам будет уделено много внимания. Если бы Билли назвал предполагаемым мотивом ревность. Если бы он только на мгновение обернулся и увидел, с каким обожанием смотрит на него Рут… Но присяжные, скорее всего, видят все это.

Я пропустила первые несколько вопросов перекрестного допроса, потому что в это время отец настойчиво пытался утянуть меня домой, говоря, что я очень бледна. К тому времени, как я заканчиваю спор с отцом и могу снова вслушаться в происходящее, речь защитника Рут уже в самом разгаре. Ей назначили в адвокаты пожилого, я бы даже сказала дряхлого мужчину. Он говорит довольно монотонно и невнятно. Да, такой вряд ли сможет добиться оправдания. Но, может быть, ему удастся хотя бы смягчить приговор? Что она рассказала ему?

Он спрашивает, имела ли покойная супруга Билли привычку пить какао. И Билли отвечает, что имела.

– Мистер Рукер, а кто обычно приносил какао вашей жене?

– Обычно это делала… Рут. Она была ее служанкой. Именно она приносила ей завтрак и отвечала за прочие подобные вещи.

Тот, кто совсем не знает Рут, сказал бы, что в этот момент она нахмурилась. Но я, хорошо знающая ее, понимаю, что на самом деле это замешательство и смущение. И похоже, оно передалось и ее адвокату.

– И что… к ее еде и напиткам больше никто не притрагивался? У вас ведь в это же время в прислугах была еще одна девушка. Некто Элеонора Суонскомб.

– Нелли никогда не сделала бы ничего подобного.

– Почему вы так уверены?

Голубые глаза, смотрящие сейчас прямо в лицо адвокату Рут, холодны как две ледышки.

– Я знаю ее с самого детства. Она мне как сестра. Я, без сомнения, доверил бы ей свою жизнь.

После столь пышного представления следующая свидетельница, Элеонора Суонскомб, кажется совсем невзрачной. На ней видавшее лучшие дни серое платье, а на руках – перчатки с обрезанными пальцами. Но, отдать ей должное, она не выглядит испуганной. Она сцепляет руки, словно ей неприятно здесь находиться, и спокойно осматривает зал. В отличие от Билли, она не избегает взглядом Рут, напротив, решительно смотрит на скамью подсудимых. На лице ее нет и тени стыда за свой обман, свое предательство.

Обвинитель задает ей именно те вопросы, которые я ожидала услышать. После того как оглашается, что Нелл появилась в доме Метьярдов в очень юном возрасте и очень хорошо знала и мистера Рукера, и Кейт, ставшую впоследствии супругой мистера Рукера, следствие приходит к выводу, что Нелл стала почти членом семьи. Прокурор упоминает и о том, что Нелл была очень добра к Рут и часто навещала ее в больнице.

– И что вы можете сказать о характере обвиняемой?

Нелл поворачивается к Рут.

– Она была… очень несчастной молодой девушкой. Сирота. Это и сломило ее, мне кажется. Она всегда была очень ревнивой, злилась. Иногда мне казалось, что она что-нибудь учинит над собой.

– Проявляла ли она когда-нибудь враждебность по отношению к жертве?

– Да, проявляла.

– И тем не менее она настояла на том, чтобы вы пошли вместе с ней в услужение к миссис Рукер?

– Да.

– А вам не показалось странным, что она так рвется работать у той женщины, которую так не любит?

– Да, это показалось мне очень странным.

Ответы Нелл краткие, без тени эмоций. Как и описывала Рут, она говорит каким-то странным безразличным тоном. Словно ничто на этом свете не может удивить ее, выбить из колеи.

Обвинитель спрашивает Нелл, ходила ли Рут когда-нибудь за покупками в бакалейную лавку и оставалась ли когда-нибудь в кухне одна. Нелл подтверждает и то и другое. Она повторяет слова Билли о том, что именно Рут делала какао для Кейт и подавала ей его.

– А было ли на кухне что-нибудь, что могло бы быть использовано в преступных целях? Крысиный яд, например?

– Тебе не пристало слышать все это! – шепчет мне прямо в ухо отец. Его усы неприятно колют меня. Он разгорячен и явно обеспокоен. – Ты моя дочь, и мой долг…

Я так сосредоточена на ответе Нелл, что не слушаю его.

– Думаю, да… Наверное… В доме было очень много мух. И в кухне всегда было много липучек.

– А могли бы вы мне сказать, кто должен был покупать эти липучки и развешивать их?

– Рут!

Я не могу ничего с собой поделать.

– Нелл, ты грязная лживая шлюха!

Отец возмущенно дергает меня за рукав, но никто больше не обращает внимания на мои слова.

– Дора, пойдем! Я сыт по горло!

О, я не сомневаюсь! И судя по его состоянию, многое показалось ему уж слишком знакомым…

– Еще одну минуту, папа!

Нелл завершает дачу показаний и возвращается на место. Она расцепляет наконец руки и берет шаль, чтобы накинуть ее себе на плечи перед тем, как отправится на свое место. И тут я вижу это!!!

Мгновенная голубая вспышка из-под перчатки. Вряд ли кто-то, кроме меня, заметил это. На ее левой руке. На безымянном пальце.

Картина в один миг стала яснее ясного. Все факты выстроились в ряд, как аккуратные стежки Рут. Я так живо представила себе все это: вот двое подростков – юноша и девушка из сиротского приюта – стоят, дрожа от страха, у входной двери в ателье миссис Метьярд. А вот служанка и ее хозяин о чем-то шепчутся на лестнице дома в Уотер-Мьюз.

Но они не как брат и сестра, нет.

Они влюблены друг в друга. И уже очень давно.

У меня голова идет кругом. Билли совсем не тот невинный агнец Божий, которым я себе его представляла. Он купил то сапфировое кольцо вовсе не для Кейт. Она была лишь его хранительницей, неким промежуточным звеном. И вот теперь оно у своей законной владелицы. Когда он сказал Рут, что не мог оставить в доме Метьярдов ее одну, то он имел в виду вовсе не Кейт! Он говорил о Нелл! Вся его забота была всегда прежде всего о ней! Они задумали это убийство уже очень давно.