Она говорила так мужу множество раз. Но он не менялся. А с годами его тоска становилась все сильнее.

– Может быть, это случилось из-за необычайной известности его отца? Он часто говорил о том, что унаследовал талант отца, но при этом стал абсолютно обычным человеком. В молодости он страдал, что таланта у него нет. Как-то раз в студенческие годы он, кажется, даже предпринял попытку самоубийства… Иногда он переставал различать цвета.

Последнее я не очень хорошо поняла и попыталась переспросить, но Оцука рядом со мной несколько раз покивал. Он кивал так интенсивно, что у него в вертикальной плоскости двигалась не вся голова, а только подбородок.

– Психогенное нарушение цветового зрения.

– Вы знаете об этом?

– Я читал в одном из его интервью в студенческие годы. Что был период, когда он страдал от симптомов этого заболевания. Но, к счастью, оно довольно быстро прошло.

Маяко посмотрела на потолок, вглядываясь во вращающийся вентилятор.

– Он долго страдал, потом на короткое время приходил в себя. Особенно с возрастом, в те годы, когда его отец был наиболее продуктивен, ему стало казаться, что постепенно он опустошается все сильнее и сильнее… И он сам корил себя за это. В процессе, я думаю, в нем выработалось упрямство. Мне даже стало интересно, какие еще самоуничижительные слова он придумает. Он опускал свою самооценку с помощью совершенно разных слов и выражений.

Маяко вспоминала, как Такидзава Сёити называл себя в такие моменты, и повторяла нам слово за словом. Пока я слушала, что она говорила, мною овладело чувство сострадания. Оно осело в груди, как мокрый песок, на меня резко накатила усталость. Я никогда не была замужем – да замужество меня никогда особо и не интересовало, – но, наверное, жить с таким человеком действительно тяжело. Может быть, все сложилось бы немного по-другому, будь у них ребенок. Но они сосуществовали вдвоем, и убежать было некуда.

– При всех этих обстоятельствах у меня тем не менее не было желания развестись. Но однажды мы откровенно поговорили обо всем, он попросил у меня прощения и сказал, что ему очень тяжело переносить то, что он заставляет страдать других. Он сам…

Маяко скрестила указательные пальцы левой и правой рук.

– Попросил о разводе?..

– Вот такой он человек.

Она кивнула и прищурила глаза так, будто хотела увидеть собственные ресницы.

– Он не был привязан ни к людям, ни к вещам, ни к деньгам. И в конце концов, наверное, избавился и от привязанности к собственной жизни.

Рядом Оцука мелкими глотками пил чай с лимоном, я тоже чисто формально прикоснулась губами к краю чашки. Маяко в последний раз затянулась и затушила окурок в слишком ярко сверкающей хрустальной пепельнице.

– Вы сегодня сказали по телефону, что тело нашла его вторая жена… Эма? Нет, не Эма… Эна?

– Рэна.

– А-а, точно. Женившись во второй раз, он прислал мне открытку, в которой было написано имя его избранницы, но я забыла.

Сообщать бывшей жене о том, что женился вновь, – разве обычное дело? Да еще указав имя своей новой жены. Увидев, как я напряженно думаю, Маяко фыркнула.

– Забавно, да? Он никогда не мог догадаться, что чувствуют другие. Но что касается открытки, то вполне возможно, что это Рэна попросила его отправить ее. Она же вроде молодая девушка.

Оцука рядом с серьезным видом делал заметки.

– Говорят, она обнаружила его труп. А в какое время?

– В пятом часу пополудни.

– Я как раз лепила снеговика в это время.

– Снеговика?

– Да. Во дворе в углу. Я пошла проверить, не поломались ли под снегом мои рождественские розы, и вдруг мне захотелось слепить снеговика… Ах, я так увлеклась снеговиком, что забыла проверить розы… Хотя называются рождественскими, на Рождество они не цветут. Да это и не розы вовсе, а гибридные морозники, похожие на анемоны. На самом деле странные цветы.

Бывшая жена Такидзавы Сёити, может, не настолько, как ее муж, но тоже была женщиной непростой.

– Вы знаете, что после того, как Рэна обнаружила тело Сёити в пятом часу дня, она сама погибла?

– Да, конечно, я слышала об этом. Она изменяла ему с каким-то молодым мужчиной, из-за чего погиб Сёити, а она раскаялась и покончила с собой, бросилась с балкона. Так ведь?

Я удивилась. Откуда она знает даже про измену? Но, похоже, она шутила. Засмеялась, передернув плечами. Но шутить на такие темы более чем удивительно.

– Раз уж я сейчас вспомнила про рождественские розы, вы не будете возражать, если я схожу посмотреть на них? А то потом опять забуду.

Я схватила пальто и встала, Оцука тоже встал с некоторым запозданием.

Просторный сад выходил на юг. Лежавший снег отражал своей белизной послеполуденное солнце. Виднелись нечеткие овалы следов – наверное, это были шаги Маяко, которые остались после вчерашнего вечера. Они вели в сторону цветочной клумбы. Я догадалась, что это клумба, потому что из-под снега торчало несколько цветов бледно-розового цвета.

– Вот, посмотрите.

Маяко в сапогах с гордостью показала на снеговика. Он был высотой где-то по пояс взрослому человеку. Большая работа, но красивым его сложно назвать. Она подошла поближе к снеговику, погладила его по голове, потом очистила обеими руками клумбу от снега и проверила состояние цветов. На улице стало видно, что она уже немолода, с морщинками на лице, но жестами и движениями она походила на маленькую девочку.

– А что там?

В углу сада стояло маленькое деревянное строение.

– Ах, это бунгало, которое он использовал как студию, когда еще жил здесь. Когда мы поженились, он уже оставил свои амбиции стать художником и усиленно занимался коллекцией произведений отца. Но все равно он часто писал здесь картины, как будто не мог полностью отказаться от этого дела.

– А можно нам посмотреть, что внутри? – опередил меня Оцука.

На лице у него читалось обычное любопытство, а не желание найти что-то для расследования. Маяко легко согласилась, вернулась в прихожую за ключом и передала его Оцуке с таким выражением лица, какое бывает у матерей.

– Здесь все осталось таким же, как в те времена, когда он здесь работал. Он не взял с собой ничего из вещей.

– Даже свои собственные картины?

Оцука так высоко поднял брови, что они готовы были скрыться под его волосами.

– Может быть, то, что Сёити оставил их, говорит о том, что он отказался от своей мечты стать художником. Он говорил, что оставшиеся картины я могу утилизировать или продать, если получится. Но до сих пор их никто не купил, это так внезапно не делается. Я не знала, как мне лучше поступить, и в результате все они остались лежать здесь. Иногда только открываю дверь, чтобы домик проветрился.

Оцука с радостью поспешил к студии, а я осталась вместе с Маяко.

– Незадолго до развода… он, что редко случалось с ним, сам заговорил со мной. Сказал, что написал картину, в которой он уверен. Что это абсолютный шедевр. Но элита полностью проигнорировала ее, как и все предыдущие. Это настолько огорчило его, что у меня сердце разрывалось. Может, и разорвалось немного.

Я спросила у нее, что это за картина, и Маяко, сморщив нос, засмеялась.

– Он ни разу не показал мне ни одной картины.

– Неужели?

– Да. Ни до того как мы поженились, ни после. Он просил меня не заходить к нему в студию, и я так и делала. Поэтому я и не знаю, что это за картина. Он, правда, как-то обмолвился, что это автопортрет… Скажите, а как он умер? – неожиданно спросила она.

В тихой атмосфере жилого квартала ее голос звучал особенно громко. Я приблизила свое лицо к ее и сказала: «Острая дыхательная недостаточность вследствие отравления жидким углекислым газом». То, что уже было сказано в СМИ.

– Ах, вот как? Подруга, которая мне позвонила, видимо, не знала всех подробностей.

– Как я уже сказала вам, Рэна нашла тело в начале пятого. Судя по всему, прошло не очень много времени с момента его смерти.

– Начало пятого… Видимо, после его времени виски.