Ночь была долгой и мучительной. Для них. Для меня это был театр абсурда, где я был одновременно и главным героем, и режиссером. Я разыгрывал роль самого тупого и непонятливого студента в истории Академии. Я заставлял их объяснять простейшие концепции по десять раз, задавал идиотские вопросы, путал Канта с Конфуцием и постоянно просил Велинского принести «кофе без кофеина, но чтобы бодрил».

Это выводило их из себя. Рихтер периодически срывался на рык. Залесский сохранял ледяное спокойствие, но его пальцы нервно барабанили по парте, выдавая крайнюю степень раздражения. Но они терпели. Стиснув зубы и сверкая глазами, они вбивали в мою «пустую» голову гранит науки. В какой-то момент аристократическая спесь уступила место… чистому, спортивному азарту. Они больше не отбывали наказание. Они пытались доказать старому хрычу Шварцу, что они — лучшие. Даже в роли репетиторов для плебея, который, по их мнению, обладал интеллектом хлебушка.

Под утро, когда первые лучи солнца коснулись шпилей Академии, я уже не просто знал все. Я перепроверил и отточил свои знания до скальпельной остроты. Я был готов не просто сдать экзамен. Я был готов его принять. У самого Шварца.

А еще я дико хотел спать. Даже кофе, который Велинский приносил с упорством обреченного, уже не помогал.

Профессор Шварц проснулся, словно по будильнику. Он окинул нас своим ледяным взглядом.

— Ну что ж, — произнес он. — Надеюсь, ночь прошла с пользой.

Он поднялся из-за кафедры. Его суставы хрустнули так громко, что я невольно поежился.

— Я передумал, — его голос был сух, как пыль на древних фолиантах. — Разбор ваших проступков в восемь утра отменяется.

«Чёта часто он передумывает, — заметила Алиса. — Падазрительна!»

Рихтер и Залесский недоверчиво переглянулись. На их измотанных лицах промелькнула робкая надежда. Неужели старый маразматик решил их простить?

— У меня возникла более… продуктивная идея, — продолжил Шварц, и его улыбка стала еще более жуткой. Улыбка крокодила, который только что придумал новый способ съесть своих жертв. — Сегодня вы все поможете мне. В одном очень важном, можно сказать, историческом деле.

Через десять минут мы стояли в личном архиве профессора. Это было не помещение. Это был склеп. Склеп для забытых знаний, несбывшихся надежд и, судя по запаху, пары-тройки мумифицированных студентов-двоечников. Воздух здесь был тяжелым, спертым, пах вековой пылью, старой кожей и чем-то неуловимо кислым, как прокисшие амбиции.

От пола до самого потолка тянулись стеллажи, заваленные старыми книгами, свитками, пыльными коробками с какими-то артефактами. Единственным источником света была тусклая, мигающая лампа под потолком, похожая на умирающее сердце этого храма забвения.

«В век электроники предпочитает хранить всё на бумаге, — Алиса аж присвистнула. — Вот это олдскул…»

— Я много лет не мог найти время, чтобы разобрать эти завалы, — с нескрываемым садистским удовольствием сообщил Шварц. Он указал на огромную гору старых студенческих работ, которая занимала половину комнаты. — Ваша задача — систематизировать их. По алфавиту. По году написания. И составить краткую аннотацию к каждой.

— Вы издеваетесь⁈ — взревел Рихтер. Его лицо снова начало приобретать багровый оттенок. — Здесь работы за последние сто лет! Мы до скончания веков не разгребем!

— Скончание веков наступит для вас гораздо раньше, барон, если вы не приступите к работе, — невозмутимо парировал Шварц. Он сел за свой старый, заваленный бумагами стол. — И да. Господин Ветров, — он посмотрел на меня, — вам особое задание. В том углу, — он махнул рукой в сторону самого темного и пыльного закоулка, — лежат старые технические мануалы времен Катастрофы. Мне нужно, чтобы вы проверили их на наличие… аномальных энергетических сигнатур. Я подозреваю, что некоторые из них могут быть нестабильны. Будьте осторожны.

«Босс, может, у меня паранойя разыгралась, но… этот старый пень не просто так заставил тебя копаться в этом хламе, — прошептала в моей голове Алиса. — Он что-то задумал.»

«Думаешь?»

«Аномальные сигнатуры»… он хочет посмотреть, как ты работаешь с артефактами. На что ты реагируешь. Он тебя тестирует'.

Делать было нечего. Мы принялись за работу. Рихтер, Залесский и Велинский с проклятиями начали разбирать гору бумаг, чихая от пыли. Рихтеру досталась особенно почетная миссия — протирать древние артефакты. Он с лицом мученика, которого заставили чистить отхожее место зубной щеткой, бережно протирал тряпочкой какой-то ржавый ночной горшок времен Второй Эпохи.

Я же полез в свой пыльный угол. Старые, потрескавшиеся книги, от которых пахло плесенью и забвением. Я открыл одну. Сложные схемы, непонятные символы. Я ничего в этом не понимал. Но на всякий случай делал вид, что усердно работаю, проводя над страницами рукой и сосредоточенно хмурясь. Мои обостренные наноботами чувства улавливали слабые, затухающие эманации от некоторых предметов. Но я не подавал виду.

Профессор Шварц сидел за своим столом. Он делал вид, что читает какую-то книгу. Но я чувствовал его взгляд. Тяжелый, изучающий, как у энтомолога, который разглядывает редкий экземпляр жука перед тем, как насадить его на булавку. Он наблюдал. Ждал.

Прошло несколько часов. Я уже почти засыпал над очередной инструкцией по сборке какого-то древнего маго-реактора. Рихтер и Залесский, кажется, тоже были на пределе. Даже Велинский, который до этого лишь перекладывал бумаги с места на место, клевал носом, уронив голову в стопку курсовых работ за 3005-й год.

— Довольно, — голос Шварца вывел нас из ступора. — На сегодня достаточно. Можете быть свободны. У вас есть ровно сорок минут, чтобы привести себя в порядок. И явиться на экзамен.

Мы, не веря своему счастью, рванули к выходу.

— Ветров, — остановил он меня уже у самой двери.

Я обернулся. Он смотрел на меня. И в его глазах больше не было ни гнева, ни насмешки. Только холодный, отстраненный, почти научный интерес.

— Надеюсь, вы готовы. К настоящему экзамену.

Я выскочил из его кабинета, как ошпаренный. Чувство тревоги не отпускало. Что-то было не так. Все это было слишком странно. Слишком… постановочно.

Аристократы уже разбежались по своим комнатам, злые и униженные. Я остался один в пустом коридоре. Нужно было спешить. Умыться, переодеться и бежать на экзамен.

Я уже собирался рвануть в сторону своей общаги, когда в кармане завибрировал коммуникатор. Не мой обычный. А тот, что дала мне Анна. Зашифрованный, анонимный.

Я замер. Кто это мог быть? Княгиня Вольская? Решила напомнить о себе? Я достал его, нажал на прием. Экран был темным, но связь установилась.

— Господин Ветров? Семен? Это Анна. Слушайте, у вас мало времени!

Голос был ее. Но он изменился до неузнаваемости. Вместо спокойной, мелодичной речи я слышал срывающийся, панический шепот. На заднем плане слышались какие-то помехи, глухие удары.

— Анна? Что случилось?

— Дело не в княгине! Дело в нем! В Волкове! Он обезумел! Проект «Войд»… он собирается активировать его! Прямо в Академии!

Её голос… кажется, она на грани истерики.

— Какой еще «Войд»? Я ничего не понимаю! — я огляделся по сторонам. Коридор был пуст.

— Бегите! Вы должны бежать! Это ловушка! Он знает, кто вы! — помехи съели часть ее фразы. — … не тот, кем кажется! Он…

Два дня до экзамена

Мрачный, отделанный черным мрамором кабинет в родовой резиденции Волковых.

Княжич Вадим Волков, известный в узких кругах как Черный Волк, сидел в массивном кресле. Он смотрел на панораму ночного города. Его правая рука, от плеча до кончиков пальцев, была закована в сложный экзоскелет из темного металла и проводов. Она была сломана в нескольких местах. Духовные потоки в ней были также повреждены. Под идеально скроенным костюмом скрывались многочисленные раны.

Перед ним стоял профессор Шварц. Его сухая, почти аскетичная фигура в вечном сером костюме казалась неуместной в этом храме роскоши и власти.