– Она тоже беременна?

– Да.

– От кого?

Я невольно сглотнул, сказал:

– Маша, лучше рожай.

– ОТ КОГО?

Так как мы с ней были связаны узами витязи и берегини, она решила мне об этом напомнить, влияя на меня на всю катушку.

– От меня, – не стал скрывать. – Но это не совсем моя вина, – тут же добавил я, так как правду иногда лучше говорить, как можно быстрее. Пока живой.

– Ч-Е-Г-О?!

– Я не успел тебе сказать. Новый год, мандарины, настроение…

– А НУ ПОВТОРИ-И-И!!!

– Тужься, Машка, тужься! – подбодрила Лерка. – Головка показалась!

– А-а-а!!! – оглушила меня берегиня то ли праведным гневом, то ли криком боли.

В ушах зафонило… Я не сразу сообразил, что за новый крик в комнате. Повернувшись, заметил нехитрые манипуляции Леры. Она осторожно обмывала ребёнка, избавляя его от плаценты, и неторопливо вытирала Любляну полотенцем. Моя дочь в её руках словно решила продолжить крик матери и стала звонко возмущаться.

– Рысь, где ножницы или нож? Нитки? – обронила Лера.

– Подожди, найду. Ты не торопись пока, кровь из плаценты в ребёнка перетечёт. Успеешь перерезать.

– Сёма, – обратилась ко мне рыжая акушерка по неволе. – Раздевайся и держи дочь. Мне надо помочь Наталье.

– Зачем раздеваться?

– Маше надо отдохнуть, а ты, балбес, согрей своим телом ребёнка. Контакт кожи к коже. Не знаешь, что ли? Эх ты, папашка.

Дрожащими руками я стянул с себя толстовку, майку, наскоро отёр тело мокрым тёплым полотенцем и, дожидаясь, пока Рысь разрешит Лере перерезать пуповину и обмотать нитками, с величайшей благодарностью поцеловал берегиню.

Затем, как самое величайшее сокровище, как сама осторожность, принял дочь на руки и аккуратно прилёг рядом с Машей, благословляя Рыся за то, что тот соорудил большие, широкие кровати, где могло лежать хоть семеро.

– Любляна, – обронили губы, и я ощутил дочь грудью.

Она прижалась всем маленьким тельцем, притихнув и прислушиваясь к новым ощущениям. Показалось, что нас, укрытых спешно Лерой одеялом, перестал интересовать весь прочий мир. Только я, дочь и обессиленная Маша с потрескавшимися губами.

Этот миг показался таким особенным, что на глаза навернулись слёзы, время застыло. Я ощущал прижавшуюся к телу дочь, придерживал её рукой, целовал в лоб и темечко, смотрел в голубые, как само летнее небо, глаза без дна и тонул в них, тонул.

Где-то на периферии мира появился на свет Огнеслав. Рысь лёг рядом со своей берегиней, держа ребёнка и ожидая появление дочери следом. Двойняшки.

Чуть позже Наталья подарит миру и Яруну. Затем уснёт, в конец измотанная рождением двойни. Приляжет у ног на свободном месте Лера, устало глядя в резной потолок и комната погрузится в средоточие тишины и покоя.

А пока усталая Мария берёт дочь к себе и кладёт меж грудей, давая рождённой возможность самой добраться до сосков. Первый труднейший опыт, наглядно показывающий, трудолюбивой ли будет расти дочь.

И Любляна сантиметр за сантиметром приближается к груди, и я как зачарованный смотрю, как розовенькие губки нащупывают ореол раздутых сосков, сам сосок и начинают неумело причмокивать. По щеке бежит слеза, и я радуюсь её первой победе, как своей. Что может быть прекрасней? В груди такой жар и тепло. И всё тепло дарю лишь дочери и берегине. Мы – одно. И она прекрасно знает, что Лера не станет мешать. Узнает и то, что случилось так, что мы стали заложниками чьих-то действий. И простит… Всё простит.

Миром овладел вечер, уставшие физически, психологически и эмоционально, мы лежим в темнеющей комнате, соединённые нитями таинства. Никто не в силах встать и зажечь свечей. В соседней комнате давно потух камин. Не осталось и тлеющих углей. В окно видно, как идёт лёгкий пушистый снежок. Красивый. Сегодня все красивое и наполнено волшебством.

С улицы послышался скрип вминаемого снега. Я встрепенулся, собираясь подскочить и идти защищать то, что мне дорого. Но Рысь даже не пошевелился. Значит, нет опасности. Может то идёт Ёруш? Ребёнку страшно сидеть вечером дома одному. Значит, пора вставать… Куда только делись все силы? Я отдал их в поддержке ей? Или взяла сама, так как посчитала нужным… Это ничего…мы же – одно. Мы единое.

Дверь отворилась без скрипа. Порог переступил чернявый Дед Мороз, в волосах которого запуталось столько снежинок, что они больше походили на серебряные волосы. Разве что вместо мешка с подарками он держал на руке Ёруша и что-то тихо бормотал ему, видимо успокаивая.

– Мир этому дому, – обронил с порога громогласно Скорпион, перебудив разом всех детей. – А чего это вы Ёруша одного дома оставили?

Вот как он мог нарушить эту идиллию? Эту робкую гармонию, сделавшую нас всех гораздо ближе друг к другу.

Любляна, Огнеслав и Яруна в ответ выдали такое «добро пожаловать», что всякий в спальне не смог сдержать улыбки.

– Кажется, я как раз вовремя, – добавил брат и опустил Ёруша на ноги. Ребёнок робко посмотрел на отца. Пришёл же без веления. Андрей устало кивнул и подозвал посмотреть на братика и сестричку.

С улицы послышался голос Лады, та ткнула Скорпиона в спину с недовольным возгласом:

– Пусти, здоровяк, – и пробравшись в дом, обведя всех радостным взором, расплылась в улыбке. – Ну-ка дайте посмотреть, где тут мои племяшки?

Что ж, скоро и вся пополнившаяся семья будет в сборе.

Задание структуры, пожалуй, сегодня обойдётся и без меня.

Прошу считать пропавшим без вести на сутки… А лучше на двое.

Безвременье.

Нижние миры.

Чернослав.

Ярость бурлила в нём, клокотала, вырываясь наружу огненными всполохами. Они разносили всё вокруг, снося самые мощные преграды одним таранным ударом. Нечистые души бросались врассыпную, стараясь оказаться как можно дальше от Меченого, но, даже оказавшись на безопасном – как им казалось – расстоянии, они ощущали, что значит повторная смерть.

Смерть приходила за каждым проклятым существом по воле Чернослава. Во веки веков не имея возможности переродиться этажом выше, низвергнутые на нижние этажи без права перехода в более высшие миры, они впервые получали возможность переродиться в нечто более совершенное. И умирали с величайшей благодарностью к своему освободителю.

Страшные, искажённые болью и адской жизнью рожи, освобождено разглаживались. Сведённые в муках скулы расслаблялись, позволяя проявить лишь отдалённый аналог признательной улыбки.

Меченый каждой новой смертью давал второй шанс тем, кто был обречён на вечное прозябание в мирах искупления. Бесконечную тьму времени они не имели возможности искупить свои грехи, но, имея пусть самые чёрствые в мире души, они с каждым моментом своего существования в полной мере ощущали безвыходность своей ситуации. И страдания эти не прекращались, растягиваясь в одну сплошную ночь без сна, жизнь без света и надежды.

По велению ли Творца, по прихоти ли миры создающих демиургов, самые нижние этажи не имели доступа к лестнице восхождения. Изначально единый «столб» миров, пронизанный восходящими и нисходящими возможностями, лишился связей с самыми глубокими из миров. И все, кто находился там в тот момент, навсегда потеряли возможность второго шанса, остановились в развитии, варясь в котлах собственной ненависти ко всему живому. И бессчетное количество времени ни одно высшее существо по своей воле не спешило спуститься к ним и озарить своим светом, призвав за собой обречённых на вечные страдания.

Эти миры не знали присутствия света по определению. Сыны создателей бродили по самому поверху тех этажей, божественные же посланники избирательно поднимали душу, давая горькую надежду мириадам, что в следующий раз повезёт и им, но глубже не нырял никто. Словно сами демиурги, принимавшие участие в создании этих миров, убоялись созданного и, предав его вечному проклятью, поспешили убраться, навсегда забросив созданное во тьме.