Скорпион, стараясь дышать как можно меньше, чуть отвернул голову и прикрыл глаза. Последовательно в теле всплыли двадцать врат развития, а затем открылись двадцать первые и… двадцать вторые.

На «плоту» было много времени, чтобы подумать. И чем больше слушал океан и смотрел слезящимися глазами на затуманенное солнце, тем ближе подступал к этим воротам, осознав, как можно распахнуть «материальное физическое тело». Именно так называлось то, что надлежало постичь.

Эта ступень была весьма кстати, так как за время плавания в организме скопилось много соли и её требовалось нейтрализовать, чтобы слабость ушла, и тело работало, как и прежде.

Эта же ступень запустила младший тотем. Скорпион на предплечье заворочался. И вскоре на коже выступили первые капельки пота. Если бы кто вздумал попробовать их на вкус или провести лабораторные анализы, то обнаружил бы, что состав пота напоминает воду Мёртвого моря. Промилле в нём было едва ли меньше. Рубашка промокла, штаны тоже. Но вместе с солью и потом выходил яд.

Скорпион повернул голову, хищно улыбнулся Зее.

– Как ты...? – сорвалось с её губ в удивлении.

Но Сергий уже сорвался с кресла в движение. Сёма попытался помочь, а то и рвануть следом, но мог лишь наблюдать обездвиженным, как разгорелась борьба.

Где-то в глубине затуманенного сознания Сёма даже понимал, почему на этих землях веками назад пылали костры инквизиций.

Ведьмы на Туманном Альбионе живут, не иначе.

6530 год от Сотворения Мира (1022 от Рождества Христова).

Переяславль.

В избу ворвался молодой гридень, закричал что есть мощи:

– Сигнал, воевода! Дымит застава! Половцы! К стенам города идут! – и стрелою помчался подводить к избе коней.

Семён услышал эти крики и ощутил себя в просторной, светлой комнате. Мыслительный процесс включился сразу, едва не выкидывая из проекционного сна.

Леопард едва удержал поток поступающей информации. Он перетекал из тонкого мира в подсознание и проецировался на эту современность в виде своеобразного фильма, где помимо свершённого в истории человечества, был и он, бестелесный посторонний наблюдатель.

Сюжет для одного зрителя.

«Половцы? Значит, где-то одиннадцатый век. А что вокруг?», – позволял себе в то же время размышлять мозг.

Русская деревянная изба. В углу большая печь, на стенах висят обереги, ставни окон распахнуты. За широким столом на лавках сидят семеро: пятеро рослых парней в кольчугах с хмурыми лицами, усатый воевода и седой старик в серой, потрёпанной рубахе и плетёной повязкой на лбу. Она сдерживает локоны, когда корпит над книгами или варит зелья. Шлемы прочих на столах, мечи на поясах, иному не бывать.

– Пора нам, Велимир, – поднялся воевода. – Смерть заждалась. Лучше пасть от меча, чем плач по сожжённому урожаю слышать.

– Почто смерть торопишь? Не взывай к богам раньше времени. Обожди, авось поможет старый, – сказал старик и бодро подскочил, подхватил с печи глиняную крынку, в каких молоко удобно держать. – Дай хлопцам, пусть изопьют.

– Зелье? – обронил воевода и оглядел десятников. – Им и так не страшно. Ты учил добро.

– Твоя правда, старший, – в разнобой ответили пятеро.

– Не зелье, но сил прибавит, – ответил Велимир. – Али врал когда старик? – с теми словами он протянул крынку.

Кони в нетерпении рвали дёрн копытами у порога избушки старого волхва. Воям стоило скакать к вратам города, принимать командование обороной. Опытные, лучшие бойцы к князю в Киев на услужение подаются, а в городке только птенцы остаются, когда воевода с ближними отроками в отъезде. Так уж повелось – лучшее к столице тянется.

При воеводе же были бойцы старой школы. Рубятся – любо смотреть.

– Пейте, – велел воевода.

Волхв протянул крынку первому, нашёптывая:

– Силы ваши удвоятся, скорость утроится, а мужеством всех степняков вместе взятых превзойдёте. Пейте. Боги своих сберегут. Помяни моё слово.

Пятеро пустили крынку по кругу и до дна опорожнили. Каждый испил по богатырскому глотку только, но едва всем хватило. Лица разрумянились, глаза загорелись. Гаркнув так, что едва не разлетелась изба «ух и добрый квасок!», и, похватав шлемы, все повыскакивали на улицу.

– Опять зелье? – кивнул воевода им во след, собираясь выходить.

– Да Род с тобой, какое зелье? – пригладил бороду Велимир. – Обычный квас, только настоялся.

– Морочишь голову молодым? Они-то на силы надеяться.

– Силы в них вдоволь, но Слова не ведают. А тебе Слово скажу. Люб ты Перуну, Демьян, – и старик так резво придвинулся к уху усача, что тот едва не лишился шлема. Тот до битвы не застёгнут ремешком на подбородке.

Сёма не расслышал шёпота. Но плечи воеводы раздвинулись, а грудь выгнулась колесом. Стремительно вышел воевода на крыльцо. Конь молодой встал на дыбы, когда вернулся хозяин.

Резво помчалась дружина к стенам Переяславля.

Посторонний наблюдатель, постояв немного с волхвом на крыльце, взмыл в воздух. Пока летел над головами всадников, раздумывал над зельем и словом. Квас как квас, да и слово, волхвом сказанное, явно не волшебное. Но приободрило.

Всё просто походило на психофизическое воздействие. Одним надобно испить эликсира, чтобы поверить в свои силы, другим достаточно слово молвить, чтобы открылись внутренние резервы. Когда человеку страх не ведом, на многое способен.

Половцы успели к городищу раньше. Врата города успели закрыть, но шестерым всадникам дорогу преградили сотни степняков.

Сёма застыл в небе, как бы дико это не звучало. Осматривался только, куда можно уйти дружине, чтобы переждать. Да только успеют ли уйти?

Но дружинники, словно и не собирались останавливаться. Они мчались прямо на степняков, не придерживая коней. В руках появились мечи. Ни копий, ни луков, ни щитов – выезжали из города налегке.

Леопард обогнал шестерых и приблизился к половцам. Те смеялись в голос, глядя на безумных. Руки и не думали доставать лук и стрел. Предводитель крикнул:

– Видно у русичей больше нет воинов, одни рабы и безумцы. Рабы прячутся за стенами городов, а безумцы ищут в поле смерть. Ну а кто ищет, тот своё найдет. На копья их!

Половцы до последнего не верили, что одинокие русичи вклиняться в боевой порядок и устроят сечу такими мизерными силами. Но с криками «ура!» те в первые же мгновения взяли по несколько жизней каждый. Мечи засвистели, начиная танец боя.

– Изрубить безумных в клочья! – снова закричал степной командир, когда ни одно копьё не остановило атаку.

Кони увязли в схватке, лишив атакующих манёвра. Попрыгав с сёдел, шестеро завертелись волчками на боле боя. Каждый отошёл друг от друга на приличное расстояние, чтобы ненароком не задеть соратника. А кто рядом оказался – пеняй на себя.

Сёма смотрел не отрываясь. Открыл ли волхв внутренние резервы или просто внушил непобедимость, то другой вопрос, но мастерство владения мечом и телом на лицо. Шестеро двигались с поразительной быстрой, движения почти расплывались в воздухе. И то в кольчугах!

По ученику и учитель виден. Возможно, старый вестник богов учил воеводу по молодости, а тот ближних поучал в час свободный. Эти вои из тех, кто не спешили за славой в Киев, а в родных стенах оставались при наставнике. И достигали поразительных успехов.

Битва продолжалась лютая, злая, кровавая. Степнякам удалось посбивать шлемы у троих воинов, ранить двоих вскользь, да вонзить две стрелы в левую руку третьего – синяки и кровоподтёки не в счёт. И на том победы кончились. А дружина, верная воеводе и старому волхву, замедлила темп, сберегая силы, но жизни отнимала по-прежнему. Битва шла, пока из двух с лишним сотен на конях из степняков не осталось в живых и трети. А едва пал в битве командир, изрубленный воеводой, как половцы дрогнули и бежали.

Шестеро застыли на поляне, глядя, как от стен города спешат гридни. Позже весть об этой победе достигнет и Киева. Монахи-летописцы отметят на бумаге, что «воевода Демьян Куденевич с пятерыми молодцами и божьей милостью сотни поганых от стен Переялавля отогнали».