Всё сделано. Арендованные вертолёты уже летят забирать десант.

«Плохо, что засняли и мою потерю сознания. Беда, спишут ещё в комиссионку», – прикинул Сёма, приближаясь к заложникам.

– Ну, вы как, мужики? Все целы? Молодцом держитесь.

Заложники одобрительно загудели, благодарные и радостные освобождению.

– Жаль, что не без потерь. Мы, увы, не всесильны.

Освобождённые поникли, вспоминая товарища.

– Не в нашей крови забывать под лекарствами и беседами у психолога тех, кто был в трудную минуту плечом к плечу. Потому – не забудем. Но переживём, – добавил Сёма.

Ещё немного побеседовав с экипажем, успокоив и пообещав, что вскоре к ним приплывут, Леопард заслышал отдалённые раскаты лопастей. Вертолёты показались на горизонте.

– Пора нам, мужики, бывайте.

– Да погодь, капитан, – выступил вперёд один. – Треба убежища. Политического.

Сёма повернулся:

– Что, от выборов устал?

– Да какие выборы, когда выбора то нет. Одни обещания. Можно у вас переждать? – сказал мужик и подставил руку к горлу, чисто по-народному показывая, где у него все эти выборы, перевыборы и прочие голосования.

Сёма пересилил очередной приступ головной боли, кивнул.

– Будет. Всё будет. И тишина, и покой, и мир во всём мире… но разве что после ядерной войны, если ничего не будем делать. Жди. Скоро все вернётся на круги своя, когда сработаем по западному ядру.

Первый вертолёт навис над кораблём, скинув верёвку. Группа по одному забралась на борт, и тогда второй вертолёт занял место первого.

Сёма, подхватив верёвку, неожиданно поймал себя на мысли, что раздумывает, за что бы он сам принял десяток аквалангов, будучи рыбой. Остались на дне, жаль.

Из водной глади показалась стая дельфинов, с интересом наблюдающая за вертолетом. Показалось, что один из них смотрит на него с укором.

«Так, пора в отпуск», – тут же решил для себя блондин.

То же время.

Эстония. Таллинн.

За окном моросил нудный дождь. Но в номере тепло и комфортно. Подобие уюта создавала минималистическая, почти спартанская обстановка. Гостиница четырёх звёзд предлагала простейший люкс: уровня менеджера среднего звена. Но Даниил Харламов за годы командировок и бесконечной череды заданий привык отдыхать в любых условиях.

«Медведю» просто нужна кровать и тишина. Без выстрелов и криков.

Несведущему сложно понять, как иногда приятно после марш-броска в полной боевой выкладке на тридцать километров просто спать в тишине вне командирских голосов на плацу. Спасть пусть даже на досках или сырой земле, подложив под голову дёрн. Обыватель не знает, что значит отключаться, продолжая идти по ровной поверхности, пока не врежешься во что-нибудь лбом. Про сон, стоя на месте. Просто отключиться на пару минут в любых условиях, которые предлагает многоликий мир. Проходили и такое.

Тот, кто получил прозвище хозяина тайги, жутко устал. Тело налилось тяжестью за последние месяцы. Адаптированный под сверхнагрузки организм вяло пытался выбросить в кому.

Четвёртый день работы на пределе без сна больше пятнадцати минут давили на психику. Желудок протестовал против транквилизаторов. Слабость спадёт, тело взбодрится и сон уйдёт, но мозги после резкого повышения работоспособности клинит. Сколько непереваренной информации?

Как следствие – на пару дней полный выход из строя как самостоятельно думающего субъекта, обеспечен.

Когда-нибудь разум всё-таки впадёт в кому. На радость организму, который, наконец, отоспится.

Но это будет ещё не скоро!

Даниил поднял со столика полный стакан гранатового сока, осушил на треть, поправил занавеску. Верхний этаж, лучший обзор. Поэтому и взял пентхаус. Лучше, чем с биноклем на крышке.

Небольшая площадь в ближайшие важные десять минут как на ладони. Как глава действа мог и не корректировать действия групп. Да и присутствия как такового не требовалось. Всё можно увидеть на десятках мониторов на ближайшей базе.

Но такое, что не мог себе позволить пропустить. Видеть всё воочию – важно.

Харламов потёр усталые глаза, ещё чуть отодвинул занавеску и встал боком. Стакан опустел ещё на треть. Зрение впилось в площадь и суету вокруг рукотворного ублюдства.

«Ублюдство» стояло чуть в стороне от центра площади, сверкая стеклом на солнце так, словно было сделано изо льда. Метров на семь над землей возвышался монумент, заканчиваясь навершением из большого фашистского креста. Вот он – единственный в мире памятник нацизму, возведённый в современности. Единственная страна, позволившая это себе, была из четы прибалтийских стран повышенной русофобии.

Охраняли непробиваемую тупость политики Эстонии четверо кавалергардов в чёрной форме. Они стояли среди развивающихся флагов государства. Строгие наряды чёрной формы выглажены до лоска, а сами бравые служители вытянулись по струнке. Лица сияли, как стекло памятника.

По сведениям разведки, только один из них не был добровольцем и был поставлен принудительно. Прочие из «самоорганизовывающихся» бригад неонацистов. Любители и последователи Гитлера.

«Каждый индоевропеец по своей сути – ариец, что-то там из смешанной крови сотен народов и тысячелетий. Но ни один народ, кроме немецкого в белой расе никогда не придерживался мысли об истреблении людей по целым родам, полностью желая зачистить «корни». Белый человек подсознательно знает, что все европеоиды от одного корня. Запрещён, забыт и старательно затирается нацизм и в самой Германии, учтены ошибки прошлого. Атрибуты той эпохи вне закона. Но Эстонии неймётся. Памятники, медали, звания героев, пенсии бывшим эсесовцам. Уроды», – подумал Даниил.

Медведь допил сок и вернул стакан на столик. Мысли под коркой скреблись невесёлые, грустные.

«Всё контролируется, всё спонсируется и выдаётся за чистую монету определёнными структурами. Финансовые потоки на всякий случай поддерживают сразу всех, вытягивая на арену в нужное время в нужном месте карты Гринпис, ультраправых, законы шариата, либералов, нудистов, феминисток, адвентистов последнего дня и прочих ценителей идей, течений и субкультур. Человек управляем с лёгкостью, мнения масс, генерируемые по заданным критериям. Власть, деньги, вера, идеи – всё на поток по необходимости. Всё понятно и логично с точки зрения Клуба: кто заказывает музыку, тот и танцует, кого хочет», – снова прикинул Даня.

Но оставшийся в Белоруссии прадед Даниила, прошедший всю Великую Отечественную Войну и не переехавший в своё время с семьёй на Дальний Восток, когда была возможность уйти подальше от Границы Со Злом, был наглядным примером того, что некоторые вещи допускать нельзя.

Можно думать, рассуждать, но допускать – никогда. И эта правда, выкованная в крови и тысячи километров пешего шага простого пехотинца, гнавшего нацистов от Бреста до Берлина, светилась в глазах прадеда.

Даниил, по случаю приезжавший к прадеду, видел эти глаза. Очи прародителя вспыхивали как лучины страницами истории и в них отражались ужасы, творимые нелюдьми: там плыли карательные отряды, бродящие по деревням Белоруссии в поисках партизан, по пути расстреливая всех, кто хотя бы косвенно мог иметь отношение к их укрытию, в глазах горели целые хутора, деревни, отображая работу зондеркоманды; шли отряды добровольцев по оккупированным территориям, переступая тела земляков. Они тоже состояли из таких же уверенных в своей правоте нелюдей, как те, что вытянулись по струнке у памятника.

Медведь тяжело выдохнул. Сердце старика не выдержало, когда новости показали церемонию открытия монумента нацизму. Прадед беззлобно выругался, прилёг на кровать и больше не встал. Это известие сразило его.

В память о нём Харламов не медлил, позволив себе первую своевольную операцию за всё время службы Антисистеме.

– «Фаза один», – спокойно обронил Даниил в тонкую нить рации, вплетённую в русые волосы.