– Да кто ж знал, что у нее так крышу снесет, – вставляет дрожащий голос, почти скулит, – я и не успела сделать ничего!

Лужа набегает медленно, тускнеет, ширится. Рядом с первой, сливаясь, и вот она уже одна, большая. Мутная, без краев и того, что за ними. Сбоку шаги. Воздух рассекает мощный звук оплеухи, следом – тонкий писк.

– Она его убедить должна была! – срываются на крик. – Убедить! А не пристрелить на хрен!

Писк перерастает в вой, истошный. Заткнуть бы уши, а лучше отвернуться наконец. Но никак.

– Уходим, – командуют сквозь зубы. – Не было нас тут, поняла?

Утвердительное мычание, всхлип. Чужая рука на плече, прикосновение обжигает. Воздух вдруг душит, звон невыносимый. В висках стреляет залпом, больно, до тошноты. Отовсюду – чернота. Наваливается, поглощает все, кроме двух силуэтов на полу. Алые брызги на черном, росчерки, вспышки, безумно броские, ослепительные…

…спрыгнуть с последней ступеньки, выглянуть. Что происходит? Двое загораживают обзор и мамы толком со спины не видно, но стоит она странно сгорбленно, и плечи подрагивают.

– Вы с ума посходили? – голос отца ровный, даже когда испуганный, лицо уверенное. – Положи на место.

В ответ – смех. Отрывистый, нервный, приглушенный. Не похоже, что ей смешно. Ни разу она так не смеялась, никогда. Его шаг, мелькание спин, щелчок. Оглушающе громкий. Запоздалый звук выстрела, грохот падения. Красное на белом, бегущая вниз дорожка. Расползается спасительной мутью и алеет вновь. Сердце колотится бешено, хочется зажмуриться. Ничего… Лишь оцепенение.

– Что ты творишь?! – рявкает, шарахаясь, мужик с глазами навыкате.

Она вздрагивает сильнее, поворачивается вполоборота. Тот же смех, странно пустой взгляд. Прижатый к груди пистолет, второй щелчок…

…полумрак. Тени скачут по потолку в такт колыханию занавески, сливаются, то теряя, то обретая форму. Может, это слон. Может, ножницы. С острым хоботом? Нет, все же слон. С первого этажа доносятся голоса, повышенные. «Закрой дело за недостатком улик, и дело с концом» – это мама, твердит настойчиво. Из гостиной, кажется. «Он тебя не слушает!», вопли практически. Соседкины. Неприятная тетка, каждый раз как придет, мама сразу странная. «Не будет этого» – отец, точно теряющий терпение. Хор криков, отдельные долетающие фразы. Что-то про достаточные полномочия и сволочь бесчувственную, споры, обвинения. Уснешь тут… «Хватит упираться» – четвертый голос, мужской и незнакомый. Что там такое? Выбираться из постели холодно, половицы предательски скрипят. Дальше – легче, ковер на лестнице скрадывает шаги. Одна ступенька, другая, третья, еще и еще. Последняя, угол гостиной…

…одеяло жаркое, так и тянет вылезти из-под него. Мама явно чувствует, укутывает плотнее. Потому что форточка, и вообще ночью холодно. Только вот спать не хочется.

– Хочешь сказку? – спрашивает она примирительно.

Приплыли. Сказки – для маленьких.

– Ева придет с танцев, расскажет, – говорю. – О том, как все кавалеры были ее, и отряд знаменитостей встретился.

Мама грозит пальцем, очень строго. Потом закусывает губу, утыкается лицом в край подушки и, не в силах сдерживаться, выпаливает:

– А ведь обязательно расскажет!

После смеется. Открыто, немножко смущенно и заливисто звонко…

Вышвырнуло из воспоминания резко, мощным броском, как с обрыва. Оно дрогнуло, распалось на кусочки, кроваво-красные клочки, перемешалось и притворилось, что сгинуло где-то, будто бы и вправду могло. Во мне пульсировал колючий ком, разрывало на части. Воздух извне не доходил, ужасно хотелось рвануть туда. Да хоть в бездну, лишь бы прочь! Кажется, трясло. Сколько ему лет-то было? Меньше, чем Артему… Потом подумаю, потом!.. Я сконцентрировалась – всем протестующим даром, силой воли, через собственное сопротивление. Вперед, к не столь глубинной памяти. Вот она – неделя, последние дни. Цепочка недавних событий, исправно разборчивая. Мельком в обратном порядке – торговый центр, офис, загородный дом. Яника… Ну, ясно. Все, никуда больше!

Стремительный прыжок отправил прямиком на выход, забрезжил нежно-фиолетовый свет. Помельтешил пятном и превратился в цепочку лампочек на потолке. Колени подгибались, мутило. Терпеть! Щека под моими пальцами была теплой, но кололась так же. Ладонь соскользнула ему на плечо, да там и осталась. От Феликса реакции ноль, и взгляд пустой. На меня ли направлен? Так, и насколько все плохо?… Вновь подступилась, барьер отозвался слабо, неуловимо. Энергия рвано сияла, не позволяя толком всмотреться. В норме? Определенно нет! Но иммунитет и норма – понятия несовместимые. Тут все такое приглушенное, не поймешь… Позже будет ясно. Я облизала пересохшие губы, ухватилась за его плечо сильнее. Диван был рядом, усадила. Благо, дошел. Хороший знак… Отпустила – и разорвав контакт, и буквально. Выдох, шаг назад. Теперь – к двери…

Стук получился громким и откровенно нервным. Открыли мгновенно, словно за дверью и караулили. Чувство равновесия скончалось на пороге, мир крутанулся. Паша придержал меня за локоть и вытянул наружу. Дверь захлопнулась, в обе стороны убежал холодный длинный коридор. Свет ламп бил беспощадно ярко, до слез, заставляя болезненно щуриться. Перед глазами то и дело проскакивали алые вспышки. Какие же навязчивые! Сгиньте наконец…

– Все? – Испытующий взгляд пронзил насквозь, вкупе с едким недоверием. – Быстро.

Я отдышалась, встала прямо. Убрав его руку, отчиталась:

– Яника. Ты был прав, именно то она и предлагала. Впрочем, угрожала тоже. Что устроят кое-что похуже, если им будут мешать. Только послали ее далеко.

– Насколько далеко? – Он задумался. – Вдруг не пойдет?

– Уже пошла, новое тело искать. Там категорическое бескомпромиссное «нет», потому и нагадила напоследок. Не будет Совет им помогать, наоборот. Для того следят и за клиниками. И даже за попавшими в ловушку людьми, которых родственники не отдали.

Паша сложил руки на груди и высказался хмуро:

– Угрозы у нее вряд ли пустые. А что насчет Вестника?

– Он их пока меньше волнует, – передернула я плечами. – Но ищут.

– Договаривай.

– Совету что Вестники, что эти паразиты, все одно. Лишь бы обычных людей не задело.

– О, героически против всех? И на что тут можно рассчитывать?

– Как есть, так и сказала, – процедила я.

Коридор расплылся мутью, начало мерзко подташнивать. Усилие, концентрация, и привычная картинка вернулась. Если не считать красных росчерков в воздухе.

– Лейка?… – Паша склонился надо мной, осторожно взял за подбородок. В глаза заглянул настойчиво, с беспокойством.

– Добавить нечего.

Я развернулась и побрела к лифту. Не оборачиваясь. Спиной чувствовала долетающую злость, изрядно поблекшую, вперемешку с недоумением и малопонятным, насквозь рациональным облегчением. У лифта догнал. Доехали вместе, молча, рассматривая горящую бледно-желтым кнопку. После – каждый в свою сторону. Если просто считать шаги, можно ни о чем не думать. Хотя бы пару мгновений… Едва миновала холл, проблема отпала. Бок напомнил о себе – жестоко, и оптом. В итоге никаких мыслей, одно сплошное «ох». До комнаты дошла на чистом упрямстве. Рябила разобранная кровать, воздух словно ядом пропитался. На этот раз трясло по-настоящему, пальцы с третьей попытки подцепили чертову таблетку. Уронила. Так мне и надо. Ненавижу себя. Просто ненавижу!

«Тс-с-с» – прорезалось откуда-то. Тихо, тише любых голосов и даже шепота, глубоко изнутри. Пульсация в висках усилилась, дышать было совершенно нечем. Откат, не иначе. Точно пора обезболивающее пить, что бы там ни утверждала инструкция. Воды не влезло ни глотка. Все как в тумане… Оцарапанное таблеткой горло, ненормальная горечь во рту. Распахнутое настежь окно, морозный воздух в легких. Порывы остервенелого ветра, колючий снег на подоконнике. Бывает ли холоднее? «Да». Ну-ну. Секунду! Что за… Повеяло странным, будто наведенным спокойствием, боль исчезла. Превратилась в фон, до смешного незначительный, что-то заставило уйти со сквозняка. На подоконнике таяли снежинки, горчило в разы меньше. Как минимум одного вопроса не стало, того самого – что делать.