Тот, кто давеча размахивал выкидухой, сейчас, стоя на коленях, заливался хлещущей из носа, как из открытого крана, кровью. Он был больше не боец. И сопротивляться не собирался.

Но Токаява был опытен и никак не собирался оставлять за спиной дееспособных врагов. У каждой схватки свои законы и ты их должен чувствовать, иначе победа может обернуться проигрышем в момент твоего мнимого торжества. Здесь ясно читался весьма простой закон – ты должен надолго вырубить всех.

Любителя холодного оружия Токаява вырубил ногой в челюсть простым «футбольным» ударом. Быть благородным по отношению к подонкам – себе дороже.

Оставался последний из разгромленной за считанные секунды шайки. Этот гопник сидел на деревянной лавке и глупо лыбился, всем видом показывая покорность и готовность разойтись миром. Бежать и бросать товарищей, видимо, виделось ему форменным западлом, а бросаться на мужика – он уже это понял – крайне опасно для здоровья. Он хотел сдаться и остаться невредимым. Выставил перед собой раскрытые ладони и сиропным голоском проблеял:

– Не, дед, я ничего.

– Подвинься, – Токаява опустился рядом с ним на лавку, подбирая рюкзак. Ничуть не устало опустился – не много сил у него отняла эта расправа.

Студенческая троица сидела ни жива, ни мертва. У каждого глаза по пять копеек. Наверняка сейчас пытаются убедить себя, что это все происходит на самом деле, а не в компьютерной игре.

– Вы, трое. Встали, собрали вещи и в первый вагон, там много людей, там и сидите. – Людям в шоковом состоянии нужны четкие ясные и громкие команды. – Пошли, давай!

Студенты пришли в себя. Повторять два раза не пришлось. Подхватив свои рюкзаки, они сорвались со скамеек и шустро двинули к тамбуру. К ближайшему, конечно.

– Не туда! В начало поезда, я сказал! – поправил Токаява.

Студенты послушно развернулись, и быстрым шагом посеменили, на сей раз в правильном направлении. За ними грохнули, сомкнувшись, двери тамбура.

Токаява с последним гопником остались в вагоне вдвоем из людей в сознании. Сидели рядышком на поездной лавочке, как дедки на завалинке.

«Проверка, – пронеслось в голове у сенсея. – Ты больше хотел самого себя проверить, чем рвался помочь».

Хотя, чего уж там, сейчас он был доволен, что возвращающиеся с дачи молодые люди не лишились вещей и денег, вряд ли для них лишних. Раз разъезжают не на папиных машинах, а на электричке – значит, не из богатых семей. И не пришлось девчонкам плакать, а пацану чувствовать себя перед ними ничтожеством, раз не смог защитить. А ведь не смог бы. А коли б полез геройствовать, мог бы и получить, и весьма чувствительно.

«Доволен… Хм. Значит, некоторые эмоции у меня ещё живы – болтаются, как нервы удаленного зуба».

– Ладно, будем заканчивать, – Токаява повернулся к последнему из гопников. – Отрывай задницу от лавки и выворачивай карманы своих дружков. И свои тоже. Все деньги и мобилы сюда – на скамейку. Живо.

Последний из гопников безропотно бросился выполнять приказ. Благо дружки его валялись в отрубе, и видеть его унижение не могли.

– Молодец, – похвалил Токаява, когда на скамье напротив выросла небольшая горкам из четырех смартфонов и смятых купюр. Негусто там было купюр. Только вышли на промысел.

Трофеи сенсей намеревался забрать без всяких сомнений и благородных терзаний, разве что сотовые ему были ни к чему – выбросит в мусорку возле «ментовки». Там быстро найдут. Сначала дворники или бомжи, потом сотовые так или иначе попадут в полицию. И если люди писали заявления о налётчиках с описью потерянного, то сотовые к ним вернуться. Во всяком случае, шанс есть. А он тот, кто даёт этот шанс.

Но сперва надо довершить начатое.

Он практически ласково приобнял за шею потускневшего волчонка.

– Ну? Что скажешь? Жизнь не удалась?

Токаява сомкнул совсем не стариковские мускулы на шее гопника. Тот задергался, но куда там! Бесполезно. Все равно, что аквалангисту без ножа пытаться выбраться из рыболовной сети.

Сенсей чуть разжал захват. Интересно, что он выдаст напоследок. Что-нибудь оригинальное или из обычного гоповского набора. Тот выглядит одинаково в любой стране.

– Ты труп, сучара…

«Обычного». Дальнейшие слова выходили с хрипом.

– Да, я близок к могиле, – пробормотал Токаява, отпуская захват и укладывая на лавку потерявшего сознание неудачливого «джентльмена удачи». – Но могу и с собой забрать…

Что ж, теперь на ближайшей станции придется из электрички выходить уже ему. И ждать следующего поезда. В этом дальше выйти может быть весьма беспокойно.

Так город встречал блуждающего туриста.

Последние ровные шаги от автобусной остановки по знакомым улицам и вот он – родной дом, уютный, милый дворик, так когда-то близкий сердцу.

Вот он почти и дома, в котором не жил десятки лет, сбежав из тогда ещё Ленинграда в Хабаровск, подальше от позора проигранных соревнований и всех сопутствующих событий. Бежал в глубинку страны, на задворки – на Дальний Восток.

Не хватало разве что фанфар при возвращении, но не до них. Кто его помнит в этом бурлящем страстями городе?

Так странен этот момент возвращения, выбрасывает в пограничное состояние. Сколько забытых чувств всплыло внутри, их всколыхнуло со дна души поднимающейся бурей.

Дождливая погода лишь усиливала эффект ощущения не реального мира, а словно какого-то Чистилища, в которое верит весь католический мир, но не православные или протестанты, хотя вроде бы те же «братья во Христе».

Вроде бы Чистилище – это этаж между мирами, где принято страдать за грехи, но не так, как в аду. Да и прописка временная. Но за какие такие грехи он получил столько страданий по жизни?

Капли стучали по кепке, плащу и рюкзаку. Навевали тоску и грусть сенсею. Совсем не светлую «белую» печаль, как у Пушкина в ссылке в деревне, а настоящую депрессию, которая пытается утопить тебя и терзает за самое сердце, сжимает его больно ледяной рукой, стискивает так, что остаётся лишь в бессилье скрипеть зубами.

Плохо на душе, плохо. Мрачное настроение для возвращения. Токаява и не подозревал, что будет настолько скверно погружаться в прошлое. Хотя, чего ещё ждал?

Сколько же воспоминаний навевает эта обожженная шпаной скамейка у родного подъезда? Воспоминаний светлых, добрых. Посаженный в день рождения дочери собственными руками саженец ёлки, не раз спасённый от собак, уверенно отвоевал себе место под тусклым солнцем мегаполиса.

«Ему столько же лет, сколько было бы Алёнушке, доченьке моей любимой». – Вдруг вбило гвоздями в голову Токаяве простую истину.

Сенсей невольно схватился за грудь, ощущая, как бешено заколотилось не молодое уже сердце. Мысль о дочери выбила из колеи. Горло сдавило и стало трудно дышать. На глаза навернулись давно позабытые слёзы. Вспомнилась русская жена и их общая дочь. Обе трагически погибли в автокатастрофе. Все те же девяностые. Лексус местного чиновника вылетел на встречку, и Вероника первой вывернула руль, улетев с трассы… в бетонный столб.

В вынужденном бессилии Токаява присел на ту самую опалённую скамейку, прижавшись рюкзаком к разрисованной спинке. Силы покинули тело. Впервые за последнее время не мог пошевелить и рукой, словно из тела вытащили все кости, оставив лишь вату. Робот без батареек.

Дышать пришлось медленно, осознанно, нагнетая в себе холодный гнев, вспоминая все цели. Одну за одной. От простого к сложному. Ступенька за ступенькой. Только так можно добраться до крыши плана, что поставил перед собой.

«Всё по порядку: одну цель за одной. Не раскисать. Только не сейчас! Никакой слабости… Всё потом… Успокойся… Ты знаешь, для чего ты ещё жив». – замелькало в сознании, подгоняя самонастрой.

Токаява попытался сглотнуть возникший в горле ком, но куда там? Легче выдрать кадык.

Запиликал домофон, отвлекая внимание. Отворилась дверь. Первой показалась овчарка на натянутом поводке, следом сонный вихрастый парень, едва удерживающий тот самый поводок в тонкой, бледной руке. Слабая кисть, казалась, вот–вот переломится.