— Он не писал такого. Почему вы отступили?

— У них кончились патроны, — произнес незнакомый бас, и д’Алтон обернулась на голос. В дверях стоял старик в черной сутане. Девушка взглянула мельком, но уже натренированный взгляд подметил все важные детали образа. Было ему далеко уже за шестьдесят, лицо его казалось худым и морщинистым, а жидкие седые волосы едва покрывали обтянутый кожей череп.

— Привет, Гай. — Камаль поднялся и протянул руку для приветствия. Священник пожал ее и улыбнулся.

— Простите, мадемуазель, что влез в ваш разговор, — заговорил он вкрадчивым голосом. — Понимаю, что это крайне некрасиво с моей стороны.

— Ничего страшного, отец…

— Варломо. Гай Варломо. Я из службы церковного дознания. — На последних словах у Мари невольно пробежал холодок по спине.

Если в городе существовала сила, которую боялись больше полиции, то ею точно считались церковники. Эдикт императора Карла IV от 1556 года провозглашал практически полную независимость церкви в вопросах веры, а также закрепил за ней отдельные привилегии. Церковь обзавелась таким влиянием, что даже сейчас, триста лет спустя, обладала значительными силами.

Внутри у девушки все сжалось, когда они встретились глазами. Мари знала такой взгляд — взгляд человека, который способен одним своим словом отправить другого на смерть и который это отлично понимает. Взгляд хищника. А главное в общении с хищниками — не показать страха.

Святой отец улыбнулся.

— Простите, дочь моя, вы не оставите нас с моим старым другом наедине? У меня к нему есть пара вопросов.

— Конечно.

На негнущихся ногах д’Алтон поднялась и вышла из кабинета. Как только дверь за ней закрылась, священник изменился в лице. Все его добродушие куда-то делось. Старик вытащил небольшой листок бумаги, сложенный втрое, развернул его и бросил инспектору.

— Что это? — Йона посмотрел на бумагу с подозрением.

— Анонимка.

— Анонимка?

— Ага, на тебя. Рассказать, что там?

Йона молчал. Говорить сейчас — признавать свою вину, а он виновным себя не считал. Не дожидаясь ответа, священник взял лист и, щурясь, начал читать отрывок из доноса:

— «…Находясь в явном состоянии подпития, медиатор Камаль проводил допрос покойного. После этого он выполнил обряд отпущения грехов, искажая смысл святого писания». Нравится?

— Гай…

— Что Гай? Тебе мало приключений? — старик не на шутку завелся. — Ты можешь так вести себя с Нелином за бутылкой, но не публично. Черт тебя дери, Йона.

— Да что я такого сделал?

— А… ты еще и не помнишь? «Пусть те боги, в которых ты веришь, будут милостивы к тебе». Или будешь мне вешать лапшу на уши, что такого ты ни разу не говорил.

Варломо покраснел от гнева, ноздри его раздувались, и казалось, что сейчас его хватит удар. К счастью, обошлось. Он плюхнулся на стул, который занимала Мари и строго взглянул на своего подопечного.

— Малыш, — произнес он спокойно, — пойми меня. Кальберта за подобные мысли шестьсот лет назад сожгли. Мне не хочется ехать в какой-то богом забытый медвежий угол из-за того, что ты не умеешь держаться общих норм. Никакого политеизма. Понял меня?

— Да, господин дознаватель. Я понял.

Гай медленно и тяжело вздохнул. Ситуация его не радовала. Он не соврал инспектору, неприятности действительно могли начаться. За долгие шестьдесят семь лет своей бренной жизни Варломо многое повидал. И опыт этот практически всегда оказывался печальным. И до недавних пор он оставался спокоен относительно этого. Гай сам выбрал свой путь — третий сынок мельника, он не мог претендовать ни на что. Так что, когда у него проклюнулся черный исток, вариантов было немного. Либо семинария, либо удавиться — вот и весь выбор, если честно. Но все же выбор. Отличная учеба, отличная характеристика, и вот он уже в дознании. Только один раз Варломо задумался о том, что делает что-то не то. Тогда из дальнего северного гарнизона к нему на разговор притащили мальчишку. Потрепанный и контуженый паренек обрел дар. Придурок не нашел лучшего решения, чем начать отпускать на тот свет только что убитых.

— Этой бумаге, — священник поднял анонимку со стола, — я хода не дам. Считай это моим подарком на день рождения.

— Спасибо.

— Не за что, инспектор, — произнес дознаватель официальным тоном. — От лица службы церковного дознания и посмертия приношу вам благодарность за отпущение грехов невинно убиенного Данни… как же его дальше?

— Даниеля Вальтера.

— Невинно убиенного Данниеля Вальтера. При этом напоминаю, что слишком частое применение силы ведет к разрушению вашего истока и чревато. Вы понимаете это?

— Да, святой отец, — Йона для убедительности кивнул.

— В таком случае повторный инструктаж закончен. Сиди тихо и не отсвечивай. Понял меня?

Инспектор кивнул.

— У тебя появился недоброжелатель. Так что лишний раз не трепись, не провоцируй и вообще… сам понимаешь.

— Еще раз спасибо.

— Не за что. Мертвецов тоже старайся отпускать пореже. Я не горю желанием брать твой дом штурмом, но если ты сбрендишь, то именно это и произойдет.

Здесь Варломо не врал. Он хорошо помнил, к чему приводит отсутствие контроля. Это происходит всегда, когда медиатор беспечен или считает, что правила не для него. Сначала он просто отпускает души. Через его тела проходит колоссальная волна энергии. А сила пьянит. Дальше он начинает забирать эту силу. Сначала мало, он боится всего, совершая этот грех. Но с каждым разом, когда наказание так и не настигает преступника, его уверенность в себе растет. Следующая остановка — полное поглощение душ и начало череды собственных убийств.

Гай не хотел такого развития событий, так что действовал на упреждение.

— Ногу покажи, — приказал священник.

— Гай, — попытался возразить инспектор.

— Именем святой церк…

— Да господи!

— Не богохульствуй! — Старик хлопнул по столу с такой силой, что папка едва не слетела на пол.

Спорить не было смысла, так что Йона быстро расшнуровал туфлю и оголил ногу. Варломо взглянул на покалеченную стопу. Ни следа регенерационных процессов. Ни единого отличия.

— Обувайся, — коротко бросил Гай. — Больше вопросов к тебе нет.

— Спасибо, — повторил инспектор и еще раз кивнул.

— Еще раз скажешь мне спасибо, и клянусь — я тебя ударю. Лучше не делай глупостей, понял? В Колгрейв не самые удобные камеры.

— Я туда не собираюсь.

— Ну вот и хорошо, — старик улыбнулся впервые за весь разговор. — Как сам? И где этот старый ушастый прохвост?

— Я нормально. А насчет Нелина — не имею ни малейшего представления. Шляется где-то.

— Воин на черном пути не шляется. Он ищет либо кровь, либо смерть. Одно из двух.

— Не думал, что ты про такое знаешь.

— Знаю, и побольше твоего, сопляк. Пару раз натыкался на подобных д’эви. И… скажу так, твой дружок еще прилично себя ведет.

— Мы все еще про Нела?

— Угу… он хотя бы не убивает каждого, кто криво на него взглянет.

— Что, и такое бывает?

— Подними как-нибудь архив газет и прочитай про бойню в Салгене. Это было лет сорок назад. Тот несчастный вырезал половину пивной, пока его не свалили и не связали.

— Звучит так, будто тебе его жаль.

— Конечно. Я много знаю про их черный путь, потому и жалею.

— Расскажешь?

— Сам узнавай. У тебя источник под боком.

— Он ничего не расскажет.

— Ну, значит, не время. Ладно, я у тебя задержался, а ведь у меня еще куча своих дел.

— Тебя проводить?

— Я еще не настолько стар.

Святой отец поднялся со стула, и колени его щелкнули. Инспектор проводил старика до выхода из кабинета и еще раз пожал ему руку. Не хотелось признавать, но Гай для него не столько друг, сколько тот, кто хоть немного, но сумел заменить отца. Этот грубый и резкий старик был откровенен в своей враждебности. Он не заигрывал с миром и людьми. Зло называл злом, трусость — трусостью, а идиотизм — идиотизмом. Он не искал обтекаемых форм, чужие чувства его тоже не заботили. Старик словно говорил: «Мир, стань лучше, и тогда я изменю свое к тебе отношение».