— И?

— У него старший брат там служил. Демаскировал нас, все подгонял, а часового нормально снять не смог. Дебила кусок. Пришлось через минное поле уходить, а иначе нас бы драгуны вырезали. Эти суки… нас не любили.

Доктор молчал, говорить что-то еще не было нужды.

— Я оставил там половину стопы, а еще почти весь взвод. Всех, стариков. Только вон Нелин да еще пара человек. Я это к чему — мне с миссионерами не по пути.

— Йона, она умная.

— Ну, пусть проявит себя. Я же не упертый баран. Сейчас — нет.

— Ладно. Отчет о вскрытии пришлю с курьером.

— Да не, я к тебе еще зайду.

— Ладно, давай.

— Угу. Своим привет.

— Конечно.

Инспектор быстро попрощался с доктором и потер уже порядком уставшие глаза. Воспоминания нахлынули на него с новой силой, так что захотелось напиться. Из-за этого мудака д’Алтона он оставил на том поле почти всех ребят. Лежат сейчас, присыпанные землей, и тихо проклинают своего сержанта.

— Тупой же ты мудак…

Инспектор вытащил вторую сигарету и прикурил от старой.

Этот поганый день еще только начинался, а он уже так устал…

— Ты тоже хочешь мне сказать, что я неправ? — произнес инспектор, когда д’эви встал рядом.

— Ты о чем?

— У тебя слишком длинные уши, чтобы ты изображал тугоухость.

— Ну… ты в своем праве.

— Будут проблемы с ней.

— Ага, — согласился помощник, — залетит от тебя.

— Нел.

— Да ладно. Сколько тебе?

— Тридцать четыре. Вчера исполнилось.

— А? Черт… я без подарка. Звиняй…

— Разузнаешь, что за кукла? На кой-черт она сюда перевелась. В общем, сам в курсе.

— Ла-адно. Чего по делу?

— Пока не понял. Надо пробить тех уродов, что приходили.

— Ладно. Сейчас поедем?

— Поесть бы, а потом перетрем с местным зверьем да с людьми.

Д’эви улыбнулся и потер подбородок, обросший недельной щетиной белого цвета.

— Возьму ножи, — произнес Нелин и мечтательно прикрыл глаза. Затем резко распахнул их и с ухмылкой взглянул на своего руководителя. Этот взгляд Камаль помнил еще по войне. Остроухий каждый раз приходил именно с таким лицом, когда придумывал очередную безумную авантюру.

— Слушай, сержант, а может в Зверинце поедим?

— Нелин.

— Там такая вкусная дэвская харчевня есть. Ты такого сто лет не ел.

— Ага, суп из травы и воды.

— Братан, ну в честь дня рождения. Я угощаю.

— Во что ты меня ввязываешь… Ой… черт. Веди.

На картах никакого Зверинца никогда не было. Район назывался в бумагах и на картах Олдтаун.

В самом начале, когда город еще только застраивался, предполагалось, что здесь будет центральный речной рынок, снабжающий весь город рыбой и товарами, доставляемыми по реке. Вот только, как водится, все несколько раз менялось. По задумке главного архитектора города, в нем не должно было быть дорог, а вместо них только сети каналов и Рейнора, связывающая все между собой.

Город рек и каналов.

К счастью, этому замыслу оказалось не суждено воплотиться. Капитальные затраты на земельные работы встали казне в просто чудовищные деньги, так что от идеи пришлось отказаться в пользу дорог. Единственным местом, где идею с каналами почти опробовали, считался старый город. Строители разметили ровные квадратные площадки под дома и уже готовились рыть траншеи, когда император приказал оставить улицы. В итоге теперь в старом городе была принята самая понятная система названия улиц. Линии и Каналы.

Чисто формально Олдтаун принадлежал Тарлосс Холлу, и за все бытовые дела отвечали его власти. Однако с точки зрения управления он уже давно мог рассматриваться как отдельная административная единица. Отдельные власти, отдельные полицейские. Спасибо, что хоть отдельной армией не обзавелись. Случись такое, Йона не поручился бы, что имперские войска выиграют в схватке один на один.

За примерами далеко не надо ходить — раз в десять-пятнадцать лет в Зверинце появлялся кто-то бойкий и сильно говорливый. Такой, что городское дно натурально вставало на дыбы. Последнюю подобную заварушку Йона запомнил на всю жизнь. Это случилось по весне, двадцать два года назад, когда пришлый поп-расстрига Благослав из Жербена поднял народ на бунт. Ублюдок был объективно хорош, стоило отдать ему должное. За несколько месяцев он смог накрутить не только местную гопоту, ханыг и прочих убогих, но и подтянул к бунту и «весь свет» тамошней общины городских д’эви.

Город горел четыре дня.

Счет трупам пошел на сотни, а затем, когда число максимально приблизилось к тысяче, император перекрыл все мосты и ввел войска. Зверинец просто утонул в крови. Тогдашний командующий получил добро на все и решил ни в чем себе не отказывать. В ответ на четыре дня погромов следующие четыре дня обернулись настоящим адом для бунтовщиков. Развернутые на соседнем берегу артиллерийские батареи целые сутки шарашили по ним прямой наводкой.

А когда пушки стихли, вошли солдаты.

Благослава нашли быстро. Ублюдок смекнул, чем пахнет, и решил свалить как можно быстрее. Его нашли и показательно казнили. Балаболы всех мастей говорили про незаконную казнь, дескать повесили смутьяна как зверя и без суда. Но на самом деле вздернули его после приговора. Суд действительно был, хоть и занял он от силы пару часов. Еще через час ублюдок, так и не признавший вину, болтался в петле. Чтобы никто точно не пропустил назидательный момент, власти даже не пожалели денег. Департамент Исполнения Наказания выкупил небольшой автокран, к стреле которого привязали труп проповедника и возили с места на место.

Через неделю он сгорел, а труп, как водится, пропал, но эффект оказался быстро достигнут.

«Зверинец» зарвался, попробовал крови, ожидая, что его щелкнут по носу. Вот только в животное, которое попробовало человечину, стреляют без лишних вопросов и сомнений.

Запомнил же Йона этот бунт не потому, что впервые в жизни увидел смерть и узнал, на что способна артиллерия против толпы, а потому что именно тогда он осиротел. Тогда многие потеряли близких, и Камаль оказался одним из них. А самой большой несправедливостью было то, что его отец бунт не поддержал. Баллиан Камаль, прозванный Шилом, держал небольшую банду полукровок д’эви. Когда вся каша только заваривалась, он лично плюнул в морду пастору, подбивавшему людей и нелюдей на бунт, а затем ушел.

Расплата достала отца на второй день карательной операции. Маленький Йона помнил, как в их небольшую лачугу друзья папы принесли его израненное тело. Длинный сабельный удар рассек ему спину до самых ребер, а второй такой же начисто снес руку вместе с плечом и частью ключицы. Мама умерла годом раньше от тяжелейшей родильной горячки, так что теперь Йона стал самым старшим ребенком в семье.

Это казалось удивительным, но, когда отца принесли, он еще был жив. То ли сыграло роль крепкое телосложение и здоровье, то ли половина дэвской крови в его жилах, но факт остается фактом — отец прожил еще час после того, как его уложили на пол в их «гостиной».

Сейчас, двадцать лет спустя, память об умирающем отце так и не стерлась у Йоны из памяти, так что он ощутил резкий приступ ностальгии, когда Оберин остановил машину у разделительной полосы моста. Местные действовали просто и без лишних усложнений: вылили несколько ведер белой краски на середине моста, так что появилась толстая четкая полоса в полметра шириной. Не заметить ее нельзя, оступиться невозможно, только самостоятельно перейти на другую сторону. Но, когда сделаешь первый шаг за линию, не удивляйся, что на тебя такого красивого и смелого объявят охоту все ублюдки из местного гетто…

Граница.

Йона взглянул на полосу, отделявшую Зверинец от остального города, и слегка улыбнулся. В каком-то метафорическом смысле — это граница его жизни: в одной половине он — инспектор полиции, недоучившийся три месяца до степени бакалавра юриспруденции, устроившийся в жизни неплохо, перетащивший из трущоб сестер, а в другой — вечно голодный и замерзший малыш Йона, первый и единственный сын Баллиана Шила. Интересно, а что разделило жизнь Нелина?