Не для охоты. Для убийства.

Вторая рать более привычна глазам. Разум ищет знакомые детали, сопоставляет с пережитым и тем, что известно: длинные волосы торчали из-под яловидных шлемов, широкие плечи несли кольчугу, в руках топоры, мечи, булавы, реже – луки. Русовласые и светловолосые, голубоглазые и зеленоглазые, хмурые русы, славяне и русичи, что уже стали связующим звеном, породнившись, не ждали ничего хорошего от переговоров. Потому тоже готовились к битве.

Меньшей частью пахари, землевладельцы и служивые были конными, большей – пешими. В небо смотрел стяг с бородатым мужиком в ореоле света и нимба. В центре войска стоял угрюмый, бородатый князь в сияющих, но неполных доспехах. Шлем и сбруя его в золоте, а взгляд пустой – витает в своих мыслях за облаками, к нему не пробиться.

Сёма заинтересовался и захотел приблизиться к русичам, но от обоих войск отделились представители-дипломаты. По трое: один впереди и двое чуть поодаль. Для весомости слов первого.

Леопард Корпионович не особо удивился, когда оба приблизились к тому месту, где он стоял, и застыли в пяти шагах друг от друга. Не нужно никуда ходить – Вселенная сама определила лучшее смотровое место.

Первым заговорил моложавый степняк с серьгой с красным камнем в ухе.

Сёма, несколько неожиданно для себя понял каждое слово.

– Печенежский князь мудр. Не обнажая мечей, решит он исход битвы. Велит он Владимиру: «Выпусти ты мужа своего, а я своего, пусть борются». Как наш победит вашего – данью откупитесь. А как ваш нашего – уйдём пустыми.

Седой воевода, «правая» рука Владимира, потёр крест на груди и загудел густым басом в ответ:

– Не престало собаке велеть Красно Солнышко. Как наш богатырь поборет вашего, не уйдёте, а по конурам попрячетесь, пёсоголовые.

Моложавый засмеялся в ответ на оскорбление:

– Кто богов своих предаёт, силы теряет. Так и вы, русичи, слабы теперь. Мёртвому вверились. Да живые напомнят!

– Мы и под мёртвым не слабей степных псов, что и крова своего не имеют, по полям бегают аки лисы за мышами. А как на тура наткнутся – бегут восвояси. Мы же дома имеем и защищать их будем, не жалея животов своих.

Посуровел воин с серьгой, холодными стали слова:

– Нет при вас больше Святослава. Погубит вас Владимир. Сегодня богов меняете, завтра ножи друг другу в спины вонзите. Угробит вас далёкий бог незнаемый. Как можно мёртвому кланяться? Позорите предков только.

– Больно длинный у тебя язык – жизнь укоротит и без повеленья богов. Чего попусту молоть? Пусть всё решит поединок. Выбирай оружие, а там и посмотрим, наш распятый возьмёт, да всемилостивый, или ваши живые, да горячие.

– Мой князь выбирает битву без оружия. Пусть могучие воины борются «сам на сам».

– Богатыри решат. Быть посему, – отрезал воевода, и «дипломаты» развернули коней.

Сёма бесплотным духом полетел следом за воеводой, отмечая что как бы не были ноги близко к траве, всё же не коснуться её, не прочувствовать запахов. Только картинка, и звуки. Ну чем не симуляция?

«Владимир, значит? Византийский агент уже надоумил принять христианство и в мнимом величии князь рассорился с побратимами в поле? Эх, а ведь ещё с десяток лет назад рука об руку на Константинополь ходили. Оттолкнул Владимир от себя степняцкую конницу, что как остриё копья служило прошлым князям, дополняя пехоту», – прикинул Семён.

Воевода, добравшись до Владимира, с ходу бросил:

– Крови не хотят, князь. Бороться желают.

Князь и бровью не повёл, ответил сухо:

– Выбирай кого из дружины, кто в борьбе умел.

Едва слова воеводы и ответ князя прокатились по строю повторением, как со стороны печенегов вышел в поле могучий богатырь, поперёк себя шире.

Сёма присмотрелся, присвистнул: волосатая, словно медвежья грудь, перевита жилами. Вышел в поле, покачиваясь, косолапясь, но то – обман. Пружинят мышцы, чуть согнуты колени, опущены плечи. Всякий умелый взгляд воина узрел бы в богатыре поступь могучего борца. Видно по тому, как переступает – словно медведь перекатывается.

Одет борец в одни лишь портки. Ноги босые. Выглядит великаном. Ведёт себя уверено – знатный боец. Всякий день в схватках, да тренировках. И тем почёт имеет. Притом степняк рослый выделялся не только среди собратьев, но и на фоне самых рослых русичей. Он возвышался почти на голову, если поставить всех в ряд.

Сёма расслышал по рядам шёпоток дружины:

– Богумир…

– Могучий борец…

– Со Святославом на Царьград ходил…

– Воротился без царапины…

– Заговорён богами, не иначе…

– Из печенегов едва ли не единственный воротился…

– Эх, в дружине Святослава знатные борцы сгинули…

– Волхвы бы указали на борца, да нет больше божьих посланников…

– … только бога воли толкователи.

К князю пробился сухонький старичок, залепетал, кланяясь:

– Княже, позволь слово молвить!

– Ты почто, холоп, на колени не падаешь перед князем?! Али не христианин?! – взревел бородатый и лысый мужик подле князя в чёрной рясе. Был он жирен, как не престало разумному человеку, что должен держать себя в рамках умеренности. Конь под ним одним едва спину не прогибал.

Старичок упал в ноги коню, достал из-за пазухи деревянный крест, лопоча:

– Как можно, святой отец, христианин. Как есть, христианин. И ноги распятью целую, и на коленях перед старшими лебедю. Бог поставил людей в разные условия: одним кланяться, другим поклоны принимать. Одним слушаться, другим поучать, слово божье нести нам, неучам малограмотным. Я свою долю знаю.

Сёма услышал звуки сплёвывание среди рати, недовольный шёпот дружины. Было от чего. Скорпион всегда говорил, что родные боги издревле другому учили – почитанию мудрых, равенству и уважению к тем, кто проявил доблесть, кто делами своими заслужил похвалу и честь. А грамоте волхвы учили всех желающих, коли желание было и к тому стремление. Но, то ли не слышат старые боги, то ли Дый на глаза повязку набросил. Не видят, что с внуками их делается и позволяют учителям-волхвам на кострах гореть, да под лезвиями острыми кровью истекать, когда в диспутах с чернорясными у тех слова заканчиваются и приходит время действий.

Ритуалы свершились, приняли крест, но то внешне, а видел Сёма отчётливо, что не все ещё приняли нового бога внутренне, и не свыклись с унижением. На лицах тех воинов читалось, что князь теперь всех вокруг в грязь вбивает, а новую свиту свою превозносит. А на лице князя, что недовольно посмотрел на сплёвывающих, виднелось, что в бой радетели старой веры пойдут в первых рядах. Так скоро и сгинут, забираемые в Ирий детьми Рода первыми.

Если вначале в дружине христиане были в диковинку, то со временем состав обновлялся. И так будет, покуда последний не падёт.

– Говори, раб… божий, – без эмоций, но с небольшой заминкой ответил Владимир.

– Всякий знает, что сын мой меньшой борец добрый. С детства положить на землю его никто не мог. Вели ему бороться. Твоего слова не ослушается. А коли не веришь, так испытай его.

И старичок, подскочив с колен, подбежал к строю и выхватил за руку ничем не выдающегося мужа. Был парень в светлой рубахе и кольчуге поверх её. Отдёрнул он руку старика и отбросил с презрением:

– Не отец ты мне, прихвостень. Умер отец мой, а тебя леший привёл. Нашёл бы того лешего – как есть убил бы. Сгинь!

По строю прокатился здоровый, раскатистый смех. Плечи подтянулись, спины расправились. Словно светлее стало на поле ратном.

Священник новой веры поднял к небу здоровый золотой крест, инкрустированный драгоценными камнями для большего статуса, заорал, брызжа слюной:

– Ты борец?! Да этот старик больший борец, чем ты!

Дружина снова поникла, скрипя зубами на слова священника.

– Испытай его, великий княже, – упорно процедил сквозь зубы старик с земли. Годы сделали терпеливым.

– Ведите быка, – ровным голосом приказал Владимир, поглядывая на нетерпеливых степняков. Те начинали разогреваться недовольными выкриками. Ждать не любили.