В детстве хотел ездить на Феррари. О, как слеп я был! Это глупое желание скользить по земле пропало в принципе, когда первый раз увидел не прикрытые облаками звёзды за пределами нашей планеты.

Да, я не умею прыгать на Луну в защитных коконах, но что мне мешает раз в неделю летать к Венере? Можно и чаще, не совсем только понимаю, когда кончится батарейка моей тарелки. А зависнуть в космосе, не постигнув для возвращения Дальноступ… Что ж, лишний повод Серокожим поржать над человечеством.

Парни в белых одеждах-камуфляжах, фактически сливающих их с космоса с окружающей средой, построились в ряд вдоль базы. Разве что вместо оружия держали в руках лопаты.

– А теперь – копать! – рявкнул я, и бойцы дружно понеслись к холмику чуть поодаль от входа на Тень-4. Что именно копать знали, так как несколько часов назад усердно закапывали тарелку. Серебристая, та больно выделяется на поверхности в зимний период. А пока не сбили все вражеские спутники, нужна осторожность. Мало ли кто заинтересуется, что это у меня за летательный аппарат в личном пользовании? Шкиперы Серокожих вон ежедневно интересуются. Но чтобы их сбивать, надо предельно ускоряться, а жить в постоянном ускорении…так ведь и до пенсии недалеко. Это Славе удобно так Ладу волновым воздействиям учить. Налево рукой махнула – сбила десяток, направо – сотню. Мы то простые постиндиго, народ попроще – некогда нам фигней мается. Женщину бы одну рыжую в положении разыскать и на этом спасибо.

Дружные махания большими снегоуборочными лопатами пары дюжин солдат принесли быстрые плоды. Моя серебристая «Пуля», как я про себя прозвал летающую тарелку серокожих, ибо летала она на зависть всем пулям быстро, показала крышу, стенки. Полностью откапывать не надо.

Подойдя, положил свободную ладонь на холодный металл. Ну как металл? Я не знаю, что это. Он не морозил пальцы, как сталь или иной земной сплав. Летом же всегда был приятно-холодным, зимой. Готов поспорить, его можно даже лизнуть, язык не примёрзнет на морозе.

Пуля признала хозяина, как бы глупо это не звучало. С той стороны, где я стоял, образовался проём, внутри возник мягкий свет. Нырнув туда ногами, прокричал через плечо:

– Всё, ребят. Достаточно.

Тарелка затянула проём, и свет стал ярче. Плюхнувшись в любимое кресло и проведя рукой над панелью, я увидел окружающую обстановку через голографический дисплей. Пульт управления любил выводить его перед носом, когда обзор вокруг тарелки был неполным, как сейчас. Так обычно в космосе делает часть стенок прозрачными и окружение видно со всех сторон. Все мириады звёзд. Поначалу хочется в туалет, а потом ничего, привыкаешь.

– Полетели. Кир сказал, что Лера в деревне в Хабаровском крае со странным названием «Маяк». Нанайский район.

Тарелка на голос не отреагировала. Ну не удаётся мне переоборудовать её под голосовое управление. Причина проста: оно здесь не предусмотрено.

– Что, не знаешь где это? Ладно, я поведу, – обронил я, шутя, и принялся за мысленное управление.

Аппарат плавно взмыл над сугробами и стремительно принялся набирать высоту. В последнее время я фактически не включал режима невидимости. Берёг батарейку. Мне проще отбить рейд чьих-либо интересов, чем заправить эту штуку. Острое предчувствие, что осталось совсем мало, и пора сдавать Космоведу на космодром на длительный прикол, не покидает. Пусть там уже учёные тешатся вволю, а самому походу придётся напрашиваться к кому-нибудь из Аватар в ученики – Легкоступ постигать.

Нет, ну вправду. Чего это я на космические технологии пришельцев налегаю, если сам себя могу развить?

Нужен скоростной аналог передвижения, так сказать. Конечно, это сложнее и дольше, но зато своё и всегда под рукой. Надеяться надо только на себя в этом бушующем, стремительно меняющемся мире.

Тарелка мчала сквозь тучи на восток. Лучше через облака, так меньше видно сверху и снизу. Лишь над Уралом пришлось поднабрать высоты, но над Сибирью снова снизился, набирая скорость порядка восьми тысяч километров в час. Над территорией же Дальнего Востока нырнул под тучи. Плотность населения мала, блуждающих под небо любопытных взглядом меньше.

Тарелка почти универсальна: огромная скорость, стабилизирующее поле, подавляющее инерцию так искусно, что даже в моменты самых резких разворотов или резких остановок, спокойно можно стоять у стенки и даже лбом не уткнёшься; простор для троих-четверых; кресло, что может видоизменяться по желанию пилота. Спорю, оно может стать и кроватью.

Все в тарелке хорошо, почти всё предусмотрено, разве что нет того укромного места, без которого человеку никак. Видимо у Серокожих другие потребности. Или мозг «Пули» не собирается рассказывать мне всех секретов…

Укрытый ледяной шубой, с запада на восток потянулся Амур. Тонкие артерии, припорошенные снегом, с каждой сотней километров набирали мощь, силу. При впадении Сунгари, Амур ещё больше увеличился. Пришлось сбросить скорость до тысячи километров в час, чтобы не пропустить мост через Амур. Вот и Хабаровск! Пришлось снова нырнуть в тучи.

От города взял на север и несколько минут спустя сбросил скорость до вертолётной, вновь спустившись ниже облаков. Не пропустить бы эту деревеньку. Должна быть где-то по трассе Хабаровск-Комсомольск-на-Амуре. Примерно сто двадцатый километр.

Лес… лес…

Одна бескрайняя тайга, насколько хватает глаз. Никому даром не нужные без развитой инфраструктуры, раздаваемые за так «дальневосточные гектары». Узкой полоской тянется шоссе с одной полосой по обе стороны, бегают редкие машины. Придорожные деревеньки настолько маленькие, что не понимаешь, зачем эти пара-другая домов у дороги? Всё их выживание связано с продажей червей проезжающим рыбакам. Давно не держать коров, коз, кроликов. Мужики копают червей в огородах, бабы пекут пирожки. Тем и живут.

Рядом маленькие магазинчики, шашлычные, шино-монтажки, чаще сделанные для дальнобойщиков. Мелькнуло несколько военных частей, половина из которых была брошена со времён империи, вторая половина создавала видимость присутствия. На случай приезда серьёзных людей с проверкой. О, как же быстро тогда оживали эти заброшенные части.

Вот и деревня после моста через Синдинское озеро. Начало Нанайского района. Школа, детский садик, больничка, котельная, несколько каменных домов и пару десятков улиц. Наберётся ли тысяча жителей во всём Маяке?

Приземлив тарелку за пределами деревни в тайге, невдалеке от трассы, я выбрался на шоссе и бодро побрёл разыскивать рыжее безумство, зачем-то забравшееся в эту глушь. Хотя куда ей ещё было деваться без документов? Ни одного знакомого в городе, разговорилась с кем-нибудь, и предложили работу в деревне продавцом за прилавком. Всякое бывает.

Из домов валит дымок: люди топят печки, греются, варят, растапливают бани на вечер. Вдоль домов аккуратные поленницы дров. Двадцать первый век! Обещание газового монополиста страны провезти газ в каждый населённый пункт – лишь слова для предвыборных речей. Всё уходит на экспорт или раздаётся крупным предприятиям.

Если убрать из домов телевизоры и компьютеры, обслуживаемые ещё одним монополистом в мире деревенских коммуникаций с приставкой «рос-», то в чём отличие деревни от века девятнадцатого?

Или того времени, когда казаки вновь открывали для империи эти земли и переселенцы расселялись вдоль рек по окрестностям. В жутких условиях эти стойкие, волевые люди, полагаясь лишь на свои силы, распахивали земли, выкорчёвывали деревья, сеяли, пахали, разводили скот, огороды, поднимали бортничество, занимались охотой, рыбалкой, заготавливали сено, дрова, занимались таким ударным трудом, что получили прозвище – «кулаки». И уже следующее поколение новая власть обдирала до нитки, забирая всё созданное своим трудом под лозунгом: всё для народа!

Иду и бурчу:

– Лера, ты где? Где тебя искать? Отзовись!

Улицы пустынны. Зима. Лают обезумевшие от тоски собаки на цепях у конуры в каждом дворе. Одна радость в жизни – полаять.