– А потом что? – с интересом спросила чернявая.

– Потом, когда выхожу, оно исчезает, – ответил блондин. – Не, ну теоретически я помню школьный курс физики, в красном дипломе стоит пятёрка, а фактически мне больше в её управлении интуиция помогла.

– Интуиция? – переспросила Лера, взяла шишку под ногами и сложила руки за спиной, затем протянула перед ним. – В какой руке?

Сёма вместо ответа подошёл поближе, и тарелка распахнула дверь. Металл расплылся в стороны, и новоявленный лётчик шагнул внутрь.

– К чёрту твои шишки. Не хочешь лететь, полечу один. Я даже знаю, кто точно хочет полетать. Встретимся на базе, рыжая.

– Я больше не рыжая. Но тоже хочу! Просто потом покатаешь! Обещаешь, блондин? – Лера даже выдавила улыбку.

Сёма слабо улыбнулся в ответ:

– Блондин обещает. Куда ж от тебя денешься? Ты могла перекрасить цвет волос, но от рыжей души твоей не уйдёшь. Твоя суть в хитро-рыжести.

– Лети уже! А то следом зайду. Интересно же!

Сёма кивнул, и тарелка затянула проход. Лера отбежала на пару шагов, приготовившись к незабываемому зрелищу. Но зрелища не было. Без звука, дыма и огня тарелка вдруг легко подскочила на полтора метра и, крутанувшись вокруг своей оси, словно подкручивая взвод, стрелой устремилась в небо.

Последний отблеск в небе и аппарат неведомо чей конструкции исчез среди облаков, оставив Леру один на один с тяжёлым, безнадёжным, но так необходимым возвращением «домой».

Понятие дома лет пять, как затёрлось в памяти, всё превращая во временные пристанища. Но другого дома нет. Ибо так хотел Меченный.

Но истинные планы господина оставались для неё тайной за семью печатями. Не стоит привязываться ни к блондину, ни к чернявому. Может настанет день и ей просто прикажут убить обоих.

Иначе зачем ещё их превосходить?

* * *

Хабаровск.

Квартира Семёна и Марии.

Пальцы неспешно перебирали клавиши чёрного рояля. Музыка одиночества разлеталась по солнечной комнате, одевая просторную, полупустую квартиру в вуаль печали.

Едва заметно колыхались лёгкие занавески. Сквозняк словно затих, не смея тревожить своим присутствием грустное вдохновение хозяйки. Лишь слегка касался босых ног прохладными пальцами и снова затихал, всё требуя и требуя продолжения музыки. Едва различимый шёпот: «Всё, что угодно, только не останавливайся. Молю тебя, играй! Играй!».

Мария присутствовала в комнате, и нет. Существовала и умерла. Это тело склонилось над роялем, растрёпанными вьющимися волосами заслонив клавиши. Душа же с духом взялись за руки и парили по небу, набирая скорость с каждой новой мелодией.

Напряжение музыки нарастало. На исполнительницу нахлынули давно подавляемые эмоции. На лицо наползла улыбка, а на глаза навернулись слёзы. Пальцы, не сбивая ритма, продолжали игру. Тело охватило тёплой волной, она прошлась дрожью от кончиков пальцев ног до кончиков чёрных локонов. И музыка всё продолжала носить душу в заоблачных высях. Мария не могла остановиться. Сменилась лишь мелодия. Концерт одиночества продолжался.

Вечернее солнце скрывалось за левым берегом полноводного Амура. Показав исторический максимум несколько лет назад, река больше не пугала людей новыми наводнениями. Цены в прибрежной зоне вновь пошли вверх. Но верхний этаж, сам пентхаус высотного здания, новые здания заслонить не могли, растянувшись вдоль набережной. А приземистые кирпичные здания ещё дореволюционной постройки только добавляли антураж в сердце города.

А рояль всё играл. Белые пальцы то замирали на клавишах, замедляя темп, то вновь летали вдоль чёрно-белых рядов. Последняя сыгранная нота разлилась по комнате, ещё долго не желая затихать. Маша смахнула слезу со щеки и повернулась к балконной двери. Там за занавеской, за распахнутыми настежь дверьми висел на верёвке вверх ногами тот, с кем только что парила душа.

Мария подскочила со стула и выбежала в лёгком летнем халатике на балкон.

Так и есть. Не померещилось.

В зубах большой букет полевых цветов, глаза на мокром месте, волосы сплетены в хвост, иначе бы растрепались и мешали обзору. Обнажённый торс напряжён, руки сдерживают вес тела на верёвке, военные штаны с ботинками оплетены верёвкой. Акробат.

– Ты?!

Сёма мигнул. Ничего другого он сделать не мог. Горький привкус цветов так точно совпадал с состоянием души. Ведь снова пропадал неделю. А она ждала. Каждый день. Каждый час. И музыка так точно всё это выразила. Услышал.

Маша взяла букет и прижалась щекой к его небритой щеке. От него пахло солнцем, потом, цветами и лесом. Она обхватила руками за плечи, притягивая, втягивая на балкон.

Сёма освободил от верёвки ногу и легко ввалился на балкон через край. Через секунды Маша на его руках кружилась по комнате. Он нелепо пытался воспроизвести только что услышанный мотив музыки. Получалось смешно и жутко весело.

Неожиданно любимый резко прервался в танце, опустил любимую на пол.

– Блин, я же совсем забыл. Полгорода видели тарелку. Надо улетать, пока любопытные на крышу не нагрянули.

– Тарелку? На крыше? – непонимающе переспросила Мария.

Сёма улыбнулся. Той беззаботной улыбкой блондина, за которую прощалось всё, и отпадали вопросы.

– Машуня, не думай об этом. За сколько сможешь одеться? Замок немного сдержит народ, но с других подъездов доступ открыт. Минуты хватит?

– Минуты?! Я не расчёсанная! Совесть имей! И не одета, как следует. Надо платья найти!

– Да ладно, на базе во что-нибудь переоденут. Ребят пошлю. Идём, – заявил Сёма, вновь подхватил и вытащил на балкон.

Цветы остались на рояле.

– Нет! Я высоты боюсь.

– Хватайся за плечи и закрой глаза.

– У меня «тройка» по физкультуре!

– У меня «пятёрка». На двоих выходит четвёрка. Компенсация. Подтянемся, – подмигнул Сёма и перекинул ногу через край балкона, подхватывая верёвку.

Маша обхватила за шею и повисла на плечах, вцепившись и руками, и ногами.

– А-а-а!

– Не кричи.

Сёма подправил ей ноги, придерживая своими с подтянутыми к пузу коленями. Оттолкнулся от края балкона. Быстро и ловко блондин на одних руках покарабкался вверх. Маша много не весила. Проблем с поднятием на один этаж выше, не испытывал.

– Уже можно кричать? – шёпотом спросила Маша.

Сёма как раз подтянулся за край крыши и принялся раскачиваться, стараясь зацепиться ногой.

– Ещё нет.

– А чего мы качаемся?

– Жизнь заставляет.

Сёма зацепился ногой и перевалился через край, стараясь не стереть Марии коленки о шершавую поверхность покрывающих крышу материалов.

– А теперь?

– Теперь незачем.

Маша приоткрыла один глаз. Убедившись, что можно расцепить ноги и руки, разомкнула хватку и как медуза сползла с Семёна. Взгляд зацепился за высоту за краем крыши. Высота поманила к себе, закружив голову.

– Стоп, стоп, стоп, – предостерёг Сёма, подхватил и повёл подальше от края. – Кричать тебе в принципе нельзя, ребёнок не должен нервничать.

Маша застыла напротив тарелки, потеряв дар речи.

– Э, я кому сказал не нервничать? – обронил Сёма, подойдя к тарелке. Помахал перед глазами любимой, рот которой немного приоткрылся. Пришлось даже постучать по тарелке, убеждая. – Да настоящая, настоящая. Полетели!

– По…ле…те…ли? – по слогам выдавила избранница.

– Да, да, да, – поторопил Сёма и не стал ждать, пока пройдёт ступор.

Обойдя сзади, принялся подталкивать к летательному аппарату.

– А он…безопасный? – выдавила из себя любимая и непроизвольно вздрогнула, когда посреди серебристого литого материала вдруг образовалась дверь.

Металл словно расползся в стороны, раскрывая чёрный зев. Но «чёрное» осталось таковым ненадолго. Почти сразу внутри загорелся приятный мягкий свет. Его источник Маша определить не смогла, даже когда переступила порог. Он лился отовсюду, словно светился сам корпус тарелки. В центре тарелки слились воедино пол и потолок. Литой столб с бегающими огнями светился чуть отлично от прочего корпуса. По бокам тарелки, если брать за «зад» – вход, а за «перед» – кучу светящихся кнопок, стояли два кресла, слишком вытянутых и с неимоверно большим подголовником.