– Здесь действительно что-то было, – сказал мракоборец. – Но это не тварь из Червоточины. В нем нет ярости и стремления убивать, нет черной магии. Им двигало… – он помедлил, подбирая нужные слова, – страдание. И отчаяние.

Страд вспомнил выражение, застывшее на детском, лишенном глаз лице, и сглотнул.

– Попробуем найти его, – снова заговорил Дролл. – Вероятность мала, но нужно попытаться. Если повезет, сможем выяснить, зачем оно здесь. Идем.

Не меньше трех часов мракоборец, а за ним Страд, староста Тагр и двое стражников переходили с одной улицы на другую. Время от времени Дролл останавливался, вполголоса произносил заклятья, водил по воздуху правой ладонью, точно пытался что-то нашарить. И несколько раз обнаруживал невидимые глазу следы.

– Оно то появляется, то исчезает, – говорил мракоборец.

Дождь не прекращался. Страд промерз до костей, дрожал и стучал зубами.

Наконец Дролл остановился.

– Бесполезно, – сказал он. – То, что мы ищем, больше не появлялось. Оно очень слабое. Вы, – мракоборец посмотрел на стражников, те вытянулись по стойке «смирно», – продолжайте обход. А нам нужно вернуться в дом. У меня появилась догадка, – обратился он к старосте Тагру. – Но я надеюсь, что ошибся…

Она была не такой, как сородичи. Конечно, в ней жила та же жажда убийств, крови, страданий и разрушения. Но эту жажду сдерживал разум – подарок от создателей, из-за которого ее сестры получились очень слабыми. Точно невидимый поводок, он не позволял переступать грань.

Это приводило в ярость. Особенно в самом начале, когда сестры добрались, наконец, до двуногих тварей. Как хотелось ломать, рвать и калечить вместе с ними!..

Но у нее была задача.

Поэтому, подавив жгучее желание вступить в битву, она ускользнула. Предстояло найти укрытие – до поры, до времени. Приходилось спешить и вместе с тем быть осторожной. Она не могла позволить кому-нибудь из врагов заметить себя.

А потому торопилась, слушая позади крики этих двуногих и рев сестер.

Враги жили в очень странном мире. Совершенно не похожем на родину ее создателей. Здесь не было черных дымов, грохота, лязга и жара…

Укрытие нашлось довольно быстро. Скрежеща зубами от клокотавшей внутри злости – как хотелось убивать вместе с сестрами! – она стала ждать. Заросли, растянувшиеся вдоль ручья, служили ей домом долгие часы.

Стемнело. А затем опять стало светло. Тогда и появился он.

Этот двуногий был странным: гораздо меньше и слабее тех, что она успела увидеть, когда вместе с сестрами покинула облако черного дыма. И двигался он не так, как другие враги – на полусогнутых ногах и с трудом. Еще он строил гримасы, издавал странные звуки, а из глаз у него текла прозрачная жидкость. Уже потом, покопавшись в памяти двуногого, она узнала, что это слезы.

Враг подходил. Наступала пора выполнить еще одну часть задачи. И у нее получилось: как только двуногий оказался достаточно близко, все и произошло.

Было больно. Глаза жгло так, что она не выдержала – заревела. Двуногий тоже страдал – бился, кричал. Но это хорошо: враг должен мучиться.

Потом все кончилось. Она стала двуногим, вселилась в его тело.

Сначала было очень непривычно. Всего две руки и две ноги, причем неполноценные – это она поняла сразу. И сжала кулаки, заскрипела зубами, зашипела, с жалостью глядя на свое бывшее тело: большое, прекрасное, наделенное всем необходимым, чтобы сражаться.

А перед глазами проносились десятки образов – воспоминаний ее добычи. Она видела двуногих, или людей, как эти твари называли сами себя. В их взглядах читались жалость, досада, сочувствие, презрение, брезгливость, злость…

Она не выдержала и снова зашипела. Даже сородичи считали ущербным бывшего владельца ее нового тела. Она бы с радостью выбрала другую оболочку, побольше и посильнее, но создатели приказали вселиться в первого же попавшегося врага.

Пора было идти туда, где жили люди. Покопавшись в памяти жертвы, она узнала, что место это называлось деревней Чешуйка.

Первые шаги дались с трудом, она чуть не упала. Передвигаться всего на двух конечностях… Как глупо… Тем более, ноги оказались с изъяном: движения сопровождались болью и напряжением в недоразвитых мышцах.

Ее захлестнуло очередной волной злости. В горле заклокотало. Хотелось запрокинуть голову и зареветь – как прежде, громко и грозно. Но она сдержалась.

Пора отправляться…

Второй раз деревня показалась еще более странным местом. Повсюду большие короба из бревен, куда люди прятались, едва наступала ночь. Память жертвы подсказала, что короба назывались домами. В один и предстояло сейчас пройти. Теперь это ее жилище.

Людей на улицах было немного. Лишь человек семь стояли на открытом пространстве, окружив столб, на верхушке которого, натягивая цепи, рвались с жердей четыре крылатых твари. От двуногих врагов исходили недоумение, тревога, растерянность и страх.

– Матис!

Услышав крик, она повернулась. Матис… Память подсказала, что это не просто набор звуков. Это имя. Имя того, кто стал ее первой жертвой.

К ней спешил человек. Невысокий, толстый и грязный, с распухшим темным лицом. Разодранная рубаха открывала рыхлое волосатое пузо, которое тряслось при каждом шаге. Как только двуногий приблизился, она ощутила смесь мерзких запахов и брезгливо сморщилась.

Этого человека нужно было звать отцом. Он один из тех двоих, благодаря которым убогая оболочка, ставшая приютом для нее, появилась на свет. Второй, вернее – вторая, звалась матерью.

Перед мысленным взором возникло забитое существо, такое же неопрятное, как и отец. Оно жило в постоянном страхе и вызывало отвращение.

И ярость.

– Чего рожи корчишь?.. – прорычал отец, скалясь и тараща маленькие бесцветные глазки. – Где пропадал, гаденыш?!

Вновь воспоминания. Совсем свежие: несколько людей, похожих на Матиса – таких же мелких, только сильнее и без видимых изъянов, – стояли полукругом, усмехались, показывали пальцем. Потом один, бритый наголо, с лицом, покрытым странными светло-коричневыми точками, приблизился и толкнул Матиса. Тот пошатнулся и не удержал равновесия. Упал. А остальные повели себя странно – разинули рты, стали трястись, прыгать. Они смеялись. Над ним – Матисом. Точнее – над его уродством.

Подобное случалось уже не единожды. Дети – так в этом мире называли мелких двуногих – выслеживали Матиса, придумывали ему новые прозвища, одно обиднее другого, толкали и веселились, глядя, как тот изо всех сил старается не упасть, закидывали камнями и грязью, обливали вонючей дрянью, зовущейся рыбьим жиром…

Матис был слаб не только телом, но и духом. Он начинал плакать, что еще больше раззадоривало обидчиков, и убегал. Калека чувствовал себя хорошо только в одиночестве, а потому много времени проводил в зарослях у ручья. Там он слушал журчание воды, шелест листьев, голоса птиц. Там он успокаивался.

И там он встретил свою смерть.

…Боль выдернула из омута воспоминаний.

Она обнаружила себя на земле. Отец Матиса нависал над ней и злобно сопел.

– Отвечай, когда спрашивают, – прорычал он. – Кто позволил тебе уйти незнамо куда? Соображаешь, нет? Не видишь, что творится?

Отец Матиса выпрямился и указал на столб, к которому были прикованы четыре темные туши с крыльями. Они по-прежнему рвались, стремясь улететь, но цепи, прикрепленные к жердям, держали крепко.

– Послушай, Трамбр, – пророкотал крупный человек с гривой черных волос и круглым морщинистым лицом. У него были очень странные глаза – разноцветные. – Не смей так обращаться с мальчиком…

Он двинулся на отца Матиса. Тот ссутулился, глядя на великана со страхом и злостью, и стал пятиться.

– Простите, староста Тагр, – процедил он. – Не сдержался. От страха все, вы же понимаете. Вон, что делается, – грязный палец указал на столб. – А этот выро… Матис мой пропадает неизвестно где. На полчаса выпросился, воздухом подышать – и с концами. Жена, Райза, в слезы, ну я и кинулся искать. Всю деревню оббегал – нет его. У меня уж сердце отцовское заболело… И вот он объявляется, как ни в чем не бывало. Морщится, лицо воротит. Я и…