– Гатерий, ты должен покинуть армянку, – шептала она. – Царевна выходит замуж и забудет тебя очень скоро. Немудрено запутаться в лабиринте ловушек: высший долг римлянина требует следовать закону, Лоллий давит, так как жаждет Палладиум, Геката всячески унижает, призывая повзрослеть, Эрато подвергает суровому испытанию, потому что не любит. Пойдем со мной: найдешь хорошего друга, а, может быть, безмерную любовь.
Он лежал и думал: «Она необыкновенная, может выслушать и утешить, подарить счастье и раскрасить жизнь. Когда весь мир ополчился против меня, наконец-то встретилась единственная, которая все понимает и не предаст. Готов отказаться от чести и самой жизни, только бы быть с ней!»
Аретуса, успокаивая поцелуями, продолжала поглаживать тайные источники удовольствия мужчины и внушать:
– У меня дар пророчества. Тебе, великому воину, предстоит стать властителем Рима. В Армении будущего у тебя нет, никто здесь не оценит по достоинству. – Она, поглаживая волосы на его затылке, томно вздохнула: – Готов ли ты к брачному союзу со мной?
В ее словах он находил частички истины и будто поверил, что никому не нужен, но из глубин памяти активно вырывались мысли о прошлом, стойкие ассоциации, здравые суждения, смутные сомнения: «Жениться… На незнакомке… Странно… С Аретусой нас ничто не связывает. Я жив, то есть существую, но мои чувства, умеющие всего лишь оценивать реальность, противоречат сейчас моей сущности, то есть реальной жизни, наполненной содержанием и образами: Вселенная, бытие, любовь, Эрато…»
Он встрепенулся, резко поднялся, посмотрел на чуждую ему девушку и, увидев перед собой заурядную натуру, способную разве что доставить мужчине несколько минут удовольствия, разозлился на себя и вспомнил про испытание. Она обхватила его ноги и, жалобно заскулив, подняла полные слез глаза, видимо, не веря, что обольщение не удалось. Гатерий был холоден: вожделение прошло, чары растаяли, таинственность утратилась. Он оттолкнул ее: «У меня есть любимая» и ушел прочь от нимфы, а та, рыдая, упала на пол, причитая в бессилии.
На табличке у двери было написано: «Что есть мораль?» и даны три варианта ответов: личность, закон, истина. Это было легко. Мораль – совокупность представлений о хорошем и плохом, добре и зле и нормы поведения, вытекающие из этих представлений. Гатерий решительно дернул рычаг «закон».
Войдя в комнату, отделанную серым камнем, в тусклом свете единственного треножника, в чаше которого горело оливковое масло, он стал искать хитроумные и замаскированные ловушки, но увидел лишь разбросанные по полу предметы: кифара, лук, стрелы в колчане, лавровый венок и пастушеский посох. На противоположной стороне – дверь с рычагами. Прямиком пошел к ней. Внезапно тяжелое змеиное кольцо обрушилось с потолка, и крупный индийский питон крепко обвился вокруг человека, собираясь задушить кольцами своего тела. Гатерий поневоле вспомнил о мифическом Пифоне (слово «питон» произошло от «Пифон»), чудовищном змее подземного царства, не уступавшем силой самому Зевсу. Пытаясь вызволить себя, римлянин, прилагая неимоверные усилия, стал разжимать кольца. «В мифе, – подумал он, – Аполлон, символ солнца, убил символ тьмы змея Пифона. Мне, как и Аполлону, досталась смертельная схватка со злом, мраком. Я должен победить!»
Питон не ядовит, он не раздавливает добычу, а заставляет задохнуться. Обвиваясь вокруг тела жертвы, ждет, когда она сделает выдох, а затем сжимает еще крепче, прислушиваясь к биению ее сердца. Трагичность ситуации заключалась в том, что Гатерию некому помочь, он сам должен выкрутиться из ситуации, иначе обречен на гибель. Скользкая кожа с радужными переливами огромного змея мерзко липла к телу юноши, которого пресмыкающееся сжимало все плотнее, а он, испытывая физические страдания, сохранял твердость и сдерживал боль. Взглянув на разбросанные по полу предметы, стал соображать: «Зачем они здесь? Аветис говорил: „Возможность победить лежит прямо перед тобой, но помни, гармония поддерживается взаимодействием всего, что окружает“. Кифара! Я что, должен сыграть и спеть питону на этой лире? И все же, эти предметы – атрибуты Аполлона; он победил змея, и я должен! Гармония! Все эти предметы мне помогут».
Рухнув вместе со змеей на пол, он изо всех сил потянулся к кифаре. Наконец удалось свободной рукой ее ухватить, и Гатерий стал нещадно лупить инструментом по голове питона. Змей чуть ослабил хватку. Это помогло дотянуться до посоха и, схватив его, широко размахнулся и с силой ударил по треножнику. Бронзовый светильник обрушился на каменные плиты, масло растеклось, огонь полыхнул алым пожаром на полкомнаты. «Треножник – символ пророчества, а мой гороскоп предсказал мне завидную судьбу», – мелькнула мысль в его голове, и он решил, как поступит. Дышалось с трудом, боль не отступала, холодный пот катился по лицу. Зажатый кольцами питона, он стал переворачиваться по камням пола и, сделав два оборота, угодил в горящее пламя.
Змеи ужасно боятся огня, чуют пламя и запах гари издалека, инстинктивно отползают от костра или пожара как можно дальше. Питон стремительно заскользил по телу Гатерия и, извиваясь, поспешно пополз в безопасное место. Римлянин, сбивая пламя с одежды, вскочил на ноги, радуясь, что не успел пострадать от огня. Бросив взгляд на свернувшуюся кольцами в углу комнаты напуганную змею, юноша взял лук со стрелами и приготовился стрелять (Аполлон убил Пифона стрелами из лука!), но передумал. Познав себе цену, поднял с пола лавровый венок и, водрузив победно себе на голову, пошел к серой двери.
Надпись спрашивала: «Что есть умеренность?»; предложены ответы: чувственные удовольствия, преодоление чувственности, самопознание. Несомненно, решил Гатерий, умеренность есть что-то среднее между чувственным и бесчувственным, мера против распущенности, избытка и низменных удовольствий. Умеренность делает цель правильной, позволяет достичь благополучия. Самопознание, подумал он, как раз ведет к самосовершенствованию, которое обязывает человека соблюдать умеренность.
Уже хотел нажать рычаг «самопознание», как вдруг поразила мысль: «Ну, познаю себя, повышу свою самооценку, заставлю всех себя уважать, но стану ли более благоразумным и сдержанным? Нет! Необузданный человек способен предаваться излишествам». Гатерий перевел руку на рычаг «преодоление чувственности» и дернул ручку.
Дверь открылась. Новый зал. Каменные стены бурого цвета напоминали при свете тлеющих углей в большой жаровне тюремный каземат. Глыба льда преграждала подход к заветной дверце. Вскинув лук и взяв стрелу, встал в изготовку к стрельбе, натянул тетиву и выстрелил. Ледяные осколки полетели во все стороны. Удар следующей стрелы вызвал брызги льда, но серьезного урона глыбе не нанес. «Мои действия бестолковы», – подумал он и тут же вспомнил слова Аветиса: «Иногда можно выиграть, не вступая в битву».
Гатерий обратил внимание на жаровню. Вплотную придвинув металлическую печь ко льду, он опрокинул ее набок, и горящие угли засыпали часть ледяной глыбы. Заклубился пар, жар источал сильное тепло, потекли струйки воды, на камнях пола образовалась лужа. Таяние льда началось. В шипящий костер, чтобы усилить жар, полетел лавровый венок: тщеславие – природа недалеких. Воин, прицелившись, начал стрелять из лука. Стрелы летели в одну и ту же точку, поднимая брызги воды и льда, и глыба, не выдержав, раскололась.
Растолкав ледяные куски ногой, Гатерий расчистил проход к небольшой дверце. Медная табличка гласила: «Что ты считаешь поступком?» Под рычагами варианты ответов: биться за достоинство, отказаться от индивидуального ради всеобщего, поступать наилучшим образом во всем. Все ответы прекрасны, выбрать сложно, и это повергло юношу в ступор. Он стоял, глядя на тлеющие угли, которые вот-вот потухнут, ввергнув в кромешную тьму, и ничего путного не мог придумать. Перед ним неожиданно возник образ Эрато, нежной возлюбленной, земной богини, и, вспомнив, как, провожая на испытание, она сказала: «Наши поступки влияют на нашу судьбу: поступай во всем наилучшим образом!», понял, что это была подсказка. Она его любит!!
