Консул Рима и одновременно египетский царь, Антоний специально прибыл морем в Тарент[115] (город на юге Италии) для встречи с собратом. На воде, недалеко от берега, соорудили из дерева удерживаемый якорем специальный понтон, куда, подплыв на лодках, взошли два военачальника – без оружия, в кожаных кирасах и пурпурных плащах. Каждый готов при необходимости незамедлительно прыгнуть в воду. На фоне атлетически сложенного Антония Октавиан смотрелся щупловатым, но был строен и красив, словно бог, сошедший с небес. Он глядел на своего соперника умными серо-голубыми глазами достаточно дружелюбно, но под пристальным взглядом молодого консула старый вояка на двадцать лет старше опустил глаза.

– Мне не нужно соглашение, – вскинул бровь Антоний, – мне нужна власть, причем полная. Очень скоро я ее получу.

– Спеши, не торопясь! – произнес любимую поговорку Октавиан, но тут же напустил на лицо приветливое выражение. Понимая, что впереди предстоит решительная схватка, с притворным простодушием сказал: – Ты достоин власти, Антоний, но сенат и народ Рима ждут от тебя великой победы над Парфией. Кто, как не ты, отомстит парфянам за унижение Республики и гибель великого Красса, кто вернет священных орлов и знамена легионов, захваченных противником?.. Ты должен въехать в Рим триумфатором.

Антоний молчал. Возразить было нечего. Сенат давно требовал от него наказать парфян и вернуть орлов, так как, согласно Сивиллиным книгам, «угроза исходит от восточной страны, которая может напасть на Город и погубить его, если грозовые птицы поселятся там». Грозовой птицей римляне считали орла, приносившего молнию Юпитеру.

«Не иначе, как Октавиан надеется, что я сгину на азиатских просторах. Но возвращаться в Рим без орлов нельзя: сочтут трусом. Военная слава – главное, что ценится в Риме», – думал полководец.

Октавиан вел свою игру, причем достойно. Его внешний облик был безукоризнен: каштановые волосы с золотым отливом, нос с горбинкой, волевое лицо, военная подтянутость – все говорило об уверенности в себе. Он ждал реакции оппонента.

Антоний жестко отрубил:

– Мы ненавидим друг друга, война за верховенство – лишь дело времени.

– Опрометчивость не исправить, а вспыльчивость – плохой советчик. Мой

принцип – упорядочить хаос через гармонию. – Октавиан был дружелюбен, деловит и практичен: – Предлагаю заключить мир и скрепить наш союз твоим браком с моей сестрой Октавией.

Недавно в Риме внезапно умерла Фульвия, жена Антония; яды Клеопатры действовали безотказно. Сестра же Октавиана была вдовой.

– Как ты говоришь? «Не будь торопливым»? – ухмыльнулся Антоний.

– Спеши, не торопясь!

– Что ж, я согласен. Пусть будет мир! Пока…

Подписав соглашение и скрепив его печатями родовых перстней, они сели в лодки и поплыли – Антоний к кораблю, Октавиан к берегу.

Молодой консул уже знал, как будет воплощать свой план в жизнь. Сначала очистит сенат от сторонников Антония, а потом выставит его умалишенным. Может ли разумный гражданин Рима унижать законную жену Октавию, бросить детей и жениться на провинциальной царице подконтрольного государства? Может ли нормальный военачальник поклоняться темным богам Египта и дарить Клеопатре римские земли? Связь с Клеопатрой – его уязвимое место. Вот где будет нанесен удар! Разбудить негодование в народе и склонить чашу весов в свою сторону!..

– Аршам! – кто-то окликнул царедворца, спешащего по мостовой Арташата в сторону дворца.

Он обернулся и увидел Рипсимэ.

– Рипсимэ, ты? – Аршам был приятно удивлен. – Считал, что ты в Риме у Кассия.

Она подошла, отбросила край плаща, покрывавший голову, и подняла глаза:

– Он умер, я осталась одна. Потянуло на родину…

Волнение охватило Аршама: его бывшая подруга, как и прежде, свежа, изящна, красива, хотя глаза потухли, выражение лица стало холодным и тоскливым. Чувственный изгиб бровей и пухлые губы еще могут пленить мужчину, но Рипсимэ уже другая: не пленительная невинная овечка, а расчетливая, опытная, уверенная в собственной неотразимости женщина. Аромат благовоний довершал картину: привлекательная и ослепительная светская львица. Ее прекрасную фигуру подчеркивали лиловая туника и коричневый плащ палла, похожий на греческий гиматий.

Аршам, зрелый воин спортивного телосложения, все еще пользовался у женщин популярностью, но теперь стал осторожным и подозрительным, всегда просчитывающим ситуацию; поэтому что-то подсказывало: «Не доверяй ей».

– Мне жаль, что так сложилась твоя судьба. – Он смотрел на Рипсимэ с нескрываемым любопытством. – Зачем ты здесь?

– По правде сказать, хочу встретиться с царем. Ты когда-то любил меня… Помоги, устрой встречу! Глава службы безопасности царя может многое.

– Царь занят, вряд ли тебя примет.

– А ты скажи, что из Рима прибыла Рипсимэ, и у нее важное сообщение.

Аршам взглянул на очаровательную армянку, предмет своего прежнего обожания, и ее миндалевидные глаза и стройная фигура вновь восхитили его. Отказать не было сил:

– Полагаю, мне ты не скажешь, о чем хочешь поговорить с царем. Да? Что ж, во имя нашей старой дружбы попробую что-нибудь сделать. Приходи завтра в час пополудни во дворец.

В кабинет царя, где Артавазд обычно принимал с докладами вельмож, солнечные лучи проникали в окна, подсвечивая уникальные мраморные статуи и большие золоченые вазы с завораживающими рисунками. Лицо царя, сидевшего в кресле, было одухотворенным и благородным. Он думал о насаждении культуры греков в армянском обществе. Ему нравилось все греческое, поэтому трагедии Артавазд писал по-гречески. Скульптура, мозаика, живопись уже стали неотъемлемой частью жизни армянской знати, в государстве процветали спорт и театр, а грамматика и философия изучались всеми юношами из аристократических семей. Однако экономика страны развивалась медленно, что тормозило высокие устремления царя в продвижении культурных проектов. Многие придворные были им недовольны, и открыто это выражали. Не выполнялись указы по набору рекрутов в армию и поставкам лошадей и продовольствия, главы некоторых аристократических родов, почувствовав мягкотелость правителя, встали в оппозицию. Отец оставил могучее царство, удержать которое на достигнутом уровне развития оказалось для Артавазда непосильной задачей. Внешние враги торжествовали и замышляли козни против слабеющего государства.

Вошли Аршам и Рипсимэ.

– Государь, – произнес Аршам, – эта та женщина, о которой я тебе говорил.

Артавазд узнал ее. Как хороша, какая стать! Она по-прежнему красива, к тому же величава и спокойна.

– Рипсимэ! Я тебя помню. Жаль, твой отец скончался. Как ты?

– Государь! – Женщина преклонила колено, низко опустив голову, а когда распрямилась, царь увидел, как горят ее золотистые глаза. – Я долго жила в Риме с Кассием, но он умер, и я вернулась.

– Слушаю, Рипсимэ. Чего ты хочешь?

– Разреши мне остаться при дворе. Могу обучать девушек, могу выполнять другую работу…

– Что ж, не возражаю. Аршам, позаботься.

Рипсимэ просияла, но тут же стала серьезной:

– Государь, есть новости, которые тебе не понравятся.

– Говори!

– На вилле, где жила, Кассий встречался со многими сенаторами. Я слышала их разговоры.

– И что же тебя насторожило?

– Говорили о походах в Парфию, Атропатену и Армению.

– Почему Парфия?

– Предсказано: если не смыть позор поражения Красса и не вернуть значки легионов, боги уничтожат Рим.

Артавазд задумался. Несомненно, знаки и знамена легионов – лишь предлог, вопрос в гегемонии на Ближнем Востоке. Территориальные споры не прекращаются, а границы оспариваются. Ничего нового! А вот Атропатена – это необычно.

Рипсимэ бесстрастно продолжала:

– В Атропатене, государь, их интересует лишь святилище Адур-Гушнасп[116], что в крепости Фрааспа.