Встал Децим:

– Цезарь попирает не только законы, но и достоинство свободных людей, традиции предков. Отобрал у нас право властвовать, оставив лишь право поклоняться! А прижизненный портрет на монетах – не это ли символ самовластия? Спасем Республику!

Он сел, поднялся Каска:

– Во всех храмах Рима появились его статуи. Он хочет быть царем. Антоний уже возложил на него царскую диадему.

Тиллий негодующим тоном вставил:

– Народ этому не возрадовался, и диадему Цезарь снял, но у него появилась новая

идея – перенести столицу в Александрию.

Туруллий с гневом выкрикнул:

– Милосердие Цезаря – это вероломство! Подаренное тираном милосердие означает унижение, а должности, которые он раздает, ничего не решают!

Лабеон печально сказал:

– Он инициировал закон об ограничении роскоши. Начались поборы!

Обиды множились. Сенаторы выступали один за другим, и все их слова крутились вокруг эгоистических соображений. Шла психологическая атака на колеблющихся. В соседней комнате Рипсимэ подслушивала разговор. Участь Цезаря ее волновала мало… Кассий ее разлюбил! Она лихорадочно соображала: «Мерзавец! Он хочет меня бросить, погубить и уничтожить все, что мне дорого».

Ходом собрания Кассий был доволен. Участие Брута, его родственника по линии жены, должно было придать замыслу вид хоть какой-то законности. Кассий получил душу этого человека.

– Брут! – воскликнул он. – Твоя миссия – положить конец новой тирании!

Децим страстно произнес:

– Брут, ты всегда был лидером, возглавь наше движение и сейчас! В твоих жилах течет кровь героев, которые творили историю Рима и отдали жизнь за Республику!

Кассий, понизив голос, провозгласил:

– Брут – наш вождь!

Все стали негромко скандировать:

– Брут – наш вождь! Брут – наш вождь!

– Да помогут нам Юпитер и Марс! – воззвал к богам Кассий, и все воздели руки к небу.

Гальба был беспощаден:

– Наш приговор будет суровым: тиран должен умереть!

Идеалист Брут, не понимая, что он является лишь орудием в руках злодея, встал и горячо поддержал:

– Тирану Цезарю не жить! Я убил бы собственного отца, если бы увидел, что он стремится к тирании. Освободим римский народ!

– Высокие принципы Брута – эталон для каждого из нас, – поспешил поддержать Кассий. – Приспешника Антония следовало бы убить тоже.

– Я против! – решительно воспротивился Брут. – Освобождение от тирании не влечет за собой террор. Я убью Цезаря-тирана, а не Цезаря-человека.

– Надо спешить! – Кассий действительно спешил убедить заговорщиков. – Завтра в курии Помпея сенат проведет решение о вручении Цезарю царских регалий. Диктатор хочет через три дня отбыть с войском на Восток – как он объявил, мстить за Красса и покорять Парфию; но, думаю, его интересует нечто другое. Свой маршрут он проложил через армянскую столицу Арташат.

– Страшусь удачливости Цезаря, – подал голос Гай Пармский.

– Хочу услышать его предсмертный стон! – выкрикнул Децим.

– Пусть каждый нанесет удар, дабы связаться круговой порукой! – предложил Каска.

Кассий, понимая, что цель достигнута, но не все так просто – неизбежно найдется предатель либо драконий перстень предупредит владельца, – спокойно предостерег:

– Он узнает о заговоре, вернее, почувствует, я уверен. Это неважно. Цезарь верит в фатальность событий, и рок приведет его в сенат.

– Кто выдаст нас, пусть умрет! – Вскочил со своего места Туруллий.

– Да!! – закричали заговорщики.

15 марта, иды[113]. Полнолуние. Кальпурния, третья жена Цезаря, рыдала во сне. Разбуженный шумом и ярким светом луны, Цезарь прошел в ее спальню.

– Дорогая, что случилось?

Она обезумевшими глазами смотрела на него:

– Мне привиделось, что ты истекаешь кровью.

– Спи, Кальпурния. Поговорим утром.

Утром в доме понтифика было тревожно. За завтраком жена стала просить:

– Гай, не выходи сегодня из дома. Гадатель Спуринна предсказывал опасность для тебя на иды. Я чувствую, что-то случится.

– Дорогая, сегодня важное заседание сената, я должен председательствовать…

– Отмени заседание или пошли Антония вместо себя, он тоже консул!

– Но вопрос в сенате касается меня лично…

– Принеси жертвы богам, искупи опасность!

Цезарь подумал: «Женщины лучше чувствуют опасность, чем мужчины, возможно, беспокойство жены не преувеличено. Странно, никогда раньше не замечал у нее склонности к суевериям. Или это дух-охранитель сфинкс подает мне знаки? Или магический перстень? – Цезарь опустил глаза. Камень перстня переливался от серебристо-серого цвета до фиолетово-синего. – Странно!».

Он снял с пальца талисман и внимательно рассмотрел. Филигранная работа! На внутренней стороне золотого кольца была надпись: «Слава и забвение: всему свой срок». Ухмыльнулся, надел перстень и произнес:

– Да-да, дорогая, я склонен послушаться твоего совета.

Вскоре пришел его друг Децим, которого прочили в наследники диктатора:

– Цезарь, что я слышу?! Ты испугался примет? Всем своим недругам дашь повод для упреков в высокомерии – мол, даже царские регалии хочет получить заочно!

(Жрецы, изучив Книги Сивилл, содержащие пророчества, сообщили, что для удачного похода в Парфию Цезарь должен носить царские регалии вне Италии.)

– Цезарь, хотя бы лично сообщи сенаторам, что заседание переносится, – продолжал настаивать на посещении курии Децим. – Цицерон во всеуслышание объявил о твоей богоизбранности. Боги благоволят тебе, а у Фортуны ты любимец!

Диктатор, отбросив сомнения, твердо сказал:

– Мое непоколебимое решение – идти!

Кальпурния проводила мужа тревожным взглядом.

Цезарь не имел охраны, живя по принципу «лучше один раз умереть, чем бояться всю жизнь». Они шли по роскошному городу, освещенному полуденным солнцем, и люди приветствовали Цезаря, сопровождая и протягивая записки. Один человек, изрядно напуганный и бледный, силился что-то сообщить, но толпа его оттеснила. Увидев гадателя Спуринну, консул остановился и воскликнул:

– А ведь мартовские иды наступили!

– Наступили, но еще не прошли… – Спуринна тоскливо смотрел на удаляющуюся фигуру диктатора.

Фавоний из толпы выкрикнул:

– Цезарь, демон торжествует и предвкушает пиршество!

Бросив взгляд на него, а потом на драконий перстень с камнем черного цвета, диктатор грустно улыбнулся:

– Я прожил долго… и по меркам природы, и по меркам славы.

Знакомый Цезаря Артемидор вложил в его руку свиток:

– Прочти это, Цезарь, немедленно!..

Шум толпы заглушил его слова. Диктатор вслед за Децимом продолжал идти в курию[114], как будто неведомая сила, сначала сделав его непобедимым и неуязвимым, теперь надломила, опустошила и вела на погибель.

– Я всегда верил в предопределенность событий, – с досадою сказал Цезарь.

Децим ироничным тоном произнес:

– Доброжелатели всегда подталкивают человека на опрометчивые поступки. – Увидев безысходность на лице Цезаря, подбодрил: – Ты бессмертен подобно богам! Твоя добродетель истинна!

– Моя добродетель ищет человеческое совершенство. Пошли! – Цезарь обрел решительность.

Он вошел в курию, все еще держа свиток в руке. Это здание, отделанное мрамором, построил на Марсовом поле после своего триумфа Помпей – в комплексе с великолепным театром, садом и храмами, установив внутри свою статую. Лучшие произведения искусства со всего мира были собраны здесь, и в этих дивных интерьерах иногда проводились сессии сената. Полукруглые ряды скамеек поднимались амфитеатром, и почти 900 сенаторов уже заняли свои места.

По пути в зал заседаний диктатор подошел к жертвеннику. Жрец в его присутствии вскрыл внутренности ягненка и, изменившись в лице, поднял испуганные глаза. Цезарь отвернулся и пошел дальше. Лучи солнца проникали в зал из оконцев в потолке и высвечивали застывшие холеные лица сенаторов, которые в знак уважения поднялись с мест. В белой тоге с пурпурной полосой и лавровым венком на голове, Цезарь сел в кресло. За спиной – статуя надменного Помпея. Сенаторы с шумом усаживались, заговорщики, скрывавшие под тогой кинжалы, обступили Цезаря, Тиллий протянул записку: