Сверху, над головой Тарика действительно звучал из экрана неживой голос.

— ЭтО дОлЖнА бЫтЬ тЫ. ЧеЛоВеК нЕ вЫдЕрЖиТ.

— Это не простой человек, а тренированный, плюс генетический склад у него такой, что он может пропускать большой объем энергии, — тем же спокойным, деловым и не допускающим сомнений тоном произнесла Есуа. — Его сестру из того же выводка Предатель использовал, чтобы выносить своих мерзких отпрысков-полукровок. Он — выдержит.

— ВрЯд Ли.

— А вы постарайтесь. Я же не зря вам две штуки добыла. В ваших интересах, чтобы он выжил. Без рабочих маяков я не смогу выполнить свою часть.

Драконья морда с экрана возразила; Есуа возразила снова. Тарик едва понимал аргументы и контраргументы; он пытался заставить себя слушать и думать, ругать размазней, но животный ужас не отпускал. Сквозь панический туман Тарик только и понял, что эти непонятные, похожие на драконов хрени — надо думать, из Нечистого измерения, потому что откуда еще они могли взяться! — хотят что-то записать в него. Информацию, бесы-демоны, все равно как он записывает что-то на магоимитационные плетенки рабочей станции. Мать-мать-мать. Он думал, что то, как ломает его Есуа каждый раз, превращая в полудракона — худшее, что с ним может случиться. Оказалось не так. Тело — это тело. Важная, но, в целом нехитрая подпорка и кислородное питание для мозга. Мозг — вот что самое ценное у Тарика.

Похоже, Есуа и дракон из другого измерения пришли к какому-то компромиссу, потому что Тарик вдруг увидел, как содрогнулся Латон Вейкат. Он забился, ужасно, но не так, словно пытался выбраться из невидимого кокона, а будто еще живая рыба, которую бросили на сковороду, не выпотрошив (Тарик однажды видел такое, совсем малышом, когда родители повезли их всех отдыхать на соседний с Ло-Саароном курорт). Глаза Вейката закатились, на губы полезло что-то бело-розовое, кожа на видимых Тарику местах — то есть на лице и кистях рук — сделалась красной, как помидор.

Все это происходило в полной тишине, только глухие удары тела о мраморный пол, шорох одежды и какой-то скрежет — может быть, это зубы Латона скрежетали. Потом фигура Латона резко поднялась, но, опять же, не своей силой, а будто вздернутая вверх невидимой удочкой — его руки и ноги не принимали в этом участия.

А затем…

Бесы-демоны, Тарик и не знал, что такое можно сделать с человеком!

Он теперь не видел верхней части тела Латона, только его ноги до бедер и кисти рук со спазматически искривленными, но не сжатыми пальцами. И вот у него на глазах кожа рук, начала вспухать багровыми пузырями, в которых виднелись тонкие ниточки сосудов — и лопнула, но кровь не полетела во все стороны. Вообще никуда не полетела, так и осталась висеть, повторяя контуры тела. Точно так же лопнули разом кожа, ткани, кости… ну, наверное. Вместо них в воздухе повисла разноцветная — в основном, в оттенках красного — крошка. А потом эта крошка поднялась вверх и, кажется, втянулась в экран. Тарик этого никак не мог видеть, но услышал чмокающий-булькающий звук, будто поверхность экрана и в самом деле была жидкой.

— ХоРоШо, — сказали сверху. — ЭтО вОзМоЖнО.

Что возможно — сделать с Тариком то же самое⁈ Переписать ему личность⁈

Нет! Нет! Нет! Боги-духи, он в них не верит, но, пожалуйста, пожалуйста…

Может быть, как-то можно ослабить магические путы? Пофиг, что он их не видит, маги чувствуют такие вещи, а Тарик столько работал с магией — ну, техномагией — что должен был он хоть немного чувствительности приобрести⁈

Главное, разлепить рот, а там он придумает какой-то довод для Есуа, чтобы…

Или — или все-таки довериться ей, не даром же она спросила?..

Да ну, какое довериться!

Тут Тарик понял, что отведенное ему время истекло. Невидимые путы поддернули его вверх — теперь Тарик действительно почувствовал их, как впивающиеся в кожу веревки: плоть сопротивлялась гравитации.

Он оказался лицом к лицу с круглым экраном, на котором уже не было драконьей морды, только какой-то круговорот, мешанина красок, пятен, отблесков. И сопровождало все это не речь, а немелодичная какофония: то ли шипение, то ли гудение, то ли… Почему-то Тарик подумал о протоколах приема информации по этой новомодной радиосвязи — ну, чисто технической штуке, без всякой магии, ее лет десять назад всего открыли, и пока особо не придумали, как использовать, кроме как вспомогательный канал для военных — и… и все.

«Так вот что чувствует точечный код, когда его считывают магфоном», — пронеслось в голове у Тарика.

После этого ни одной толковой мысли у него не осталось.

Пятна, полосы и вспышки света стали вдруг разворачиваться в картины или, фрагменты знания, словно сон, который мелькает перед глазами слишком быстро. Тарик где-то слышал краем уха или читал краем глаза, что якобы во сне нельзя открыть незнакомую книгу или посмотреть незнакомый фильм; с ним это происходило периодически, хотя обычно повествование в этих книгах или фильмах вспоминалось после пробуждения довольно бессвязно.

Сейчас никакой бессвязности не было, наоборот, такая невыносимая четкость, что Тарик закричал бы, если бы мог кричать, или схватился бы за голову, если бы мог. Потому что самым невыносимым было вот что: четкость ускользала от внимания, как будто тебе громко читают технический текст на саарском по знакомой тебе теме, но при этом все слова — задом наперед. Или, наоборот, все слова знакомы и ты понимаешь их смысл, однако в понятные предложения они ни под каким видом не складываются. Ну, например: «Кумулятивные сели аистятся родного вечера золотыми чайниками»; причем оставалось ощущение, будто он знает, и что такое «кумулятивные сели», и почему они «аистятся», и при чем тут чайники, сделанные из золота — вот только не может толком вспомнить, но сейчас-сейчас, он только сосредоточиться…

Однако попытка сосредоточиться — или, скорее, намек на эту попытку — делала все еще хуже, потому что следом за условными «чайниками» в голову всплывало что-то еще из совсем другой области смысла, и разум пытался хвататься уже за это, найти связь, а связи там не было, а были какие-то очередные бессмысленные кумулятивные сели.

Школьник, которого усадили слушать инструкцию к зерноуборочному комбайну, заснет или сбежит, но Тарик не мог сделать ни того, ни другого. И все это еще происходило одновременно то ли с видениями, то ли представлениями, которые клубились в голове, словно облака, а потом взрывались фейерверками. Смутные ощущения гигантских масс, двигающихся в эластичной, словно резиновой среде; бесконечный жар и бесконечный холод, огромные просторы пустоты и непомерная теснота, сжимающая со всех сторон — все это обрушилось на Тарика последовательно и одновременно, в виде памяти или сна — и одновременно в виде единственной, не подлежащей сомнениям реальности.

А потом он, слава всем богам, духам, предкам и демонам, наконец-то вырубился.

…Тарик пришел в себя и понял, что летит. В смысле, движется по воздуху, по-прежнему спеленутый драконьей магией. Только теперь руки его были почему-то относительно свободны, да и ногами он мог пошевелить.

Голова раскалывалась на части, больше всего болели глаза — в смысле, веки. Так и саднили, как будто их пытались отрезать или оторвать. Если бы можно было позволить себе закрыть их и не видеть, как мимо плывут мраморные своды типичного туннеля Гнезда Есуа…

Видеть! Очки. Наконец-то Тарик может опустить их на лицо! Если, конечно, они не потерялись раньше или Есуа их не сорвала.

Очки оказались на месте, и, пристроив их на лице, Тарик наконец-то рассмотрел, как именно его удерживают в воздухе.

Оказалось, не кокон — то есть сейчас не кокон, что было раньше, он не видел — а что-то вроде циновки из густо переплетенных нитей магических каналов. Пожалуй, на них можно было даже сидеть. Эти нити брали начало откуда-то позади Тарика.

Тарик сел, чтобы развернуться… и тут же «циновка» под ним пропала, и он довольно болезненно ударился копчиком о мраморный пол.

— Пришел в себя? — спросила госпожа без малейшего сочувствия. — Значит, идти можешь.