За всеми этими совещаниями я и не заметила, как прошел очередной день. Выбравшись вместе с другими участниками совещания после обсуждения наружу, чтобы подышать перед сном чистым холодным воздухом, я, к своему удивлению, обнаружила, что уже полностью стемнело, а отсутствие облаков позволило сквозь кроны деревьев наблюдать удивительно чистые участки звездного неба. Я даже увидела, как с неба далеко-далеко упала небольшая звездочка, и поэтому совсем не удивилась, услышав, как кто-то вполголоса напел хорошо знакомые слова:

– А для звезды, что сорвалась и падает, – и, включаясь в пение, закончила строчку дуэтом:

– Есть только миг, ослепительный миг.

Вот тут меня словно ударило током! Кто же это такой, знающий песню, которая появится только лет через тридцать? Повернула голову и в темноте с трудом различила, что на меня с удивлением таращится не кто иной, как Калюжный. Вот теперь для меня все встало на свои места. И его непонятная грамотность, и даже крестик на шее без положенных молитв, и многое другое. Осталось только провести допрос с пристрастием, причем тянуть с этим явно не стоило. Я подошла к нему вплотную и несильно, но вполне ощутимо ткнула кулаком в ребра:

– Пошли, боец Калюжный, поговорим.

Он кивнул и пошел за мной в мой кабинет. Там я поставила у входа часового, приказав никого ко мне не пускать в течение часа, так как у меня будет важная беседа с бойцом. Что при этом часовой подумал, меня не интересовало. Мы прошли из большого кабинета в мою комнатку, там я уселась на топчан, а Калюжного усадила на стул и начала:

– Ну, давай, теперь все рассказывай. Люблю на ночь страшилки послушать.

– А что рассказывать, товарищ лейтенант? Вы ведь сами оттуда же.

– А вот кто из нас и откуда, сейчас и определим. Начнем сначала. Ты из какого года?

– Из 2007-го.

– Каким образом попал в прошлое?

– Понятия не имею.

– Так, это понятно, а что именно произошло?

– Мы с приятелем после окончания института решили отметить первый летний отпуск – покататься по Белоруссии на мотоцикле. Он за рулем, а я сзади с рюкзаком. У него тут родня в разных городах – вот мы и переезжали из города в город. Но в одном далеко не прекрасном месте на шоссе вдруг упало дерево, а скорость у нас была приличная. Меня вынесло и крепко приложило о какой-то ствол. Сколько я пролежал – не знаю. Меня в лесу подобрал дед Охрим и притащил к себе на хутор. Он там жил один и держал пасеку. С огромным трудом мне удалось у него выяснить, что я без сознания провалялся примерно неделю. Да потом еще две недели приходил в себя. Пан Квасневский был очень этим недоволен.

– Пан Квасневский, – не выдержала я, – так в какой же год ты попал?

– Придя в норму, я это выяснил. Оказалось, что я попал в весну 1939 года.

Ничего себе! Разница в годах совпадает с моей. Наверное, и место недалеко.

– А где это произошло? Где вы ехали в этот момент на мотоцикле?

– В 2007 году ехали по дороге из Барановичей в Гродно, а точно в каком месте была авария, я так и не узнал.

– Так вот, боец Калюжный. Я попала в прошлое почти точно так же и, скорее всего, в том же самом месте. Только со сдвигом в два года. Но извини, что прервала. Продолжай.

– Так продолжать особо нечего. Охрим с помощью меда и еще каких-то лесных снадобий вылечил меня и выдал за своего племянника. Поскольку на пасеке добавился еще один бесплатный работник, пан Квасневский, на которого работал Охрим, не возражал. Так на меня и паспорт оформили. Но вот осенью, когда напали немцы, меня хотели в армию призвать, но я вовремя спохватился. Нечего мне было в польской армии делать. Воевать за них не было никакого желания. Поэтому дед Охрим отвел меня в глушь леса, где я поставил шалаш. Он хотел, чтобы я соорудил что-то более капитальное, но я-то твердо знал, что скоро всех поляков отсюда прогонят и Белоруссия отойдет к СССР, поэтому надолго в лесу оставаться не хотел. В конце сентября вышел из леса, попрощался с Охримом и поехал в город устраиваться на работу и учебу.

– На какую учебу? Ты же институт закончил?

– Так это я в 2007 году закончил, а в 1939-м я был деревенским парнем без всякого образования. Ну, немного грамотным. Чтобы себя проявить, нужно было для начала получить аттестат о школьном образовании. А иначе попал бы в НКВД, и кранты. Извините, товарищ лейтенант.

– Да, может, это так бы и было.

– Поступил работать на МТС помощником слесаря и стал учиться на вечернем. Вот тут у меня произошел первый облом.

– Что за облом?

– Сама понимаешь, что с физикой и математикой у меня было все в порядке.

Я заметила, что он перешел на ты, но решила пока не обращать на это внимания, чтобы не сбить с мысли. Потом проведу разъяснительную беседу.

– Но кроме этого в школе изучали еще много других дисциплин. Так вот, если с русским и литературой я еще кое-как справлялся, то история РКП (б), география и иностранный стали проблемой.

– А иностранный почему? Ты что, в институте английский не изучал?

– В том-то и дело, что изучал, но английский, которым, между прочим, владею свободно. А тут в школе был только немецкий.

Я вспомнила свои мучения с немецким, и на время заткнулась.

– Поэтому в 1940 году аттестат получить не смог. Успел только в 1941-м, перед самым призывом в армию. Ну а дальше все по анкете.

– Так, для первого раза достаточно. Только ты забыл сказать, какой институт закончил.

– МИФИ, Московский инженерно-физический. Факультет «Т», экспериментальной и теоретической физики.

– Знаешь, я сама – недоучившаяся студентка МЭИ. Знаю, что в моем институте основная специализация – энергетика. Хотя есть еще автоматика, электроника и радиотехника. А какая основная специализация в твоем МИФИ?

– Грубо говоря – атомная бомба.

Вот тут я бы точно грохнулась на пол, если не сидела твердо на топчане. А потом в голову пришла одна жуткая мысль, от которой меня уже заранее бросило в дрожь. Я вспомнила, чем занималась в «свободное время» перед самой заброской в тыл к немцам. И вкрадчивым таким голоском задала вопрос:

– А скажи-ка, дружок, пока ты жил и учился в этом времени, ты не пытался для памяти записать какие-либо формулы, выкладки, теории? Ну, так, чтобы в нужное время легче было вспомнить. – И тут же рявкнула – И не вздумай соврать!!

Судя по тому, как он дернулся, ответ стал очевиден. Сам Калюжный это понял и с тоскливым выражением кивнул:

– Пытался, исписал пару тетрадей средней толщины.

– И где ты эти тетради спрятал? У деда Охрима?

– Нет больше деда Охрима. При отступлении наш батальон прошел через его хутор. Точнее, через то, что от хутора осталось после бомбежки. Но я, естественно, там и не думал прятать. Спрятал недалеко от того шалаша, в котором скрывался, как Ленин в Разливе[127].

– Теперь помолчи. Дай подумать.

Вот попала так попала. С одной стороны, нужно охранять этого типа не знаю как, чтобы пылинки на него не упало. А с другой стороны, только он может найти свои бумаги. Мне совсем неинтересно, если, попав в Москву, он в какой-то момент заявит: «А вот это я не помню. Но это точно есть в моих записях». Значит, нужно организовать поисковую экспедицию за бумагами в район Гродно. Ой, мамочки! Да за что же на меня свалилась такая головная боль! Тут немцы со своими антипартизанскими действиями, а мне нужно «отойти в сторонку за бумажками». И что еще совсем неприятно, так это необходимость известить начальство. А какое и как извещать? Судоплатов тут мимо. Получается, только Берия. А у меня на него нет прямого выхода. Тот код, который он дал мне в свое время, возможно, и действует, но только не для передачи по радио. Значит, следует использовать хорошо понятные иносказания. Тут нужно все обдумать. Ладно. Пока надо завершить разговор с этим типом, который, кажется, сам хочет задать несколько вопросов.