Леший опять осуждающе покачал головой, но все-таки дождался пока Ваня встанет и только потом пошел дальше.

— Это ты вчера стрелял? — поинтересовался у него Иван, ковыляя следом и кривясь от боли. Каждый шаг давался ему диким трудом.

Неизвестный не ответил, молча скользя по лесу. В своей самодельной камуфляжной накидке, в утренних сумерках, даже вблизи, он казался призраком.

Следующие вопросы так же остались без ответов.

«Да иди ты нахер, лесной ниндзя…» — обиделся Ваня и замолчал.

Около часа они шли лесом, с разных сторон то и дело доносилась стрельба, но неизвестный стрелок не обращал на нее никакого внимания.

А потом они опять наткнулись на болото. Ваня обреченно вздохнул, но «леший» повел его едва заметной тропинкой, так что обошлось без очередных «купаний».

Тропинка закончилась на островке, густо поросшем кустарником, среди которого обнаружилась аккуратная стоянка — обложенное камнями кострище в яме и небольшой балаган из пластов коры.

А еще, с четырех сторон лагеря торчали шесты с какими-то страшноватыми тотемами, сплетенными из веточек

Проводник обернулся и сбросил свою накидку.

«Лешим» оказался маленький кривоногий азиат в советской форме красноармейца. Выглядел он несколько сюрреалистично — вместо сапог на нем были надеты высокие бродни, перевязанные под коленом и на щиколотке ремешками, а на плоском лице росла козлиная редкая бородка.

— Здлавствуй! — он приветливо улыбнулся и протянул Ивану маленькую смуглую ладонь. — Моя — Петл Петлов! Якут я! Знаешь, якут? А твоя кто?

— Я Ваня… — Иван запнулся. — Ваня Куприн…

— Ваня! Хоросо!.. — Петр Петров одобрительно закивал. — Заходи, Ваня, сейсась сая будем пивать, мала-мала кусать!

«Да ну нахер… — ругнулся Иван про себя от удивления. — А кого я следующий раз встречу?».

— Твой думать моя не настоясия? — хихикнул якут. — Сего стоись? Сапога снимай, нехолосый твой сапога, засем такой алмия давать, моя не знать…

— Я и сам не знаю… — буркнул Ваня, сел на землю и, порыкивая от напряжения, принялся стаскивать с себя тяжелые как гири, промокшие сапоги.

Пока он возился, якут ловко развел костерок и подвесил над ним черный от копоти солдатский котелок.

— Моя Ленинглада плиехал… — бойко тараторил он. — Усисться хотел. Сибко хотел. А когда насинаться война — воевать записался. Моя говолит — Петл Петлов — охотника, сибко стлелять могу, тихо ходить могу — насяльник смеялся, говолил, твоя маленький, пока иди лосадка води. Лосадка — холосо, Петл Петлов лосадка любит…

«Долбоеб твой насяльник… — думал Ваня, с наслаждением шевеля босыми пальцами. — Пару сотен таких якутов — и пиздец немцам на отдельно взятом участке местности…».

По стоянке поплыл одуряющий аромат смородины…

— Делси Ваня… — якут зачерпнул жестяной кружкой с выдавленным на ней германским орлом, янтарное, остро пахнущее варево и сунул ее в руки Ивану. — Сибко холосо поглеть нутло. Ой, сибко холосо. Моя снать какой листик лосить.

— Спасибо… — Ваня взял кружку обеими руками, сделал глоток и зажмурился от наслаждения.

Якут улыбнулся, смотря на него, закивал, но потом резко посмурнел и тихо сказал:

— Лосадка — холосо, моя любить лосадка. Но немца убить все лосадка. С самолета бомба блосать и убить. Я усел в лес, сибко плакал, долго плакал… а когда плисел, никого усе нет, все усел… тогда я своя война насять… мал-мала немса стлелить…

Петр Петров погладил изрезанный зарубками приклад своего немецкого карабина.

— Сколько уже стрелить? — Ваня понял, что обозначают эти зарубки.

— Мала, — якут виновато улыбнулся, показал Иван пять пальцев, а потом еще три. — Пять по десить и еще тли…

— Ничего себе, — хмыкнул Ваня. — Всем бы так мало. Немцы, наверное, с ног сбились тебя разыскивая.

— Шибко дурной немца, — хихикнул якут. — Леса ходить не уметь, плямо как ты. Моя мало-мало немца пугать, абасы[184] ставить. — Он ткнул рукой в один из тотемов. — Но есть умный, мал-мала — но есть. За мной плиходить, искать. Но все-лавно дулной — усе никуда не ходить, никого не скать..

Ваня с уважением кивнул. Лично он, встретив на своем пути такую херню, сто раз бы подумал идти дальше и нет.

— Сейсас кусать будем!!! — Якут хлопнул себя по бедрам, вскочил и притащил из балагана еще один немецкий котелок, с каким-то бурым, на вид малосъедобным варевом. Но как только он его поставил на огнь, по полянке поплыл божественный аромат грибов.

Ваня машинально сглотнул и сразу же полез к себе в сидор, вытащил банку консервов с пачкой галет и положил их к костерку, как вклад в общий завтрак.

Якут сдержанно, но одобрительно кивнул, а потом опять затараторил. Чувствовалось, что он очень соскучился по общению.

— Как мосно сабилать наса семля? Неплавельно, осень неплавельно. Надо всех стлелить. Совеский власть холосый. Ланьше тойон все забилал, сейсяс колхос мала-мала забилай. Люди довольный, луссе сить стали.

— Лучше? — машинально поинтересовался Ваня.

— Канесно луссе!!! — якут всплеснул руками. — Многа луссе. Отец говолил — наша лод никто ситать не умел. Теперь я уметь! Сестла мой уметь! Васный стал, комсомолка. Все ее слусаться и бояться. Отец саболел — больниса полосить. Нисего платить не надо. Блатья скола ходить…

Ваня отчего-то был неприятен разговор про то, как хорошо при советской власти и он сменил тему.

— Как ты здесь выживаешь?

— Моя мал-мала кусать есть, — Петров повел рукой вокруг себя. — Леса сто надо дает, только дулак голодный будет. Байанай[185] доблый, холосо поплосис — все даст. Немса тосе богатая, всегда еда есть в сумка. Много хоросая веси есть. Моя стлелить — забилай. Однако, ледко забилай — стлелил — слазу уходить надо. Но мал-мала забилай. Потома покасу, холосая веси есть. Если нлавится — сабилай! Вот, давай кусать…

Несмотря на весьма непрезентабельный вид тушеные грибы оказались на диво вкусными и даже подсоленными в меру. А вместе с консервированной крольчатиной и галетами, завтрак получился, вообще, на загляденье.

После еды, якут раскрошил немецкую сигарету, набил маленькую трубочку табаком, сел по-турецки возле костерка, с наслаждением закурил, помолчал немного, а потом застенчиво поинтересовался:

— А твоя, Ваня, откуда?

— Из Москвы.

— О-о-о!!! — Якут уважительно покивал. — Моя тосе Москва хотел. Но не успел. Ленинград тосе холосо. Я хотел уситься, но тепель воевать.

— А что дальше собираешься делать?

— Воевать, — спокойно и уверенно ответил Петров. — Пока немса не прогнать совсем.

Иван невольно поежился. Каким бы ты умелым не был, рано или поздно вычислят и шлепнут. А если даже выживет, вести одному войну против целой армии… перспектива не из самых вдохновляющих. Да уж… воистину у этого лесного ниндзи яйца из легированной стали, если не из титана. Когда наши отобьют обратно эту часть страны? А хрен его знает, вроде к концу сорок третьего, если не позже. С нашими тоже перспектива хреноватая, вернутся и спросят — а что ты делал красноармеец Петров? А оправдаться будет трудно. Формально Петр Петров дезертир, самовольно покинул часть. А то, что немцев отстреливал, надо будет еще доказать. И дело не в том, что кровавая гебня и прочее, а дело в простой бдительности.

«Твою же мать, совсем уже охренел?!!» — ругнулся Ваня, внезапно осознав, что уже оправдывает гебешников.

— А твоя, Ваня? — якут строго посмотрел на Ивана. — Твоя сто делать дальсе?

Ваня ненадолго задумался и признался:

— У меня свое задание.

Якут еще раз уважительно покивал.

— Садание — холосо. Эй!!! — он вдруг спохватился и, явно стесняясь, тихо поинтересовался. — Твоя немеская понимай? Я тосе хотеть усить, но не успел, война насялся…

— Понимаю, — опять признался Иван. — Учил.

— Ситать тосе мосись? — ахнул Петр Петров.