Весной Катя-первая в очередной раз была мобилизована Никитой на «придумывание новых грядущих достижений».

— Ну чего ты ко мне пристал? Своя голова уже думать не желает? — такой была первая реакция бывшей руководительницы Госплана.

— Не, работает пока еще голова. Но я вот о чем посоветоваться хотел: нашел тут у Михалыча забавные рассуждения, которые он в тетрадке своей написал. Я к чему: сейчас второй завод Комбината уже выдает по триста килограмм урана в сутки…

— Так это же хорошо! Можно еще станций на тяжелой воде построить.

— К этому и веду. Атомные станции, когда работают, производят в том числе и какие-то «минорные актиниды», которые гадить будут сотни тысяч лет.

— С Андрюшей поговори и успокойся: он эту гадость собирается дожигать в быстрых реакторах.

— Вот я примерно в эту сторону и подумал, прочитав тетрадку. У Михалыча написано, что для такого лучше всего построить реактор на расплаве какой-то соли, у меня тут записано какой… тетрафторобериллат лития, так вот, в этом реакторе мало что давление высокое не требуется, так еще и рабочая температура может быть свыше восьмисот градусов. Это я к чему: Михалыч написал, что если к обычному реактору прицепить такой, то можно будет пар перегревать градусов до шестисот и даже выше, а в результате КПД установки с двумя реакторами может быть заметно больше пятидесяти процентов.

— И что ты от меня хочешь? Я ни у тети Вали, ни у тети Жени не училась, так что для меня все эти слова — просто забавные звуки.

— Я поговорил с ребятами из инженерно-физического, они сказали что идея вроде рабочая. Но для ее реализации нужно будет довольно много сил, времени и, с чем, я, собственно к тебе и пришел, денег. Там ребята умные, считать умеют. По первым прикидкам им на эксперименты потребуется лет десять, и для начала десять же, но миллионов рублей. А года так со второго-третьего уже миллионов по двадцать пять — и это вроде минимум.

— А денег у нас, понятное дело, нет.

— Десять миллионов выкроить я сумею, даже двадцать смогу — это на первые два года. А потом… вот, посмотри, я тут примерно прикинул что мы можем тем же римлянам и персам продать, но тут опять новые заводы строить потребуется. И я помню, что вы вроде какие-то идеи по части улучшения образования обсуждали?

— Про образование — это к Оле.

— Её я тоже в покое не оставлю, а тебя очень прошу: посмотри на списочек и еще подумай, как все это народу правильно подать. Мы-то уже не богини, нам все объяснять людям нужно чтобы дела делались.

— Мы — да. Однако ядерную физику, сам понимаешь, в широкие народные массы пускать еще время не пришло. Но мысль твоя мне понравилась.

— Какая это мысль?

— Про богинь. Кто у нас сейчас самая Великая из богинь? Я поговорю с мамой Катей, она сумеет правильно все людям объяснить.

— Она же вообще не физик!

— Она может людям просто сказать «я так хочу», и уверена, что людям этого хватит. Или ты думаешь иначе?

Виталий Поляков со смешанным чувством зависти и гордости смотрел на стоящий в ангаре огромный самолет. Зависть он испытывал потому, что этот самолет был спроектирован без малейшего его участия, а гордости — потому что главным конструктором самолета был его сын Илья. Красивый получился самолет, и очень жалко, что взлететь ему придется не скоро: Илья самолет выстроил как только получил технические параметры нового мотора от Иувана, но сам мотор будет готов еще минимум через год (а по очень осторожным предположением Иувана — вообще года через три). Еще к чувствам Виталия примешивался небольшой страх за сына, поскольку Илья самолет построил «сверх плана» — за что мог получить нехилый такой втык от плановиков. Все же то, что Смоленский завод план по выпуску основной своей продукции выполнил даже досрочно, от грядущего втыка могло и не спасти, ведь на внеплановую машину было потрачено довольно много совершенно «плановых» материалов. И если ему, Виталию, не удастся в ближайшее время обсудить этот вопрос с Екатериной Владимировной, то сынуля, скорее всего, долго не сможет сидеть на выпоротой попе…

Вообще-то Смоленский авиазавод был ударными темпами выстроен для производства новенького самолета «для местных авиалиний». И изначально на нем планировалось выпускать машины, которые сам Виталий и спроектировал, то есть шестнадцатиместный двухмоторный самолет, изготавливаемый из титана. Однако уже в процессе строительства Илья закончил испытания своей собственной машины, сделанной наполовину из алюминиевых сплавов, а наполовину вообще из композитов — что сделало машину более чем вдвое дешевле родительского изделия. Вдобавок «при наличии нужного оборудования» (главным образом специальных термопрессов для изготовления как раз композитных частей) то же число рабочих могла делать самолетов втрое больше, так что даже Виталий в Госплане проголосовал за запуск в серию изделия сына. Естественно, после чего Илья в Смоленск и переехал.

Переехал чтобы наладить серийный выпуск уже готовой машины, но и свои конструкторские навыки активно использовать продолжил. И, услышав как-то о жалобах Никиты Серебрякова на отсутствие самолетов, летающих без посадки от Москвы до Владивостока или до Филадельфии, сильно задумался. А когда Иуван поделился с авиастроителями планами по созданию нового реактивного мотора, задумки свои немедленно стал воплощать, причем почти одновременно и в чертежах, и в металле. С чертежами было просто, ведь в Смоленск перебралось и более семидесяти конструкторов, занимавшихся разработкой выпускаемого сейчас там небольшого самолета. А с «металлом»…

Говорили, что проект сборочного цеха Смоленского авиазавода делала сама Екатерина Алексеевна. Может быть и врали, но цех был сильно похож на Парк Мнемозины, разве что крыша у него была не раздвижная и не стеклянная, да и колонны по боковым сторонам были совершенно не мраморными. А вот размером цех был даже немного больше, шириной почти в сто метров и длиной в сто семьдесят. Так что даже самолет, который там собрали «вне плана», стоял «где-то в уголке» огромного цеха. И огромным он все же казался лишь по сравнению со стоящими там же «Кречетами».

Впрочем, в Смоленск Виталий Поляков приехал вовсе не для того, чтобы полюбоваться на творения сына, а затем, чтобы забрать из КБ при заводе четыре десятка инженеров-конструкторов. Госплан начал постройку еще одного авиазавода, на этот раз для выпуска уже реактивных «региональных самолетов», причем сами цеха в далеком Усть-Удинске были практически готовы и в скором будущем предстояло завод оснастить станками, оборудованием — и персоналом, поэтому те, кто самолет проектировал, в скором времени должны были приступить и к его серийному выпуску. Илья вряд ли этому сильно обрадуется, но полсотни выпускников Воронежского авиационного института ему немного скрасят потерю. По крайней мере Виталий на это сильно надеялся.

Балдер был, можно сказать, потомственным милиционером, ведь его родной бабушкой была сама Лариса Иванова. А можно было так и не говорить, ведь родители Балдера к милиции вообще никак не относились: отец работал руководителем службы электрических сетей в Двуреченском районе, а мать до недавнего времени трудилась в Двуреченской же агрохимической лаборатории. Сейчас она перешла «на более спокойную работу» и стала заведующей кафедры химии в местном сельхозинституте — той самой, на которой и сам Балдер учился. Но сельским хозяйством ему заняться не удалось: после окончания института его направили — как раз химиком-аналитиком — в криминалистическую лабораторию Смоленска.

Спустя всего десять лет Балдер возглавил аналогичную лабораторию уже в Баку, где и местные жители частенько «шалили», и сопредельные персы отнюдь не всегда стремились соблюдать российское законодательство — так что работы там было очень много. К сожалению много, и — к еще большему сожалению — её становилось все больше. Не на Кавказе, там-то как раз большая часть народа осознала, что милиция работает качественно, а класть железные дороги за Полярным Уралом — не самое лучшее времяпрепровождение. Но закон нарушался и в Германии, и в Америке, и на Дальнем Востоке — так что главной проблемой на работе Балдер считал острый недостаток подготовленных кадров. В лабораториях, разбросанных по всей стране, пытались привлечь к работе молодых сообразительных милиционеров, но проблему это не решало: молодых вообще было немного (по положению о милиции туда на работу брали только демобилизованных из армии, а это минимум двадцать два года, им уже учиться трудновато), а сообразительных среди них было еще меньше. Балдер, все несколько раз обдумав, отправил в Госплан свои идеи по организации специальной школы милиционеров-экспертов, куда он предложил набирать ребят сразу после школы и не только ребят, но и девчат. Девушки все равно в большинстве лабораторий уже работали — в основном как раз химиками или паталоганатомами (ну мало парней в мединституты почему-то шло учиться), а «на месте», освоив «смежные специальности», различные экспертизы делали даже лучше парней. Скорее всего потому, что по возрасту и образованию не разучились головой думать — но Балдер был уверен, что от женщин в этой работе пользы зачастую даже больше, чем от парней.