Моя богиня вытащила рыбью кость, скреплявшую хитон и принялась осматривать ушибленное плечо.

— Ничего страшного, только синяк, — сообщила Артемида, а потом поцеловала ушиб.

Вот что значит богиня! И боль вдруг сразу прошла, и синяк — тоже. Я потянулся, чтобы поцеловать девушку, но она отстранилась. И впрямь, целоваться рядом с погребальным костром — не правильно.

Я уже считал, что Гилас ничем меня не может удивить. Удивил, да еще как.

— Саймон, я вчера твою песнь слышал, — сообщил юнец таинственным шепотом.

— Какую песнь? — не понял я. Когда это я песни пел?

— Ты только губами шевелил, но я все понял. Я умею читать по губам. Меня отец учил — удобно, если иноземных гостей принимаешь, а они сидят далеко.

Вот оно как. Ишь, царевич, по губам он читать умеет.

— И что ты понял?

— Вот, послушай. — Гилас откашлялся, опасливо посмотрел на спину Геракла, и принялся вполголоса декламировать:

— Любви и бедности друзья, в силки попался я. Но все же — бедность не беда, коль Эрот есть на свете. Зачем разлука нам дана и страсть — рабыня счастья? И жаль мне разных дураков, что просят только власти.

М-да… Сиди и думай, чему удивляться больше — умению Гиласа читать по губам, или своей способности нести всякую хрень? С трудом, но сумел опознать, что это видоизмененная версия «бразильской песни», со словами, созданными Робертом Бернсом. Ну почему Гилас прочитал ее именно так?

Хотя, чему же тут удивляться? Я как-то попытался напеть Орфею замечательную песню про «Арго». И что получилось у аэда?

После этого я уже не пытался внедрить в массы эстраду советских времен.

Последние два дня пили прокисшую воду из бурдюков, потому что не встретили источников пресной воды. У берегов, к которым мы приставали, оказались только соленые озера, воду из которых пить могли только аборигены — унылые ихтиофаги, питавшихся исключительно сухой и вяленой рыбой. Рыбой они с нами поделились, хотя и не слишком охотно, зато с большей охотой привели к нашему кораблю женщин, включая собственных жен и детей.

Аргонавты, включая старого Тифия и юного Гиласа, охотно разобрали всех женщин, уединившись с ними по ближайшим кустам, а кое-кто даже и уединяться не стал, а занимался любовью открыто.

Мы с Артемидой, чтобы не стать свидетелями всего этого безобразия, уединились на «Арго», по молчаливому согласию команды, признанному свободным от любовных утех.

Артемида больше не спрашивала — почему я, здоровый и сильный мужчина избегаю женщин, если она, в общем-то, относится к мужским желаниям с пониманием и ни капельки не ревнует, потому что не понимает — что же такое ревность? Нет, я далеко не святой, женщин очень люблю, стоны, раздающиеся из кустиков равнодушным не оставляют, вот только есть одно но. Это сейчас моя девушка говорит, что не ревнует, но кто скажет, что случится завтра, если я уступлю-таки зову плоти? Вот как возьмет, да и примется ревновать и, что мне тогда делать?

— Не понимаю, — вздохнул я, кивая на наших товарищей, некоторые из которых принялись любить женщину по второму разу. — Почему мужчины так спокойно уступили своих жен и дочерей?

— Они уступили их не спокойно, а вынужденно, — покачала прекрасной головкой богиня.

— Могли бы их спрятать, куда-нибудь вглубь увести, — пожал я плечами. — Наши парни по женщинам изголодались, но далеко от берега уходить бы не стали.

— Так ведь дело-то не только в этом, — усмехнулась Артемида. — Я сама, иной раз, гоняю зверей по разным лесам, но люди-то зверей поумнее, понимают, что свежая кровь им необходима.

Хм, а ведь и верно. Нет здесь никакой распущенности, имеется лишь жестокая необходимость. Ежели люди живут скученно, в одном месте, то неизбежно возникают семейные отношения между родственниками, а это, как известно, приводит к тяжелым заболеваниям. И не нужны генетические исследования, есть жизненный опыт. Любопытно, а папа моей девушки знает об этом? Уж он-то, самый главный из олимпийцев, должный показывать положительный пример, про генетику точно не слышал, а то, что благодаря его домогательствам, могут родится больные дети, его нисколько не волновало.

— Земля! — прокричал Лаэрт.

Такие крики мы слышим каждый день, или почти каждый, давно бы должны привыкнуть, но все равно, каждый раз, я испытывал чувство первооткрывателя. Интересно, Колумб себя чувствовал также, когда наконец-таки после долгого плавания увидел землю?

После берегов, заполненных солеными озерами, должно бы быть что-то стоящее и интересное.

— Саймон, это не земля тавров, где тебя целый год в плену держали? — спросил Гилас. — Ты мне медведя покажешь?

— Какого медведя?

— Того, что каменным стал.

Вот ведь, все-то он помнит, что я ему намолол. Кстати, а как Гилас понял, что мы у берегов Крыма, то есть, Тавриды? Я и то еще до сих пор не понял. Скалы, бухта. Это что — мыс Фиолент? Нет, все равно не разберусь. Для меня, если смотрю со стороны моря, не имея никаких дополнительных ориентиров, вроде памятника Затопленным кораблям, что Севастополь, а что Алушта с Феодосией — все едино. Гурзуф я бы еще узнал, как раз по каменному медведю, а так…

Но спустя час, таращась до боли в глазах, все-таки сумел определить, что это и есть город, который через много веков станет нашей гордостью, городом русских моряков, а нынче здесь раскинулся Таврополь, столица Тавриды. Но об этом мы узнали чуть позже.

Наконец-то нас принимают так, как я мечтал — со цветами, с девушками и чистой прохладной водой.

Нас приветствовал сам владыка Тавриды — ванакт Фоант, сообщивший, что узнал о нашем прибытии из самого надежного источника — бога Гермеса.

А потом баня, где можно вымыться горячей водой, а дальше пир, а после него сон в настоящих постелях, а не на жесткой палубе «Арго», или на камнях. А еще ванакт сообщил, что в честь прибытия таких славных героев, он устраивает гонки колесниц.

Гонки колесниц — одно из любимейших зрелищ Древнего мира. Читал об этом, детям на уроках рассказывал, а сегодня и сам убедился. В Тавриде (пусть будет так, мне привычней, чем Таврика) гонки проводились один раз в месяц и посвящались священному быку. Даже и странно, что в праздник Быка гоняли коней, а не устраивали соревнований, наподобие тех, что проводились на Крите — прыжки через голову быка, а победителем признавался тот, кто остался жив. Тесей, как консультант по критской культуре, рассказывал, что у дворца Миноса от бычьих рогов ежемесячно погибали десятки юношей и девушек. Что ж, в каждой стране свои обычаи. Бык Таврический, в отличие от кровожадных быков Египта или Крита, не требует себе человеческих жертвоприношений, потому что сам когда-то принес самого себя в жертву людям, явившись и позволив накормить своим мясом первопоселенцев полуострова, пришедших неизвестно откуда и, умиравших с голода. Любопытно, а бык-филантроп не сам ли зарезался?

Впрочем, это уже ненужные детали, зато теперь жители Тавриды чествуют спасителя своих предков и устраивают во имя быка состязания, которым нет равных ни в Аргосе, ни в Фивах, ни даже Микенах, не говоря уже о мелких столицах, вроде Афин.

Где те археологи, что откопают руины древних храмов и домов городов тавров, по сравнению с которыми даже Херсонес Таврический покажется младенцем? И кто поверит, что три тысячи лет назад, на том месте, где сейчас Морской вокзал (плюс-минус сотня метров) располагался величественный ипподром с трибунами на несколько тысяч зрителей, а чтобы войти внутрь, требовалось пройти между ногами гигантского бронзового быка? Бык, отлитый из бронзы, скорее всего был расколот на части, а потом переплавлен на множество мелких изделий. Что ж, с бронзой так и бывает. Из тысячи бронзовых скульптур, отлитых великим Лисиппом, до нас дошло только несколько штук, да и то, в виде поздних мраморных копий.