И это чертово знание немецкого языка, о котором Ваня случайно проболтался.

В общем, слишком уж Иван выбивался из образа стандартного окруженца.

А объяснить, что за все свои бесконечные попытки выжить, Ваня просто стал этим самым матерым диверсантом, он не мог.

Ничего на него накопать органы не смогли, вот и задержали надолго в лагере. Справедливости ради, никто Ивана не пытал, кровавая гебня оказалась не особо кровавой, но допросами так вымотали нервы, что Ваня сам едва удерживался, чтобы не свернуть кому-нибудь шею. Были попытки уговорить признать что-то пустяковое и с чистой душой отправиться в часть, но Ваня категорически отказался что-либо признавать и с яростью защищался.

– Когда ты уже за ум возьмешься? – бухтел Татарин. – Вроде человек хороший, герой даже, как поговаривают, ан нет, с умом видать у тя слабовато. Какой раз в карцере сидишь? Оно тебе надо? Дождешься же, как пить дождешься, переместят во вторую категорию, а там и лагеря уже недалеко…

Ваня не ответил. Меняться он не собирался. Чему виной был упрямый характер, а еще, вся эта история с затянувшейся проверкой начала его снова сильно озлоблять. Уже было исчезнувшая ненависть к гебешникам и прочим приспешникам «режима» и самому коммунистическому «режиму», вновь стала разгораться. Что тоже не прибавляло смирения.

А в карцер он в очередной раз попал, потому что свернул скулу наглому и дерзкому соседу по казарме, в прошлом, еще до войны, мелкому уголовнику. Неимоверно гордившемся этим фактом и попробовавшим установить в расположении свои порядки. Справедливости ради, потом добивали Сидора почти все, а посадили в карцер только Ваню.

Скрипнула дверь, Иван прикрыл глаза от яркого солнца, а потом машинально осмотрелся. Лагерь устроили на территории складов, в которых разместили казармы. К спецконтингенту относились неплохо, худо-бедно кормили, даже водили в баню, меняли белье и обращались как с военнослужащими, а не как с зеками.

Но была еще вторая категория спецконтингента, содержавшаяся отдельно и с которой уже обращались гораздо строже. К ней относились не простые окруженцы, а лица, замаравшие себя сотрудничеством с немцами или подозреваемые в этом сотрудничестве.

«Твою же мать… – подумал Ваня, невольно скрипнув зубами от злости. – Резал глотки, сдыхал от голода и холода, сдыхал и оживал и все только для того, чтобы выйти к своим и пойти снова воевать. И чего дождался? Уже по второму разу состав лагеря сменился, а я все сижу. Ладно, там за колючкой твари, которые продались фашистам, а я? Меня за что… собаки сутулые? Ебучие коммуняки, ебучий режим…»

В голове опять выстроилась стройная картинка, вдолбленная друзьями еще до попадания. Но Ваня сразу же прогнал ее. Прежних дружков он ненавидел еще сильнее.

– Чего застыл? – татарин легонько подтолкнул Ваню в спину. – Заходи…

Иван вздохнул и вошел в приоткрытую дверь.

Привычно сделал приставной шаг и отрапортовал.

– Товарищ старший лейтенант госбезопасности, красноармеец Куприн прибыл по вашему приказанию.

Проверяемые в лагере оставались до предъявления обвинений военнослужащими, поэтому обращались к старшим по званию согласно уставу.

Сидевший за столом широкоплечий пожилой мужчина с двумя «шпалами» на синих петлицах, молча показал взглядом на стул, потом нырнул рукой в сейф и вытащил из него толстую папку.

С самим начальником лагеря, старшим лейтенантом госбезопасности Орловым, Ваня общался всего два раза, да и то мельком, поэтому насторожился и приготовился к очередным неприятностям.

Помедлил мгновение и сел, сложив руки на коленях.

Старший лейтенант открыл дело, пролистнул несколько страниц и опять закрыл папку. На усталом лице с резкими, рублеными чертами, промелькнула досадливая гримаса.

– Думаю, пора что-то с тобой решать… – в голосе начальника лагеря тоже хватало досады.

Ваня смолчал.

– Итак, мое последнее предложение, – старший лейтенант сделал жесткий акцент на слове «последнее». – Сегодня состоится заседание полевого трибунала, на нем ты получишь месяц штрафной роты и еще до вечера убудешь в расположение своей новой части.

– За что, месяц? – невольно хмыкнул Ваня. Когда-то в прошлой жизни он мельком глянул старый сериал, где штрафников нарисовали расходным материалом, а их командиров сплошными сволочами. Так что штрафная рота как место следующей службы у него тоже особого энтузиазма не вызывала. Опять же, среди проверяемых в лагере ходили жутковатые слухи о том, что уже начали создавать такие подразделения, а товарищи из прошлого рассказывали, что штрафников кровавая гебня гнала на убой в атаку пулеметами.

– За ношение вражеской формы и орденов без необходимости и без непосредственного приказа командования, – сухо отрезал Орлов. – Статью, соответствующую подберут. На заседании признаешь вину.

– А если нет?

– Если нет? – с угрозой в голосе протянул начальник. – Тогда за тебя возьмутся заново. И уже никто не будет панькаться. Пойми, по тебе назначено столько дополнительных проверок, что проверяющие уже просто обязаны что-то найти. Иначе с них самих спросят. Я понимаю, Куприн, тебя награждать надо, а не наказывать, но жизнь штука тяжелая и несправедливая, красноармеец Куприн, очень тяжелая и несправедливая. Да и время под стать. Не губи себя. Короче, пиши рапорт с просьбой провести ускоренное разбирательство и отправить в боевое подразделение. Ну?

Он подвинул к Ивану карандаш и лист чистой бумаги.

Ваня послал его подальше про себя и начал…

Начал писать рапорт…

– Прошу простить меня за то, что совершал диверсионные действия в тылу врага, за то, что убивал вражеских солдат и офицеров, я больше не буду честное слово… – Орлов недоуменно глянул на Ивана и рявкнул: – Чего, мать твою? Совсем охренел, Куприн? Ну все, пиздец тебе, доигрался…

Ваня безразлично пожал плечами и с тупой рожей заканючил:

– Да я откуда знаю, что писать? Дык, если посадили, значит виноват. Вот и прошу прощенья…

– Куприн, Куприн, хватит строить из себя идиоты… – начальник лагеря обреченно покачал головой. – Ну что ты творишь? – он подвинул по столу еще один лист бумаги. – Пиши, я продиктую. И если опять выкинешь фокус – мигом отправишься во вторую категорию. Понял?

Ваня кивнул и решил больше не шутить.

Орлов продиктовал текст, прочитал, довольно улыбнулся и неожиданно подмигнул Ване.

– Все у тебя получится Ваня. Дадут тебе всего месячишко, срок пойдет с момента зачисления, рота пока только формируется, пока доберетесь до фронта, глядишь и отбудешь благополучно. Ладно, посиди у меня. Трибунал уже собирается…

По собственному опыту Иван прекрасно знал, что, когда гладко стелют, спать приходится на твердом, поэтому ни на грамм не верил Орлову. Но машинально кивнул, втайне подозревая, что ему влепят куда больше чем месяц.

Но, как ни странно, на заседании трибунала он получил именно тот срок, что обещал Орлов. Мало того, никто его под стражу не взял и даже отпустили в расположение собрать личные вещи.

Вернувшись в казарму, Ваня сел на свою койку и устало задумался.

«Вот так… – неслись неспешные мысли. – Как там говорится: за что боролись, на то и напоролись? Оно тебе надо, Иван Куприн? Мало всего, теперь штрафбат. То есть, штрафная рота. Впрочем, для меня разницы никакой. Твою же мать, когда это все закончится? Как я должен искупить свою вину? Что мне еще надо сделать?..»

И поймал себя на мысли, что уже почти не помнит свою прошлую жизнь.

«Да и хрен с ней… – устало подумал он. – Ладно… что дальше буду делать?.. – и ответил сам себе. – Что, что… воевать. А вообще, плевать, плыву по течению. В любом случае, окончательно сдохнуть у меня не получится. Ладно, что за зверь такой штрафная рота? – и он начал повторять почерпнутые из разговора с начальником лагеря сведения. – Штрафные подразделения только-только начали создаваться, после издания приказа номер 227*, так называемого „Ни шагу назад“. Штрафная рота – для рядового и сержантского состава, штрафбаты – для офицеров. Командный состав назначается из кадровых офицеров, младший – из самих осужденных. Служат в них до отбытия наказания, либо до освобождения за отличие. Либо по ранению, или до того времени, как тебя убьют. Весело, бля…»