— Лак, ты хочешь сказать?
— Нет, именно сплав. Они его в плазмотроне напыляют на алюминиевый диск, и теоретически на таком можно инфу писать с теми же плотностями, что и на наших старых серверах. Ну не с такими же конечно, сплав позволяет только двоичный код писать, но и так можно мегабайт по пятьсот диски делать. Можно было бы, но вот с механикой у нас облом. Ты почему Саше не разрешаешь в мое КБ переходить?
— Я не разрешаю?! Маркус, твоя жена сама никуда не уйдет со своего завода. После того, как она запустила первый каскад центрифуг…
— Ага, триста пятьдесят центрифуг, потребляя семнадцать мегаватт мощности, за год делают полкило обогащенного урана. Сто пятьдесят гигаватт-часов чтобы сделать уран, из которого можно теоретически извлечь триста мегаватт-часов. Тебе самому не смешно?
— Не смешно. Потому что получается полкило не в год, а в сутки.
— То есть не гигаватты, а четыреста мегаватт-часов. Все равно вроде как в убыток работаем…
— Пока — да. Но и ты пока свои микросхемы в убыток используешь. Но используешь потому что знаешь, что это всего лишь отработка технологии. И Саша знает. И ты знаешь, что уже совсем скоро научишься работать в прибыток, и Саша тоже это про свою работу знает. Причем ей сложнее: на тебя закон Мура работает, а она твердо не знает, но вполне может догадываться, что каждые новые десять процентов скорости будут выходить вдвое медленнее чем предыдущие. С двенадцати до восемнадцати тысяч она прошла меньше чем за год, до двадцати четырех расти ей пришлось еще два года, а до нынешних пятидесяти — уже полных десять лет. И вполне может оказаться — и Саша знает об этом — что до ста тысяч ей может и жизни не хватить, но она работает! Так что не зуди, не мешай ей, а для своей точной механики ищи и готовь других инженеров. А пока — отдай своим инженерам старую «Барракуду» с десктопа Михалыча: думаю, они не совсем уж дураки, за год-два методом реинжениринга смогут что-то приличное сотворить…
Год двести восемьдесят пятый стал в какой-то степени переломным. Не то, чтобы случились какие-то крупные технологические прорывы… хотя и прорывы тоже случились, и некоторые оказались действительно крупными. Но главным признаком «перелома» стало изменение школьной программы. Причем даже не очень-то и принципиальное изменение.
После довольно долгих обсуждений было решено школу «вернуть к нормальному календарю» — то есть теперь все школы (и училища, и техникумы, и институты) начинали учебный год первого сентября, а летние каникулы (или летняя сессия в институтах и техникумах) начинались с первого июня. На этом переходе настояла Катя: так было гораздо легче планировать развитие экономики. Ну, не то, чтобы сильно уж легче, с помощью вычислительной техники можно было хоть ежемесячный выпуск специалистов успешно распределять по местам работы — но оказалось, что так легче прогнозируется уже обучение рабочих и специалистов на самих предприятиях и, следовательно, было проще формировать планы этих предприятий.
С которыми — то есть именно с планами — все стало гораздо сложнее. Просто потому, что «выросла номенклатура производства», или, проще говоря, больше стали делать всякого разного. И не просто больше, а качественно больше: тот самый «переход количества в качество», о котором столь заботливо предупреждал товарищ Гегель. Госплан, например, планировал производство уже более чем по пяти тысячам товарных позиций на восьми с лишним тысячах промышленных предприятий.
Конечно, большинство таких предприятий были небольшого размера, но встречались и такие, которые и в двадцатом веке было бы уместно называть «индустриальными гигантами». Хотя по меркам века двадцать первого они, скорее всего, выглядели бы устаревшими — но такие же и тогда «продолжали работать». Как, например, металлургический комбинат в Липецке, выпускавший уже больше миллиона тонн стали в год. Конечно, десять процентов выпуска — это новенькие рельсы, делающиеся из старых (после того, как из Никитина был сюда переведен «передельный завод»), да и основой металлургии были домны, но на заводе заработали и две новеньких печи по прямому восстановлению железа…
Второй металлургический гигант заработал в Магнитогорске. Не такой большой — пока не такой большой, но зато самый современный, там домны даже не планировались. Еще один металлургический гигант заработал в Железногорске, только не в городе Коптеве, а там, где у американцев был город Бетлехем. Пока что на заводе работали только три печи, выпускавшие по двести тонн железа в сутки, и два мартена, делавших из этого железа сталь — но «строители взяли повышенные обязательства» и до конца года производительность завода должна была утроиться. А кроме того, еще один, причем практически такой же завод, начал строиться там, где у янки стоял город Питтсбург. Для Северной Америки это было очень много, ведь пока «пришлое население» не превышало четверти миллиона человек, а только в Железногорске по плану должно было работать почти десять тысяч металлургов. Но народ и привезти недолго — если понимать, куда столько стали девать, а Катя это очень хорошо понимала.
Однако куда как больше забот Госплану обеспечивали все же заводы небольшие. Например, завод трикотажных машин, на котором работало чуть меньше сотни рабочих — и который делал совершенно уникальные станки. Не в том смысле уникальные, что прям вот чудо-чудо, а в том, что повторить эту продукцию больше ни один завод не мог, и даже самые нужные запчасти для ремонта станков сделать не мог (хотя попытки и были). И при том, что трикотажных машин требовалось больше, чем их мог делать завод, увеличить их выпуск на небольшом заводе, расположенном в городке Гелюля, было невозможно. И потому, что все полтораста киловатт электричества, выдаваемых крошечной ГЭС на речке Гелюле, завод и так полностью потреблял, и потому что половина городского населения и так уже работала на этом заводике. Дома-то в городе для новых жителей выстроить не проблема, и достаточно подготовленных молодых рабочих туда прислать — тоже, а вот как всё это обеспечить электричеством… В принципе, можно было еще одну ГЭС на полтораста киловатт выстроить на Гелюле, километрах в четырех выше по течению. Или можно все же выстроить ЛЭП, соединяющую все миниГЭС, построенные Торопом на Янисйоки, а потом еще провести и двадцатикилометровую линию к Гелюле — но какое решение будет экономически оправданным?
Вроде и мелкая задачка, но таких «мелких» в Госплане были многие десятки и даже сотни — а народу в «конторе», как именовала свое учреждения Катя (исключительно для краткости речи) работало меньше двадцати человек. И каждый их них ежедневно должен был принимать решения ценой в десятки, а то и сотни тысяч рублей — так что даже минимальное облегчение их работы обеспечивало — по крайней мере в теории — экономию очень приличных сумм:
— Я думаю, что уже где-то к Новому году мы наберем статистику и будем знать, сколько времени занимает превращение личинки рабочего в настоящего рабочего, и с использованием этой статистики сможем более точно готовить планы по расширению старых и созданию новых производств, — сообщила Катя на очередном заседании Спецкомитета, состоявшемся в начале сентября.
— А чего ее собирать-то? — удивилась Оля, — у твоего отца на экспериментальном рабочие готовятся от трех месяцев до полугода.
— Оль, не неси чушь в массы, — ответил ей Володя. — Это зависит и от производства, и еще много от чего. Для того же завода типографского оборудования рабочих больше года готовили. Да что там, даже для завода трикотажных машин их год готовили, а на полную мощность завод заработал еще через три года — и это при том, что туда я отправил и с десяток очень опытных рабочих с огромным стажем.
— И что теперь, по каждому заводу придется отдельно статистику собирать?
— Придется, а потом эту статистику нужно будет еще и обработать правильно, учитывая сложность производства, его тип, отрасль, станочный парк, даже, подозреваю, придется еще учитывать и возраст рабочих, пол, семейное положение и еще что-то, о чем мы пока даже не подозреваем, — дополнила ответ Катя.
