— А чего не процветает?

— А у них нет нашего сорго, которое и при таком орошении сорок центнеров с гектара, нет арбузов наших с дынями. Если там хотя бы сорго наше посеять, то только на территории Йемена миллион коровок пасти можно с успехом. А если кукурузу…

— Поняла. Но когда Бел помрет…

— Бел — не самый образованный мужик. Но хитрый: он старшего сына своего Алемайеху оженил на дочери негуса — такое было условие объединения. Теперь в очереди на престол Эфиопии этот парень первым в очереди стоит — потому что у Эндубиса старшей дочери всего двенадцать, а старшему сыну только четыре…

— Аксумец в жены соплячку отдал?

— Алемайеху у нас закончил энергетический институт, его жена Фелеке — врач-гинеколог, так что про соплячек он в курсе. И насчет династического брака тоже соображает. Так что лет, скажем, через пять-десять, когда негус случайно помрет от какой-нибудь болячки, будет там очень соображающий император. Он уже соображающий, может быть даже больше, чем нам хотелось…

— В каком смысле?

— Ты про урожайность сорго слышала?

— Ты говорила.

— Ясно, не слышала. Али как раз следил за посевами… в смысле, чтобы каналы были, чтобы крестьяне поля поливать не забывали. И щедро делился семенами сорго с аксумцами.

— Ну… это, наверное, хорошо.

— А когда аксумцы приходили к нашим эфиопам с претензиями, что урожай хреновый, именно Алемайеху велел передать, что на земле, где привечают поклонников ложных богов, урожая не будет — потому что семена эфиопам дали настоящие богини. Он им местного сорго семена просто давал, не нашего кошачьего…

— И?

— Я давно еще книжку историческую распечатала, там было русскими буквами написано, что эфиопы-де — это потомки какого-то еврейского пророка и до принятия христианства были поголовно иудеями. Но оказалось, что иудеи там имелись, но в довольно ограниченных количествах. А теперь их там и вовсе нет…

— Хреново.

— Если тебя интересует мое мнение, то не очень-то и хреново. По мне так все аврамические религии изрядно людоедские, а теперь им вроде места на планете и вовсе не осталось. К тому же семитские племена в том же Аксумском царстве никто не притеснял, ну а то, что религия у них не иудейская, так это даже и неплохо. Впрочем, всё это лирика. Али тут Кате письмо прислал, просит выучить для него пару сотен квалифицированных металлургов. Ну и помочь со строительством металлургического завода.

— Где?

— В царстве Куш, между прочим, очень приличные месторождения железной руды водятся. В самом аксумском царстве тоже водятся, но про них пока местные не в курсе… В общем, помочь просит. Правда, насколько я вычитала, у них с углем практически вообще никак, так что Кате придется тут долго и тщательно все обдумать.

— Если нет угля, то они там все деревья вырубят, а там и так практически пустыня. Нельзя им металлургические заводы строить!

— Там бурый уголь есть. Немного, но это если в мировом масштабе смотреть. В общем, пусть Катя решает. Она уже вполне себе взрослая, а нам-то чего туда соваться? Мы-то уже старухи…

За десять лет упорной работы Маркус достиг впечатляющих успехов. То есть не один Маркус, в его институтах работало уже чуть меньше тысячи только инженеров, а на заводах больше пяти тысяч рабочих — и среди них на должностях, более ответственных, чем уборщица, не было ни одного, кто не окончил бы по крайней мере техникума. Техникумов: Маркус сразу три учредил.

Ну не совсем даже сразу, он их по одному в год учреждал — но персонал у него подобрался очень квалифицированный (и предприятия Маркуса — в том числе и по этой причине — отъедали более четырех процентов всего бюджета России), так что и продукцию его заводы выдавали качественную. Радиоприемники-«скворечники» (так как они выпускались в вертикальных деревянных корпусах и с «зеленым глазом» там, где у обычного скворечника располагалась летка, а вовсе не потому, что их сотворила Леночка Скворцова) были самым что ни на есть «ширпотребом», для «промышленного использования» заводы делали радиостанции, начиная (или, скорее, заканчивая) мощными сорокакиловаттными передатчиками и заканчивая (а, точнее, начиная) карманными УКВ-приемопередатчиками, работающими на пару километров. Еще делались разные электрофоны, новинкой, правда особой популярностью не пользующейся, стали пленочные магнитофоны…

А еще два завода Маркуса делали вычислительные машины. На одном заводе делались собственно электронные «вычислители», а на другом — всякая электромеханическая «периферия».

Первая машина, которую сделал Маркус, после восьми лет относительно успешной работы переехала (причем уже «навсегда») в Исторический музей, где расположилась в зале сразу за трактором «Беларусь» и Ютоном, а теперь заводы делали в год по паре совершенно других машин. Во-первых, они были уже не ламповыми, а транзисторными, а во-вторых, в них уже активно применялись микросхемы: усилиями его инженеров был налажен серийный выпуск микросхем, в каждом корпусе которых помещалось шестнадцать битов памяти. Не очень-то и дофига, на одной плате размером пятнадцать на десять сантиметров, вставляемый в стандартный шестидесятиконтактный разъем, помещалось аж сто двадцать восемь байтов — и трудозатраты на изготовление такой платы «из песка» составляли примерно четыреста человеко-часов, тогда как килобайтный модуль памяти на ферритовых сердечниках делался с трудозатратами втрое меньшими. Но «электронная» память и электричества при работе потребляла вчетверо меньше (на что, откровенно говоря, всем плевать было), и позволяла «отрабатывать перспективную технологию», что было действительно очень важно. В лабораториях «Института полупроводников» уже создавалась микросхема, содержащая двести пятьдесят шесть байтов…

А самым главным достоинством такой памяти было то, что она прекрасно работала на частотах, на которых ферритовая работать уже не могла. Маркус по этому поводу высказал свое мнение Володе на очередной их встрече:

— У нас сейчас два затыка: качество кристаллов и собственно разработка схем. Технологически мы в состоянии делать изделия на топологической базе в десять микрон, но при этом две трети готовых кристаллов отправляются в помойку. Даже учитывая, что в тех же модулях памяти изначально делается не шестнадцать бит, а двадцать два, из которых отбираются шестнадцать после предварительной проверки работоспособности. А если без перекоммутации делать, то в мусор отправляли бы девяносто пять процентов — и это из-за того, что исходные кристаллы хреновые.

— Ну и отрабатывал бы технологию, а машины делал бы на ферритах.

— Я не знаю, то ли у нас ферриты хреновые, то ли мы что-то неправильно делаем, но старая память прилично работает на частоте мегагерца в полтора максимум, а микросхемы и на двенадцати мегагерцах работают нормально. Сейчас наша ВМ-2 на двенадцати мегагерцах честно выдает миллион коротких операций в секунду, а на машине, которую для инженерно-физического института построили, памяти уже шестьдесят четыре мегабайта… килобайта, я хотел сказать, — рассмеялся Маркус. — Кстати, из обломков былой роскоши я выбрал вполне еще живые кристаллы, так что к Новому году физикам добавлю памяти до шестнадцати уже точно мегабайт. Мог бы и шестьдесят четыре, но используемая схема адресации не дает подключить больше…

— Это где такая роскошь залежалась?

— На самом деле много где, а эти мегабайты лежали в телефоне Веры Сергеевны. Самый древний бабушкофон, самая кондовая топология…

— Физикам и столько будет суперподарком. А другого телефона у тебя нет? Я бы ракетчикам…

— Космонавты твои перебьются. Примерно до следующего лета перебиваться будут: я быстрее схему подключения памяти от лаптопа к нашей машине сделать не успею, а сам знаешь, что никого из молодых к такой работенке не подключишь. А мы как раз к следующему лету сделаем ВМ-3, у нее адресация тридцатидвухразрядная.

— А с дисками что у тебя?

— С механикой отстаем, сильно отстаем. Ну и с химией тоже, но с этим потихоньку справляемся: в Институте веществ разработали забавный сплав…