— Спасибо, одноглазый, ты меня выручил… А то я уже дергаться начал — кажется, целую вечность здесь торчим.

— А ты никак, торопишься куда-то? У нас тут — остановка конечная, мы приехали… Платим по счетам за все, что задолжали в прошлой жизни…

— Ты даже не представляешь, насколько сильно ошибаешься, друг мой, даже не представляешь…

— Ну-ну, — буркнул одноглазый.

По всему выходило — он был уверен, что здесь — за дело, и теперь искупает прегрешения. И уже за одну эту уверенность Гай был готов вытащить его отсюда, и забрать с собой на Ярр, или доставить на Кондопогу.

Большая часть каторжан предпочитала ныть и обвинять кого угодно — только не себя — в своих бедах. Виноваты были родители, плохая компания, копы, судья, прокурор, адвокат, присяжные и всё общество в целом. «Не мы такие — жизнь такая!» — рефреном звучало во время перекуров и обеденных перерывов. Все кругом были виноваты.

Не ныл Думбийя. Он как-то рассказал Гаю, что подался в пираты из-за того, что хотел стать самым крутым парнем в деревне. После того как знойная красотка Платиша отказала ему и уехала на пикапе с полевым командиром местных повстанцев в ярком малиновом берете, Дум-Дум — тихий домашний юноша, любивший математику, пауэрлифтинг, собак и Платишу — попросился на корабль к контрабандистам, которые периодически залетали к ним в джунгли — пополнить запасы продовольсвия, поразвлечься и почувствовать под ногами твердую землю. Думбийя был из тех огромных увальней, которые не осознают свою силу и позволяют издеваться над собой ребятам гораздо более щуплым — и потому никогда не пользовался авторитетом.

Но на корабле его допекли. Тихого юнгу попытались взять в оборот парочка гомиков. Осознав суть их посягательств, юный зумбец проломил извращенцам головы о переборку. И, почувствовав первый раз запах крови, он понял — насилием можно решить если не все проблемы то очень, очень многие. Путь от юнги до боцмана был для него коротким и кровавым. Новый опыт и знания попадали на благодатную почву — Думбийя впитывал всё как губка. Несколько рейсов с синтетическими наркотиками — и он вернулся в родную деревню обеспеченным кавалером, завидным женихом-астронавтом со стальным блеском в глазах и решительно оттопыренной челюстью. Всего год прошел — и такие перемены!

Поменялась и красавица — Платиша. Весь этот год она исправно работала походно-полевой женой в лагере повстанцев — пресытившись ее ласками бравый командир отдал ее своим бойцам. Видимо, она была не против — после того, как подсела на синтетические наркотики, которые поставляли на Зумбу контрабандисты. И вот теперь она — с выпавшими зубами, посеревшей кожей и трясущимися руками торговала на рыночной площади кукурузными лепешками.

Дум-Дум купил у нее одну, и, поглядев в ее мутные глаза, которые и не пытались распознать в статном астронавте бывшего тюфяка-одноклассника, вернулся на корабль и дождавшись подходящего момента, подорвал его к чертовой матери — вместе с экипажем, капитаном и наркотиками.

Ксавьер Саваж подобрал громилу на одной из космических станций, где Думбийя подрабатывал вышибалой между турнирами по боям без правил, и предложил должность абордажника, модификацию организма и хорошие деньги. Бывшему домашнему мальчику теперь было на всё плевать — и он согласился. Ему нравились лихие кавалерийские наскоки на торговцев, адреналин и кровь коротких рукопашных схваток с достойными противниками — и не нравились карательные операции на планетах. Не нравились зачистки и особенно не нравился Курт Волосан — с его садизмом и заскоками. Он был неплохим парнем, которого засосало — этот Думбийя.

И он не ныл. Он считал, что получает по заслугам — но не собирался упускать шанс всё изменить. Он искренне уважал Гая и надеялся на его помощь, и при этом сам оказывал поддержку в его инициативах.

Не ныли медвежата и дядя Миша — эти безбашенные каннибалы воспринимали мир как данность, объективную реальность в которой нужно жить. Для них везде было — «zakon tajga, medved' prokuror». Похоже, одинаково комфортно они бы чувствовали себя в каменных джунглях Либерти, на просторах Абеляра и при двойной гравитации Ярра — покряхтели бы, почесали свои бакенбарды и приспособились постепенно, разобравшись в правилах игры.

Не ныл лидер модификантов Дон — его история была слишком мрачной, чтобы ныть. Шептались, что у него погибла семья, задохнувшись в жилом модуле рабочего поселка при шахте — кислород не доставили вовремя. Он, будучи модификантом, выжил — и нашел логиста, который управлял перевозками, и поджег его респектабельный особняк на Талейране. В пламени сгорели сам логист, его жена и двое детей — и Дон сдался полиции. История мести провинциального промышленника впечатлила присяжных — и он оказался на Жмыхе вместо электрического стула.

С Фредди было посложнее. Ныть — это было его хобби. Но в справедливости своего здесь заключения он не сомневался. Он был с Либерти, детдомовский. В мире победившего киберпанка он должен был работать на овечьей автоматизированной ферме — стричь шерсть. Элита везде предпочитала натуральные продукты, хэндмэйд, ручную работу — даже если это руки-ножницы паренька, которому отчекрыжили собственные конечности по локти и колени — чтобы лучше выполнял функцию. Фредди сильно обиделся на то, что его лишили детства, рук и ног одновременно — и потому при первой же возможности отрезал голову социальному работнику, который рассказывал юным воспитанникам детдома для киборгов-функционалов о том, что каждый должен делать свою работу и вносить свой вклад. После того, как прибежала охрана — Фредди отрезал головы и охранникам тоже, и сбежал — и шлялся по трущобам несколько лет, охотясь на голубей, крыс и сражаясь с такими же маргиналами как и он сам — пока попался копам и не был продан эльфам. Фредди постоянно ныл — но делал это скорее по привычке.

В общем — этим людям Гай был готов доверить прикрывать себе спину. И готов был дать им шанс на Ярре — если у них, конечно, получится окончить подготовительное отделение Академии. Но говорить об этом была пока рано — «стачечная касса» до конца не заполнилась, и кое-кто из свежака не до конца ассимилировался — особенно эльфы.

Эльфов было двое — они прибыли на том самом лифте, который всегда доставлял троек. Встречал их Гай с Дум-Думом, остальные были заняты с более многочисленными партиями модификантов, киборгов и четверок — обычных людей.

— Гляди-ка, кого к нам занесло, — прогудел Думбийя. — Это какими судьбами-то пресветлые эльфы на дне оказались?

Коротко остриженные, с затравленным выражением глаз, сутулыми спинами и комбинезонами — они вовсе не походили на утонченных уроженцев Рованиона. Скорее — на обычную шпану, которая волей хитрого выверта генетики была награждена особой формой ушей и смазливыми мордашками.

— Давай, Думбийя, проведи среди них разъяснительную работу… — Гай поглядывал в сторону лифтов с киборгами — их там было человек двадцать, и одноглазому приходилось здорово напрягать глотку, чтобы перекричать балаган, который устроили железячки.

Вновь прибывших троек определили на Медвежий прииск — очень уж хотелось к ним присмотрется. Популяцию вновь прибывших киборгов пришлось сократить — попалась там компания буйных, с четверками и единичками вопросов не возникло — они, в целом, адаптировались неплохо — настолько, насколько это вообще возможно в обществе, основная парадигма которого — тяжко работать до самой смерти.

Через три дня один из эльфов пропал. Был человек — и нет человека. Как будто растворился! Гай даже на медвежат грешил — может, сожрали? А потом Дон взял в оборот второго. Его звали Левассер и был он прямиком с Рованиона. Гай вытащил оставшегося эльфа из карьера, отвел под навес, усадил на табуретку и протянул бутылку с водой:

— Так куда, говоришь, он делся?

— Н-наверх забрали… Помиловали…

— А тебя чего не забрали?

— А я им н-не нужен. Я этого, ну… Я преступник.

— О как? Прям признаешь, что преступник? Мол, за дело сюда отправили? И как звать такого сознательного гражданина?