На самом деле такой результат получился главным образом из-за того, что вот уже четыре года кинопроекторы делались — в более скромных количествах конечно — в цехе экспериментального завода Володи Голубева. И за четыре года там было изготовлено почтит пять сотен столь полезных аппаратов — но, главное, в цеху были обучены рабочие и техники, которые затем переехали в Можайск. На самом-то деле на экспериментальном заводе могли и больше аппаратов сделать, но и Володя, и Никита принципиально не хотели расширять производство в Москве:

— Ты пойми, — объяснял Вова свою позицию дочери, которая позвала его «разобраться с ситуацией» после очередной жалобы Ярославны, — если бы я на экспериментальном запускал в большую серию всё то, для чего там отлаживается технология и готовится оснастка, то сейчас завод занимал бы половину площади Москвы и на нем одном работало бы больше двадцати пяти тысяч человек. Причем не просто рабочих, а москвичей, у которых и жены с детьми, и родители престарелые. А это — дополнительное жилье на полтораста тысяч народу, больницы, школы, еще и кинотеатры со стадионами и всё прочее такое. А так у меня пять сотен парней и девчат живут в двух общагах, несколько дополнительных врачей в медчасти — и всё. Технологию отработали, завод где-то выстроили — и все эти новые, но уже подготовленные рабочие отправились на новенький завод трудиться и размножаться в комфортных условиях.

— Ну, какие-то резоны в твоих словах есть, а вот что скажет мама Катя?

— Мама Катя уже давно сказала: в Москве не должно быть больше ста тысяч жителей потому что иначе город превратится в помойку.

— Не повезло ей…

— Она, в отличие от тебя бестолковой, временное население — то есть тех, кто учится для работы в других городах — за москвичей не считает. Не потому что это люди какого-то другого сорта, а потому что у них на время учебы вынужденно сокращенные потребности. Живут в общагах по четыре человека в небольшой комнате, питаются в столовых на предприятии или в учебных заведениях…

— Ну, тогда да, ей повезло. А мне что прикажешь Ярославне говорить?

— А чего приказывать-то? Мы ей наделали уже восемь тысяч диапроекторов, диафильмов нашлепали под миллион — пусть и этому радуется!

— А Ярославна говорит, что большая часть диапроекторов — кака. То есть она не этим словом…

— Я понял. Не скажу, что она врет, но все же она в корне не права. Мы сделали почти две тысячи очень качественных проекторов, и сделали их ровно столько, сколько Аня смогла сделать объективов-триплетов. Еще Аня сделала чуть больше шести тысяч объективов-ахроматов, и под них мы сделали столько же проекторов попроще. Заметь, специально под объектив спроектировали и сделали! Так что просто посылай Ярославну с её хотелками в задницу. То есть ты ее посылай не этим словом…

— Пап, вот умеешь ты всё объяснять! — рассмеялась Катя, — Но тогда уже у меня вопрос: а когда новый завод заработает?

После этого «нового вопроса» прошло чуть больше года, в течение которого был выстроен и завод, и город… и много еще чего в разных местах появилось. Аня Теплякова тоже прекрасно понимала, что от нее требуется — и в Лыткарино появилась новая стекольная фабрика. Не совсем стекольная, то есть не просто стекольная, а фабрика по выпуску оптических приборов. Вообще-то микроскопы Аня там и раньше делала, а теперь в новых цехах (по площади впятеро превышавших все старые) стали выпускаться разнообразные объективы и линзы. И если раньше на фабрике работало человек двадцать, то теперь, на фактически новом производстве, число рабочих стало приближаться к тремстам.

А в новенькую Рузу переехало из Никитина производство кинопленки. Но, а отличие от фабрики проекторов, в Рузу из Никитина не перевезли старое оборудование, а, разработав в «городе большой химии» новые техпроцессы, налаживать производство начали сразу на новом заводе. Получалось пока не очень, так что и старое, по сути «наколенное» производство в Никитине не закрыли — но Зоя клятвенно пообещала, что «независимо от того, как пойдет дел в Рузе, в Никитине производство прекратят не позднее следующего года». Катя в ответ на такое заявление недоверчиво хмыкнула, но Зоя ей тут же пояснила, что химкомбинате катастрофически не хватает лабораторных площадей и, что важнее, грамотных лаборантов, а планы по подготовке выпуска синтетических волокон — которые сама же Катя и составила — иным путем выполнить не выйдет…

Кинофабрика была лишь одним из довольно многих «заметных» достижений, но практически единственным, где «всё пошло по плану». Даже немного «обгоняя планы», ведь и Никита, и Володя предполагали, что полномасштабная работа фабрики начнется спустя где-то полгода после пуска, да и то еще придется много потрудиться чтобы производство шло без брака. А тут всё как-то сразу заработало.

— Ты знаешь, я где-то читал, что если всё идет хорошо, то значит мы чего-то не замечаем, — поделился Вова своими сомнениями с Никитой. Поделился он, сидя за столом на кухне, а Никита с Олей зашли к нему в гости в связи с рождением очередной Вовиной внучки. Вовиной и Ириной, поэтому и Ирина приехала ненадолго в Москву.

— Мы всё замечаем, — возразил ему Никита, — просто ты теперь научился качественнее рабочих обучать.

— Скорее, они сами научились качественнее учиться, — прокомментировал реплику Никиты Вова.

— Я думаю, — поспешила высказаться Оля, — что это потому, что сейчас мы обучаем детей, которые родились у тех, кого мы понавезли с разных далеких мест. Я по биологии учила, это вроде как называется «инбредная сила».

— Да, неважный их тебя биолог, — сообщила Оле Ирина. — Дети действительно сейчас гораздо проще и качественнее обучаются, но основной причиной этого является вовсе не твоя эта сила. Просто мы сейчас учим детей, родители которых уже стали горожанами и которые с младенчества впитывали наш городской образ жизни. Наш в какой-то степени сумасшедший образ жизни, с огромными информационными потоками, тем или иным способом формирующие новый, более насыщенный базовый уровень взаимоотношений между людьми.

— А деревенский образ, значит, всего этого не формирует?

— А деревенский не формирует. Ярославна уже отмечала, что деревенские школьники даже у нас в среднем заметно хуже учатся.

— Это потому что в деревнях учителя хуже? И что означает твоё «даже у нас»?

— Начну со второго вопроса: «даже у нас» означает лишь то, что у нас деревня — не совсем уж деревня. Подробности ты у Леры узнай, ведь это благодаря ей Лиза деревню иначе, чем в нашей истории, организовала. Не везде, но где уж смогла. А учителя у нас в деревне не хуже, а чаще даже лучше, ведь учителями в деревни идут те, кто по-настоящему проникся идеей нести образование в массы — а вот школьники там гораздо слабее.

— Что-то я не заметила, что у нас деревни сильно отличаются от прежних. Конечно, я-то только по книжкам старую деревню знаю…

— То есть не знаешь. Нам повезло, что мы пришли даже не в феодализм, а в общинно-родовой строй, и селюковский менталитет не успел в народные массы зайти. Поэтому Лизе — опять подчеркну, благодаря главным образом Лере — удалось нашу деревню сделать почти что городом. В ментальном плане почти что городом. Если вкратце, то наш крестьянин не сидит одиннадцать месяцев в году на печке, наматывая сопли на кулак, а вкалывает почти что круглый год, причем вкалывает за зарплату — то есть фактически наш нынешний крестьянин в значительной части стал пролетарием, правда все же сельским. Конечно, нам тут и нынешний климат существенно помог, но даже с учетом этого определенная специфика именно деревни пока нам сильно мешает выравниванию менталитетов. Пока — это потому что не хватает у нас еще нужной техники, однако и когда техника появится, выравнивание именно менталитетов займет много лет. Насколько я поняла, это объективные факторы влияют, которые мы отменить или отнивелировать не в состоянии — в общем, всё примерно так. Очень в общем. Но если тебе все же нужны подробности — за этим к Лере, она тебе все в деталях объяснит. Я-то просто наслушалась её, когда она Лизе всё это объясняла, причем наслушалась урывками и многое, наверное, пропустила, и, скорее всего, что-то не совсем верно для себя проинтерпретировала…