– Я и сама в состоянии отыскать свою мать. Наверняка она скрывается в Зеленом особняке, – буркнула я. Ноги и без того шагали к родному дому, не спрашивая на то разрешения. Мне больше некуда было идти в огромной столице Нарама, не сумевшей принять меня за целых четырнадцать лет. Теперь же этот город невероятных противоположностей был чужд и враждебен, как никогда прежде. Не сложилось у нас взаимной любви родины и ее дитя.

– Маура слезно просила не оставлять тебя одну, так что придется нам друг друга потерпеть.

Последние слова Игла выплюнула со злобной неприязнью и больше не проронила ни звука. Возможно, мне стало бы любопытно, в чем причина столь явной враждебности, если бы этот мир имел еще хоть какое-то значение. Все, что происходило вокруг, казалось до тошноты ненастоящим. Затянувшимся дурным сновидением. Вот-вот я проснусь и увижу верного друга на тренировочном поле в окружении солдат.

Нет… Он мертв, Амаль! Пепел Михеля покоится в земле…

– Где мои солдаты? Сначала я отправлюсь к ним, – заявила я.

– Нет нужды для глупого геройства. Твои солдаты в доме Мауры. Она знала, что ты согласишься остаться в Зеленом особняке только вместе с ними, – снисходительно пояснила Игла.

Я кивнула и гордо зашагала в сторону места, где прошли мои детские годы. К дому, по просторным комнатам которого когда-то кружилась, представляя себя гостьей императорского бала. К дому, где с жалостью поглядывала с открытого балкона на чумазого сына пекаря, несмело топчущегося во внутреннем дворе. К дому, служившему мне крепостью от мира, полного врагов. К дому, которого у меня уже давно не было.

Зеленый особняк, подаренный Мауре отцом незадолго до моего рождения, будто в насмешку расположился совсем недалеко от имения воеводы. Малике не давала покоя непозволительная близость любовницы мужа, и потому она долгие годы не оставляла надежд выкурить нас с матерью из этого дома. Обманутая жена вела войну за ненаглядного воеводу, но Маура ее неизменно выигрывала. На стороне Малики не стоял приворотный отвар.

С кипарисной аллеи я свернула на узкую улочку, с двух сторон которой жались друг к другу белоснежные стены домов. В гомонящей толпе было легко зазеваться и стать легкой добычей для юрких карманников. Сегодня эта участь постигла чопорную, но рассеянную даму, растерянно вздыхавшую над разрезанной сумочкой. В то же время ее муж угрожающе тряс внушительным кулаком и бранил «малолетних засранцев, которых нужно прилюдно казнить на центральной площади».

Невольно вспомнилась слезливая история предателя, пересказанная мне Беркутом. Скитался ли он по улицам? Воровал ли у прохожих, только бы купить немного еды? Или слова о детстве – тоже россказни для глупой наместницы?

Цокот копыт и властный мужской крик: «Разойдись перед воеводой!» заставили нас с Иглой вжаться в ближайшую стену. По живому коридору на вороных скакунах прошествовали четверо солдат в алых плащах, что казались сотканными из самой крови. Лица мужчин скрывали такие же кровавые маски. Во главе процессии на своем верном коне следовал Айдан. Его надменный взгляд был устремлен строго вперед, отчего я с облегчением выдохнула. В разношерстной толпе брат меня не заметил.

– Кто это такие? Они не похожи на солдат империи, – тихонько поинтересовалась я у Иглы, на минуту позабыв о своей неприязни.

– Они и не солдаты империи. Это личная свита нового воеводы. Он приехал в столицу с целым отрядом солдат. В народе поговаривают, что Айдан Кахир собрал вокруг себя колдунов.

– Прямо как…

– Ты, – закончила за меня Игла.

Однажды Маура уже упоминала об этом. Тогда я не придала значения ее словам, посчитав, что мать в который раз стремится пробудить во мне желание уничтожить семью Эркин и получить место воеводы. Неужели она знала наверняка?

Стоило воеводе с личной свитой исчезнуть за поворотом, толпа вновь загалдела. Мы с Иглой влились в ее поток и направились дальше – к кишащему людьми рынку. Запах пряностей, пропитавший каждый прилавок, разносился на много миль вокруг, как и гомон сотен людей. Мы с трудом пробирались через ряд прилавков с орехами и сладостями, крупами и специями, то и дело наталкиваясь на зазевавшихся прохожих. Я невольно залюбовалась расписной глиняной посудой одного из торговцев, отчего наступила Игле на пятку. Та недовольно цыкнула и закатила глаза.

Вскоре шумный рынок остался позади. Одна улочка перетекла в другую, и вот среди белого камня показалась стена, увитая плющом. Зеленый особняк… Сердце болезненно екнуло, напоминая о детстве.

Игла постучала каким-то зашифрованным стуком, отчего небольшие деревянные ворота, оббитые железом, тут же отворились. Лицо моего солдата по имени Наим озарилось искренней улыбкой. Он посторонился, пропуская нас во внутренний двор. Я приветливо кивнула, чувствуя, как в носу защипало. Искусанные губы невольно расплылись в болезненной улыбке, когда Наим склонил голову, как и подобало.

Мы с Иглой ступили во внутренний двор, окружавший двухэтажный особняк. Воспоминания окутывали это место, будто дурман. Вымощенные камнем дорожки петляли между пальмами и кустами самшита, сходясь в центре – у красивейшего фонтана, выложенного мозаикой. Сейчас он пустовал, но во времена нашей жизни здесь вода в нем журчала днями напролет. Каждое утро я выходила на свой излюбленный открытый балкон и слушала переливы его тихой мелодии.

Стены особняка покрывали плющ и дикий виноград, а во дворе раскинулись запущенные клумбы, в которых когда-то Маура своими руками высаживала множество сортов цветов, и те цвели буйным цветом, повинуясь магии земли. Плющ увивал и небольшую беседку, которую, по словам матери, я сожгла дотла в три года. Ее пришлось отстраивать заново, но от моего хулиганства она больше не страдала. Став взрослей, я предпочла сжигать людей.

Беседка на удивление не пустовала. Там в одиночестве сидела Ида, сгорбленная и поникшая. Услышав наши шаги, девушка вскинула голову, и в ее глазах я заметила подозрительный блеск. Неужели она оплакивала Беркута?

Сердце больно ударилось о ребра, затрепыхавшись раненой птицей. Ида бросилась к нам, забавно придерживая на ходу тюбетейку. Ноги заплетались в длинной серой тунике, но она упрямо не сбавляла шага. Поравнявшись с нами, Ида склонила голову и сдавленно произнесла:

– Амаль Кахир, я счастлива, что вы снова с нами. Вас… вас обвинили несправедливо. Ингар врал всем нам. Он заслужил ваш гнев.

– Не желаю больше слышать о предателе! – отрезала я, умоляя сердце успокоиться. При одном лишь упоминании о мерзавце оно взбешенно заметалось в груди, как дикий зверь бьется о прутья клетки. – Будет всем нам уроком. Не стоит доверять незнакомцам. Сволочи зачастую кажутся порядочными людьми.

– Мы… – начала было Ида, но подавилась собственными словами. Она сердито тряхнула головой, с которой таки слетела тюбетейка, и, поколебавшись, продолжила: – Мы сожгли Михеля… Мы не могли ждать вас…

В носу вновь защипало, а глаза заволокла соленая пелена. Зияющая рана, вскрытая словами предателя, кровоточила, и Ида вновь расковыряла ее чуть подсохшую корочку.

Я не сумела выдавить и слова в страхе унизительно упасть на колени и разрыдаться, как делала в присутствии Беркута, всей душой надеясь на его теплые объятия. Творец, да он был мне почти отцом! Родителем, данным самой жизнью, и он ушел!

Ощущая, как предательски дрожат руки и щиплет нос, я бросилась к особняку. Ида осталась позади. Наша боль никогда не станет общей! Возможно, она успела влюбиться в Беркута, но ее горе – ничто по сравнению с моей утратой. Вместе с Михелем я потеряла частицу себя…

Деревянные двери, из-за которых доносились мужские голоса, были гостеприимно распахнуты. Я несмело перешагнула порог, все еще скрывая дрожь, и оказалась в просторной общей комнате с высоким потолком. Всю противоположную стену занимала огромная фреска, изображавшая море. Малика пришла в бешенство, когда девять лет назад воевода отправил к нам знаменитого белоярского художника для создания этого шедевра. Сама она рассчитывала, что именитый мастер распишет ее личную гостиную.