Узкий и длинный глаз открылся.

Язык пламени ударил точно в то место, где только что стоял Тиджа. Но пустотника там уже не было. Взвившись в мгновенном прыжке, он оказался на загривке зверя и тут же пронзил его голову копьем.

— Все назад! — рявкнул Кай, вскидывая ружье, но еще до того, как прогремел первый выстрел, фыркнул лук Илалиджи, пронзенный глаз чудовища налился кровью, а в пламени, исторгнутом с оглушительным воем огромной пастью, мелькнул и растворился с занесенным мечом Вериджа. И Арма, выпустив бесполезную стрелку из самострела, двинулась с обнаженным мечом вслед за зеленоглазым, который безостановочно выпускал заряд за зарядом в клубящееся месиво дыма и пламени, мгновенно перезаряжал ружье и упрямо шел туда, где от жара, казалось, плавились камни.

— Кай! — ударил в спину воплем чей-то хрипящий голос.

Арма обернулась и увидела за спинами выпускающих стрелы Шалигая, Тару, Илалиджи и Теши — Шувая, который почему-то поднялся над камнем на пять локтей и замер в воздухе. И пелена, которая удерживала его, до ужаса напоминала силуэтом гигантского коня, Шалли. Морда, которая скалилась неожиданно длинными клыками, уж точно была его.

— Кай! — продолжал хрипеть Шувай, поднимаясь локоть за локтем вверх. Занялся ветер. Там, наверху, где бесновался бывший вожак табуна, ветер уже выл, срывая с верхушек скал камни, а внизу он только-только заявлял о себе. Но лошади, обычные лошади, купленные Сарлатой в Танате, тоже словно взбесились, поднялись на дыбы и с ржанием, более напоминающим визг, рванулись обратно в бездну ветра.

— Нет! — вдруг зарычал Эша, удерживая доставшуюся ему коротконогую кобылку. — Только приноровился к седлу! Пожалей старика! Стоять, волчье кушанье!

«Сильный старик, очень сильный», — почему-то отстранение подумала Арма, вновь посмотрела вверх, где Шалли уже растворился и обратился смерчем, укутывая несчастного Шувая мглистым коконом, обернулась к чудовищу, в дыму возле которого судорожно металось огромное крыло и уже расплывался силуэт Кая, и только выстрелы продолжали греметь один за другим, и двинулась обратно. Ветер усиливался с каждой секундой. Вскоре ей пришлось закрыть лицо руками, потому что каменная пыль секла глаза. Затем пришлось наклониться, чтобы противостоять порывам. Лучники перестали выпускать стрелы. Эша забыл о поводьях окаменевшей лошади. Тару прижался к камню. Шалигай так и вовсе лег, попытавшись забиться в расщелину в скале. Теша подхватила ревущего Шипа и метнулась в сторону. Илалиджа пронеслась со своим луком куда-то в сторону чудовища. Течима и Усанува то ли собственной волей, то ли волею ветра последовали за ней. Вой урагана стал уже таким, что заглушал и выстрелы, и рев зверя, и треск пламени. Но, сама не понимая, что она делает, Арма продолжала идти вперед. И когда ветер стал столь силен, что едва и ее не потащил прочь из бездны, она заорала что было сил, сорвалась на визг, прижала к груди меч и, собрав пальцы в щепоть, мгновенно сплела самое первое заклинание, которому научила ее мать, — наговор солнечного луча, и направила его в лицо ошалевшего, вцепившегося в уступ скалы Тару.

— Убей коня!

Старик оглянулся и тут же полез за мечом. Там, где Эша удержал коротконогую кобылку, уже не было лошади. Там стоял странный, словно сплетенный из мглистых жгутов человек, и брошенная Эшей узда свисала с его плеч. Тару шагнул к нему, поднимая над головой меч, но порыв ветра выбил у него из рук оружие, а легкий взмах рук незнакомца заставил старика закувыркаться под ноги Арме. За Тару полетел седым несуразным комом и Эша. Шалигай заерзал в расщелине, закрывая лицо руками, а незнакомец двинулся вперед, подняв перед собой руки и вглядываясь туда, откуда продолжали доноситься выстрелы зеленоглазого. Вот он поймал взгляд Армы, взмахнул кистью, чтобы и это препятствие снести с пути, но тут же оскалился в злобной усмешке, изогнулся, получив удар копьем Теши в бедро, и этого мгновения Арме хватило. Она вытянулась вперед, насколько хватило сил, воспользовалась тем, что сам сиун Асва, сам повелитель ветра прикрыл ее от вихря, и пронзила ему грудь желтым клинком.

И ветер прекратился. Выстрелы и рев умолкли. А через секунду на камень рухнуло истерзанное тело Шувая.

— Нас осталось девять, — глухо проговорил Кай. — И зарядов у меня мало. Полсотни с картечью и десяток с пулями.

— Здесь достать нельзя? — не открывая глаз, спросила Илалиджа.

Она лежала на краю степи, в которую никто не ходил. Никто, кроме Сарлаты и его проводника. Следы двух коней в сухой траве Тару отыскал почти сразу.

— Не пробовал, — ответил Кай.

Странно было на это смотреть. Зеленоглазый сидел на границе между бездной ветров и степью, которая точно так же, как и несколько часов назад бездна, уходила куда-то вниз. Правда, уже без тумана, а раскидывалась без границ во все стороны, кроме обратной.

— Это что же получается, — удивился покрытый синяками и ссадинами Эша, когда спутники перебрались через угасающие останки огненного ящера, — если учесть тот склон да этот, мы против начала путешествия вовсе по стенке будем ходить?

Ему никто не ответил. У крайних камней лежало тело Шувая, копье Тиджи и меч Вериджи. Обугленные останки Вериджи и куски плоти разорванного на части ударом крыла ящера Тиджи осыпались пеплом, едва их вынесли к границам бездны ветров. Оружие лежало чуть в стороне. Тело Шувая гнусавивший под нос храмовые гимны Шалигай обкладывал камнями. Камни подносили Усанува и Течима.

— Это я виноват, я! — скулил Шип на руках Теши.

— Хватит, — поморщился Тару. — Все хороши. Однако дорого нам обходится дорожка. Сколько сиунов прошли? Двоих? Сиуна Паттара и сиуна Асвы? А скольких мы потеряли? Пятерых уже! И каких! Лучших воинов. И не надо спорить. Мекиш тоже сражался так, что не каждый сможет. И вот нас осталось девять. А сиунов-то десять!

— Брось ныть, старик, — в очередной раз охнул, растирая бок, Эша. — Ты лучше прикинь, что я, главный колдун Гимы, ехал на этом сиуне несколько лиг и ничего не почувствовал!

— Брось, Эша, — покачал головой Кай. — Он мог явить себя в любой лошади. Я-то думал, что после гибели того рыжего старосты сиун явит себя в его внуке, а он явил себя в лошади.

— А завтра следующий сиун явит себя в гнилом пне или в камне, — подала голос Илалиджа.

— А ты, я вижу, — проворчал Тару, — не слишком расстроена? Или еще встретишься со своими дружками в этой вашей Пустоте?

— Что не отменяет радостей смерти, — произнесла Илалиджа и зло добавила: — Ты не понимаешь, старик. Смерть — это всегда смерть. И для таких, как я, — тоже. Я погибну и стану другой Илалиджей. Да, я буду вновь служить Пустоте, но меня, вот этой меня, уже не будет. Пусть даже я и буду помнить все это, и эту схватку, и этого зверя, подобных которому не так уж много даже в Пустоте, зеленоглазого, который так и не дал ему взлететь. Арма, ты бы смазала ему лицо, обожжено же, кожа слезает. На людях, пусть даже они в родстве с богами, раны не заживают так же, как на пустотниках. Или только сохнуть по нему издали можешь?

Арма залилась краской, шагнула к Каю, потянулась было за снадобьями, что всегда держала при себе, но передумала. Перешагнула из бездны в степь, присела рядом, потянулась к кисету, в который Кай собрал потеки смолы.

— Думаешь, поможет мне местное снадобье? — пробормотал Кай, лицо которого действительно было обожжено, покраснела кожа, ресницы и брови почти исчезли, черные волосы усыпали клоки подпалин.

— А вот и посмотрим, — почему-то зло пробормотала Арма и выкатила на ладонь оказавшийся коричневатым комок. Принюхалась, услышала знакомые нотки масел и цветочных ароматов, посмотрела на Шипа. Мальчишка словно ждал взгляда. Хлюпнул носом, вздохнул.

— Обычной водой развести. Прямо на ладони. Горячей нельзя, толку не будет. Но все равно — не за один день заживет. Потребуется дня четыре.

— Как заживет, так и заживет, — попробовав улыбнуться, тут же поморщился от боли Кай. — Мажь, синеглазая, вот хоть причина нашлась и пальцы твои ощутить на своем лице. Спасибо тебе, кстати. Если бы не твой удар мечом, вся наша доблесть против этого каменного ящера ни к чему бы не привела.