— Ты продолжаешь относиться к Стиксу как к какому-то разумному существу, с которым можно договориться, — Чинк вздохнул. — Пойми, Стикс — это гораздо больше. И его поступка иной раз непредсказуемы. Мы не можем диктовать ему свои условия, мы можем только по мере наших не слишком впечатляющих на фоне его мощи сил помогать, следить за тем, чтобы равновесие не слишком нарушалось. В этом случае вы не успели, но ты выполнил главное — ты уничтожил Часовщика, который уже не в первый раз вот так вот чудил, оставляя за собой лишь черноту — раны на теле Стикса, которые никогда не зарубцуются. Мы не можем успеть везде, мы не Боги, мы всего лишь Стражи дорог Улья, у которых тоже случаются неудачи, увы. Но чтобы чернота не разрасталась и не поглотила весь этот мир между мирами, мы и существуем. Иначе от мультиверсума ничего не останется, просто однажды возникнет очередной большой взрыв.

— Все это очень сложно, особенно, когда ты не знаешь ни зачем ты куда-то идешь, ни вообще куда ты идешь, — Грубер встал. — Нам нужны тренировки. Вставай и начинай уже заниматься своими прямыми обязанностями — готовь группу твоей извращенной зачистки. А то, Снегирь — как дох последний, с одним единственным даром ходит, Зина вообще забыла, что она такое, как только сиськами обзавелась — все мысли только о мужиках, Анна собственной тени боится, а ее дар чуть не убил ее, ну а я — вообще неизвестный в науке зверь, и знаешь, я тут подумал и пришел к выводу — я не хочу отказываться от тех возможностей, которые дает мне мой элитный кусок мозга. Мне нужно его развить так, чтобы я смог пользоваться этим возможностями как очередным даром. Потому что сейчас я вспоминаю свои ощущения, когда был… ну… им, и на первый план выходило горячее желание сожрать сердце, лежащее у меня на ладони. Но что-то же меня тогда сдержало. Как и запрет для измененных трогать девчонок и Снегиря. Так что отрывай свою задницу от этого безусловно удобного сиденья и пошли в музей.

— Почему именно в музей? — Чинк улыбнулся и поднялся из кресла.

— Идеальное место для подготовки суперсолдат, — буркнул Грубер. — К тому же я так еще и не разобрался, что такое пугио и почему им так заинтересовался Институт, да и сам Институт… — последние слова он проговорил уже выходя из квартиры Чинка. Хозяин следовал за ним и улыбался.

— Ну вот, совсем другое дело. Они приняли свою судьбу, и их теперь действительно нужно усиленно готовить, тем более, что впереди ожидает задачка посложнее, чем эта со спятившим Часовщиком, — пробормотал Чинк, выходя из квартиры, и перед тем как закрыть за собой дверь, выпуская впереди себе кошку.

Ветер дул с перевала, сек дождем со снегом разрисованный яркими красками тент, добирался и до скорчившихся на козлах возниц. Слепой Курант прислушивался к хлюпанью воды под колесами повозки с опаской. Хоть и успели пройти самое опасное место, но начало зимы в горах есть начало зимы: заледенеет дорога — и не спасут ни угольные подковы, ни крепкая еще упряжь, ни подбитые железом колеса. Последние так еще и ухудшат дело. Да и что полагаться на упряжь и подковы, если лошади немолоды? Еще сезон — и придется расставаться со старичками, с гнедым так уж точно. Самана еще месяц назад говорила, что жеребец смотрит на нее так, словно она должна ему десяток монет.

— Харас, — позвал Курант. — Харас, тлен в глаза!

Худой конопатый подросток, сидевший рядом, сдернул с рыжей макушки мокрый капюшон и посмотрел на старика, выстукивая зубами от холода.

— Я здесь.

— Я слышу, что ты здесь, — проворчал Курант. — Если замерз, поменяй рубаху, одеялом обернись под плащом. Дробь выбиваешь так, что в ушах звенит. Как лошади?

— Идут, — смахнул с лица брызги мальчишка.

— Это я тоже слышу, — поморщился Курант, задвигал бровями, стряхивая дождевые капли со лба. — Как они? Попоны хорошо затянул? Упряжь проверил?

— И попоны затянул, и упряжь проверил, и капоры поправил, все сделал, — терпеливо перечислил подросток. — Но через пару часов надо будет найти конюшню. Или шатер придется раскидывать над лошадками. Погода — дрянь.

— Слышу, — продолжил ворчать старик, протянул руку, потрогал поводья, зажатые в кулаке мальчишки, но перехватывать их не стал. — Через десяток лиг будет стоянка в распадке. Возле оплота. Должен помнить. Внутрь лошадей заведем. Как дорога?

— Уже лучше, — поежился Харас и махнул рукой в сторону пропасти, за которой сквозь мутную непогоду начали проступать силуэты вершин. — Светает.

— Ушли от зимы, — закряхтел Курант. — Не скажу, что легко, но ушли. На равнине еще и солнышка попробуем.

— Куда мы теперь? — спросил мальчишка, вглядываясь в сумрак. — В столицу? Или пойдем по деревням?

— Тихо, — приподнялся, становясь похожим на облезлую птицу, старик. — Придержи лошадей.

Харас натянул поводья, и повозка, заскрипев, замерла. Остановилась в трех шагах от грязной скалы, в трех шагах от обрыва. Только всадник и проберется мимо. Чуть сдать правее — с трудом разъедешься с такой же повозкой, если ползет она к перевалу. Вот только лошадей под уздцы нужно брать, чтобы не рванули в сторону от черноты пропасти. Но не бывает в это время встречных повозок. И всадников не бывает. Никто не идет в эту пору в горы: ни пеший, ни конный. В горных деревушках запирают ворота, закрывают ставни, овец загоняют под крышу. Вот когда упадет снег, утихнет ветер, да на санях или снегоступах, может быть, и то…

— Всадники, — прошептал, вертя головой, подставляя ухо к ветру, старик. — Пятеро. Лошади или больные, или загнанные. Идут тяжело. Навстречу. С оружием.

— Ты слышишь? — не поверил Харас, вовсе сбрасывая на плечи капюшон. — Я ничего не слышу. Только ветер и дождь…

— Слушай и услышишь, — поджал губы старик, перехватывая поводья и понукая лошадей уйти левее, со скрипом вывертывая обода из наезженной за столетия колеи, пока борт повозки и оси колес не заскрежетали о скалу. — А ну быстро внутрь. Саману разбуди. И сиди там как мышь, носа не высовывай, тлен в глаза. И Негу предупреди, чтобы не лопотала без толку.

Отзвуки, которые Курант умудрился уловить за лигу, выбравшаяся на козлы женщина с широким лицом расслышала минут через пять. Едва различимое цоканье копыт отражалось о скалы с противоположной стороны пропасти и мешалось с непогодой. Туман сполз в бездну, да и дождь со снегом ослаб, стал просто дождем, но наступающий день не предвещал ничего хорошего. Ни тепла, ни солнца низкое небо не сулило. Впрочем, Самана знала точно: настоящая зима еще не близко, через пару десятков лиг в сторону равнины тот же дождь окажется просто дождем, а не небесной карой.

Пятеро конных появились расплывающимися тенями из-за поворота дороги один за другим. Не так давно их лошади были сильными и красивыми животными, но теперь они преодолевали последние лиги в жизни. Всадники выглядели немногим лучше. Самана, кутаясь в платок, ясно разглядела и изодранные плащи, и поврежденные доспехи, и изможденные лица. Курант услышал тяжелое дыхание, звон оружия, почувствовал запах крови.

— Никак слепой балаганщик? — Сквозь утомленный кашель вожака отряда послышалось удивление. — Курант? Ты давал представление у нас в Харкисе два года назад. Помнишь, еще выбил из моих рук меч? До сих пор не пойму, как тебе это удалось? Я же всегда считал себя лучшим мечником Текана!

— Я узнал твой голос, — сказал старик бородатому воину, щека которого была рассечена и прихвачена неумелым отекшим швом, да одна рука перевита окровавленными тряпками. — Ты старшина стражи клана Сакува. И действительно хороший мечник. Просто даже лучших воинов не учат сражаться со слепыми, мне же приходится испытывать умение зрячих. А не то ты бы, без сомнения, победил меня. Какие напасти гонят тебя к перевалу? Или Харкису уже не нужны воины?