Тот послушно улегся, небрежно отбросив в сторону мешающуюся портупею, и подставил руку под лезвие колдуна. Кровь выродка смешалась с нашей, после чего кадар зашептал заклинание. Из его неясного бормотания мне не удалось разобрать ни слова. Закончив с заговором, колдун высыпал в чашу содержимое трех стеклянных баночек, заполненных незнакомыми мне порошками, вылил немного ароматного масла, капнул несколько капель воска с зажженной свечи и наконец взял в руки одну из пяти малюсеньких скляночек, наполненных неясным белесым туманом… Пять склянок… Пять жертв!

– Сила земли, великая и могучая, жизнь дающая и смерть несущая, основа всего сущего, я приношу тебе в дар жизнь невинной девушки, убитой в твою честь. Прошу позволения на великий обряд обретенного могущества, – низким грудным голосом заговорил кадар, когда последняя капля содержимого первой склянки оказалась в чаше. Жизненная сила убитой девушки жидким туманом перетекла в посудину и смешалась с нашей кровью.

Руки кадара дрожали от напряжения, а единственный уцелевший глаз подернулся пеленой магии.

Дрожь ужаса охватила мое тело. Почему все эти невыносимо долгие минуты мне казалось, что поганый спектакль бездарных актеров сыгран не всерьез? Почему я уповала, что вот-вот кто-то могущественный и добрый спасет мою шкуру от обезумевшего брата? Нет, это неправда! Я не умру! Не так! Только не я…

Слепая и бессильная ярость бушевала в каждой кости и каждой жиле, сдерживаемая путами безжалостных демонов. Кадар обратился к остальным стихиям, опустошив оставшиеся баночки. Последнюю он принес в жертву самой магии, моля ее о благосклонности и согласии покинуть мое тело. От глиняной чаши разносился тошнотворный запах трав и железа, перебиваемый трупной вонью самого колдуна. С каждым мгновением она усиливалась, наполняла мою грудь, першила в горле и скреблась в носу.

Кадар обмакнул пальцы в ритуальную смесь и начертал странный символ на моем лбу, а следом – на щеках и подбородке. Я отчаянно вертела головой, заработав две увесисты оплеухи, но не сдавалась, пока один из демонов не сковал мою шею, обвив ее сумрачной змеей. Трупная вонь, смешанная с запахом крови, вызвала рвотный позыв, в котором я чудом не захлебнулась.

Даже не поморщившись от вида рвоты, стекающей по моим щекам и шее, кадар бесцеремонно разорвал форменную рубаху у меня на груди и начертал символы на ямочке между ключиц, а следом – на животе.

В моих венах бурлили ужас, паника и… магия… Она вновь просыпалась, наполняя тело дурманом. Мощь зародилась в ступнях и устремилась выше, одаривая теплом бедра, живот, грудь, шею и наконец голову. Она бушевала в крови, ища освобождения… И я жаждала дать ей выход… Воздух забурлил, став плотным и тяжелым…

– Даже не рассчитывай провести меня вновь, ведьма, – прошипел кадар мне в лицо, обдав зловонным дыханием с привкусом разложения и крови.

В пещере вдруг посветлело, будто солнце, забывшись, взошло не в небесах, а прямо под каменным сводом… Колдун нахмурился, повернул голову к факелам и завопил, когда огромный сгусток огня, отделившийся от одного из них, врезался ему в лицо. Меня обдало сухим жаром. Демоны в ужасе заметались по пещере, освободив мое тело от пут, и я отползла подальше, ощущая, как пылает обожженная кожа.

Неистовое колдовское пламя поглотило колдуна, обгладывая и уничтожая его с первобытной жестокостью, присущей лишь неукротимой стихии огня.

– Тогда тебя проведу я, – незнакомый женский голос с хрипотцой зычным эхом прокатился по пещере. Его обладательница смеялась, и было в этом смехе нечто… демоническое.

Прислужники кадара сновали вокруг хозяина, обезумевшие и разъяренные. А я силилась разглядеть свою спасительницу в отблесках теплого света, пахнущего жженой плотью и моей черной, яростной ненавистью. Ненавистью к брату, сломавшему единственный прутик веры в наши семейные узы и незаметно пятившемуся во тьму…

Амир

Гнедой мерин, которого я с раздражением звал Скотиной, угрюмо трусил по узкому тракту. Коня ленивее мне еще встречать не приходилось. Конюх Амаль отдал мне Скотину, стремясь либо избавиться от него, либо довести меня до бешенства. И того, и другого он достиг…

На галоп этот конь перешел лишь пару раз, и то неохотно. Хлыста у меня с собой не оказалось, поэтому мы мучительно тряслись уже второй день, тихо ненавидя друг друга.

Огромные грозовые тучи висели в небе с рассвета, когда я с благодарностью и мерзкой головной болью покинул захудалый постоялый двор деревни с жизнерадостным названием Солнечная. Скотина не оценил стойкого запаха вчерашней попойки, о чем и сообщил при утренней встрече недовольным фырканьем. Мне было наплевать на его мнение. Настойка, которой я вчера вечером надрался до беспамятства, помогла на время избавиться от мыслей, глодавших меня с того самого мгновения, как копыта Скотины ступили за границу поместья Амаль.

Я заливал боль от утраты Рефа, разочарование от самого себя и своего провала, лишь чудом обернувшегося в пользу Тира, и гложущего страха за наместницу. Амаль полностью погребла под собой любые мысли о Лире. Я не хотел тревожиться за нее, но тревожился. Солдаты и даже навиры, окружавшие ее по дороге в Даир, казались мне жалкими по сравнению с кадаром, как и я сам.

Глупая идея увязаться следом за процессией воеводы показалась слишком унизительной, чтобы ей следовать. Меня засекли бы в два счета, и уж тогда пришлось бы долго объясняться с даирскими навирами. Нет, я не должен выдать себя раньше времени! Амаль и без того узнает правду, но лишь после приезда в Адрам и свадьбы с Тиром. В тот же миг я стану для нее мерзавцем и предателем. Это предсказуемо. Это правильно. И это не давало мне покоя даже после бутылки дрянной настойки. Травяной привкус смешивался с предчувствием леденящего взгляда Амаль, вызывая мерзкую тошноту.

Я вновь отпил из бурдюка. Похмельная жажда мучила с самого утра, отчего мои запасы воды стремительно уменьшались. Я надеялся к ночи достигнуть Лирая и переночевать в трактире, где чуть больше месяца назад меня с удовольствием побили, но темп Скотины делал эту надежду призрачней и призрачней с каждым часом. Из-за низких туч, в которых утопали вершины деревьев Нечистого леса, раскинувшегося по левую руку, я не видел солнца. Оставалось уповать, что до заката еще далеко.

Холмистая местность была тяжела для Скотины, отчего конь трусил все медленнее. Нарамские горы уже рассекали горизонт пиками скалистых вершин, значит, до Лирая осталось не так уж далеко. Обратная дорога, хоть и огибала Нечистый лес, оказалась ненамного длинней.

Утоптанный тракт змеился поодаль от широкой котловины между двумя пологими холмами. Один из них был частью Нечистого леса, на другом же я разглядел беспорядочную груду камней. Стоило нам со Скотиной приблизиться к котловине, мое сердце забилось быстрей. Магия… Неописуемая сила, от которой, казалось, искрился воздух, разлилась вокруг, а я с восторгом захлебывался в ней. Одно из легендарных мест силы, которыми славилась нарамская земля. Сиир. Кажется, так называли кладези магии в древнем Нараме.

Не в силах проехать мимо, я направил Скотину к котловине. Мерин неохотно ступал по высокой пожелтевшей траве, прокладывая тропку к невероятному месту. Я спешился и повел коня под уздцы, спускаясь ниже и ниже. Скотина громко дышал и упирался. Сдавшись, я привязал коня к ближайшему дереву и поспешил на вершину пологого холма, к камням, где так тяжело, но упоительно дышалось.

Пологая вершина холма открылась мне обломками каменного круга. Старое капище… Я внимательно рассматривал камни, ощущая, как сжимается грудь от разреженного воздуха. Здесь проводили обряды… Наверняка этот круг не раз был омыт кровью… Кадары! Конечно же! Кто, кроме них, поклонялся земле и обитал в горах? Уверен, разрушенный круг – дело рук навиров.