– Как ты? – тихий голос Амаль ударом колокола раздался в голове. Ее нервозность передалась и мне.

– Жив, и это уже неплохо. Тело снова ощущается продолжением меня, а не мешком с соломой, как прошлой ночью.

Амаль заметно напряглась и наконец взглянула мне в глаза.

– Разве ты очнулся не сегодня? – выдавила она.

– Я просыпался несколько раз, но понятия не имею, когда это было. Однажды в кресле спала Ида, а в следующий раз – вы… Пока Арлан не разбудил вас.

Амаль подобралась, будто хищник перед прыжком, но промолчала. Я набрал воздуха и продолжил, отчего-то и сам ощущая странное чувство неловкости:

– Вы спасли меня… Подчинили себе албасты и провели кровавый обряд… Я оказался абсолютно бесполезен в схватке с кадаром, а вы… вы не бросили меня умирать…

Амаль тяжело вздохнула и устало провела рукой по лбу.

– Ты закрыл меня собой. Разве может этот жест быть бесполезным?

– Но я не смог защитить вас. Где эта тварь сейчас?

– Я сумела всадить ему в глаз твой кинжал. Думаю, этот ублюдок сейчас зализывает раны.

Я слабо улыбнулся. Вонзить кинжал в глаз – это в духе наместницы. Она одолела кадара, пока я истекал кровью… Позор всего корпуса навиров…

– Албасты – это Маура, – призналась Амаль, отчего я глупо открыл рот в изумлении. – Ей нельзя показываться за пределы леса в своем обличье, поэтому Шурале навел на нее морок. Видел бы ты переполох в поместье! С того дня меня считают повелительницей нечисти и сторонятся даже больше, чем раньше.

Амаль рассмеялась, позабыв о своем напряжении.

– Вас и раньше ею считали, – с улыбкой добавил я и хрипло хохотнул, тут же закашлявшись от дикого першения в горле.

– А ты успел собрать немало сплетен, как я посмотрю, – в голосе наместницы все еще скользила смешинка. Передо мной вновь предстала девчонка, со светлой грустью вспоминавшая о детстве. И такой она мне нравилась…

Наверное, если бы кто-то здравомыслящий спросил минутой позже, что за бесовщина двигала мною, я бы не ответил… Помешательство, не иначе. Или благодарность… Или глупость… Я будто не принадлежал самому себе, когда решительно протянул руку и сжал ладонь Амаль в своей.

Горячие пальцы с нежной розовой кожей дарили умиротворяющее тепло. Я сжал ее руку совсем легонько, страшась причинить боль, и неосознанно погладил большим пальцем тыльную сторону узкой ладошки.

Впервые я обратил внимание, насколько аристократична у нее рука. Даже Лира – живое воплощение утонченности – не обладала столь изящными пальцами.

Амаль затаила дыхание, как и я.

– Ты слышал весь наш разговор? – вдруг прошептала она, и в этом напряженном шепоте проступила явственная угроза.

Лгать было бесполезно, да я и не хотел, поэтому медленно кивнул, бесстрашно глядя в глаза, полные демонов преисподней.

– Ты – просто мой солдат. Именно это я и ответила Арлану. Не забывайся, Ингар, иначе я пожалею, что спасла тебя.

С этими словами Амаль вырвала руку и спрятала ее за спину. Я упрямо не отводил взгляда и видел гнев, обостривший каждую из черт ее лица. Казалось, проведи рукой по точеным скулам, и порежешься до кости.

Наместница твердым шагом пересекла комнату и, уже открыв дверь, обернулась.

– Тронешь меня вновь – от твоей руки останется обугленная головешка.

С этими словами она унеслась прочь шквалом грозового ветра, оставив после себя лишь плотный шлейф духов. Я же остался один на один с гневом и непониманием. Прежде всего непониманием самого себя. Какого беса я это сделал?!

В голову ударил жар. Гордость утробно рычала и требовала мести. Я не привык к унизительным отказам…

Вся моя юность прошла в казармах кадетского корпуса навиров, расположенного неподалеку от площади Единства – главной площади Белоярова. Взгляды девушек абсолютно разных сословий преследовали нас на улицах столицы, стоило им заметить наши зеленые мундиры, и в каждом кричало восхищение. Иногда с ним соседствовал страх.

Юные мечтательные особы стремились выйти замуж за навира ради темной романтики его службы, корыстные охотницы за хорошей жизнью – ради высокого положения и возможности войти в светское общество. Девушки готовы были многое отдать нам и отдавали… Свои сердца, поцелуи и тела…

Я никогда не слыл отчаянным сердцеедом, как Тир, но и женским вниманием обделен не был, как и каждый из навиров. Так уж случилось, что ни разу за свои двадцать четыре года мне не пришлось добиваться любви. Амаль же растоптала мой порыв отвращением во взгляде. Неужто перебежчик рылом не вышел для неприступной хозяйки города роз?!

Полные унизительного холода слова наместницы преследовали ночью, когда я просыпался, чтобы выпить тошнотворный отвар Гаяна, и до самого вечера, когда целитель милостиво разрешил вернуться в солдатский корпус. Он слезно просил меня не геройствовать, поберечь силы и не пускать в ход магию хотя бы следующие пару дней. Я клятвенно заверил его, что выполню каждое из предписаний, и забыл их, переступив порог дома наместницы.

У крыльца, переминаясь с ноги на ногу, топталась Ида. Смешливая и кокетливая до недавнего времени девушка выглядела грустной и осунувшейся. Ее усталое лицо напомнило мне о Дании. Грудь сдавило от злости и сожаления. Я провалялся на мягкой кровати с балдахином три дня. За это время иссушенное тело Дании сожгли, оставив после нее лишь воспоминания о красивой улыбчивой девчонке.

Завидев меня, Ида слабо улыбнулась.

– Гаян сказал мне, что ты наконец-то очнулся. Вот я и решила дождаться тебя, – сказала она, и в обычно звонком голосе больше не было жизни.

Совсем недавно Дания встречала меня на этом же месте после подвальных пыток. Прошло всего две недели, а будто бы промчался десяток лет.

Я неторопливо подошел ближе и слабо улыбнулся Иде. Та всхлипнула и бросилась ко мне в объятия, плача навзрыд. Я неловко поглаживал ее по спине, отмечая заинтересованные взгляды редких солдат, патрулирующих поместье, и прислуги, шныряющей по плацу.

– Я так рада, что ты жив, – сквозь слезы лепетала Ида. – Я старалась помочь Гаяну хоть чем-нибудь, только бы ты не умер… Только бы не пришлось сжигать еще и тебя… Дания… Дания хотела бы, чтобы ты жил и был счастлив…

Я молчал, не зная, что сказать.

– Я не знал ее так долго, как ты, но Дания успела стать мне другом. Она была…

– Она была замечательной. Добрее человека я не встречала и уже не встречу, – перебила меня Ида, вытирая ладонями мокрые щеки и текущий нос. – Наши семьи жили по соседству много лет, поэтому я помню Данию столько же, сколько и себя. Ее родители приютили меня, когда маму отправили на рудники за воровство. С тех пор мы росли вместе. Дания всегда… всегда считала себя старшей сестрой, хоть и была старше всего на полгода. Она… отдавала мне яблоки, хоть и обожала их сама…

Ида вновь надрывно разрыдалась, обмякнув у меня в руках. Ее хрупкое тело сотрясалось от бури, разразившейся в душе. Я был бессилен против стихии горя – сильнейшей из стихий – и мог лишь участливо разделить с ней скорбь по Дании.

Мы простояли так еще несколько минут, прежде чем Ида окончательно успокоилась. Застенчиво оглядевшись по сторонам, она сердитым движением вытерла слезы и деловито потащила меня на кухню, пообещав накормить до отвала.

Зилия, ворчащая на молодую помощницу, взглянула на меня с интересом и распорядилась накормить лучшим, что осталось после обеда и ужина. Я не выдал удивления, но все же внезапное радушие старой кухарки оказалось слишком неожиданным. Может, виной тому выволочка наместницы, которую та устроила Зилии за непослушание. На кухарке лежала вина за одержимость Дании, и Амаль напомнила ей об этом так жестко, что у бедной женщины схватило сердце.

Ида поставила передо мной глиняный горшочек ухи, от которой по кухне плыл невероятный аромат. К ней прилагалась разогретая на печи лепешка, в которую я тут же впился зубами, не в силах сдержать стон удовольствия. Ида хмыкнула и сказала:

– Осталось еще запеченное мясо, но тебе, наверное, пока лучше не переедать.