– Он ничем мне не обязан, – устало вздохнула Амаль. – Ты искал меня только затем, чтобы восхититься обрядом?

– Наверное, да, – неуверенно ответил сын воеводы. – Мы так и не сумели спокойно поговорить за все эти дни. Айдан, и тот успел больше пообщаться с тобой.

– Думаю, после того, как братишка окончательно очухается от своей одержимости и узнает, кто обрек его на эти мучения, он захочет не говорить со мной, а придушить.

– Поверь, несмотря на боль, Айдан будет тебе благодарен. Без этого ритуала он бы не освободился, – заверил сестру Арлан. – Расскажи, как тебе удалось переманить на свою сторону албасты? Мне казалось, что только в сказках нечисть помогает людям.

– Я украла ее гребень. Албасты вынуждена служить тому, у кого окажется ее вещь.

Я слушал их странный диалог и отчаянно соображал. Нет, «отчаянно» – неподходящее слово для мозга, мысли в котором ворочались со скоростью заржавевших шестеренок часового механизма.

– Жаль, что у меня не оказалось под рукой столь ценного помощника, когда умирала Халия. Я бы отдал все что угодно, лишь бы она осталась жива, – голос Арлана надломился, но он справился с собой. – Поэтому я рад, что хотя бы ты сумела спасти дорогого сердцу мужчину.

Я едва не закашлялся, совсем позабыв, что изображаю из себя крепко спящего. Дорогого сердцу?! Чьему?!

– Он – просто мой солдат, – после неловкой паузы отрезала Амаль. – Я сочувствую твоей утрате. О Халии говорили только хорошее. Она ведь была колдуньей?

– Да. Я называл ее своим солнцем. Халия заклинала свет. Она могла как испепелить, так и согреть, как ослепить, так и осветить путь. Я до сих пор не смирился с ее уходом и не смирюсь, наверное, никогда.

– У тебя остался сын, – мягко напомнила Амаль.

– Ради него я и живу, – признался Арлан.

В воцарившейся тишине до меня донеслись звуки шагов и неясное шуршание, будто бы Амаль обняла брата. Арлан, в отличие от Айдана, оказался слишком чувствительным для мужчины, а уж тем более для сына воеводы.

«Дорогого сердцу мужчину». Простые слова проникли в тело, словно яд, выворачивая его наизнанку. Кровавый обряд, албасты… Что Амаль вытворила ради меня?

– Все же ты очень самоотверженна. Многим бы у тебя поучиться. И мне в том числе, – со вздохом признал Арлан.

– Страх сделал меня такой. Страх, что он умрет, – понизив голос, призналась Амаль. – Никто не рождается смельчаком. Им становится трус, которому хватает ума не признаваться в своем страхе.

Эти слова – последнее из того, что я слышал, прежде чем провалиться в беспокойный сон. Он вновь терзал мое тело огнем и кровью. Когда глаза поддались моей воле и открылись, комнату заливал густой солнечный свет, а из заботливо приоткрытого окна звучали суетливые голоса прислуги и слышалось ржание лошадей. День в самом разгаре.

Я наконец обратил внимание, что почти полностью раздет. Ватными руками кое-как приподнял одеяло и убедился, что все же не полностью. Кальсоны мне оставили. Чистая и сложенная аккуратной стопкой коричневая форма лежала на кресле, в котором совсем недавно спала Амаль. Кто-то заботливо постирал ее для меня…

Прямо под пупком алел рубец длиною с полмизинца. Воспоминание о частице демона, стремительным ударом поразившей мое тело по велению кадара, заставило поежиться. Никогда еще я не был так близок к смерти, и Амаль спасла меня. Уже дважды…

Солнце медленно клонилось к горизонту, но в моем теле так и не появилось сил подняться с кровати. Я облизывал сухие губы, чувствуя, как их огрубевшая кожа идет трещинами от каждого неосторожного движения. Вкус крови наполнил рот, вернув меня в воспоминание о том самом трактире в приграничном Лирае.

Я бесчисленное количество раз шептал имя Рефа, но так и не получил ответа. Старик не отзывался, и мысль о его кончине ввинчивалась в сердце ржавым раскаленным прутом. Я не видел своей жизни без этого ворчливого валенка и всеми силами убеждал себя, что вскоре он вернется. Вот только наберется сил после схватки с демонами кадара. Нужно лишь немного подождать…

Скрипнувшая дверь нарушила мое уединение. Целитель Гаян проковылял к кровати, сослепу не заметив, что я пристально за ним наблюдаю. Мой хриплый кашель вывел его из размышлений. Целитель охнул и, порывшись в кармане расшитого серебристыми нитями синего халата, нацепил на нос пенсне.

– Наконец-то ты почтил нас своим пробуждением. Наместница уже всерьез подозревает, что я не сумел исцелить тебя. Еще немного, и она задушила бы меня голыми руками, – буркнул Гаян, деловито водрузив на прикроватную тумбу увесистый саквояж, и запустил туда руку.

– Дайте воды, – взмолился я пугающе скрипучим голосом. Звуки неприятно царапали глотку, а вкус крови во рту усилился.

Гаян хмыкнул и направился к небольшому столику на резных ножках, где я давно заметил глиняный кувшин. Он налил воды в пиалу и поднес ее к моим губам.

– Пей маленькими глотками, – велел Гаян.

Я послушно цедил воду, желаннее которой не было в ту минуту ничего на свете. Когда пиала опустела, Гаян вытащил из саквояжа пузырек с мутной жидкостью и вновь приставил его к моим губам.

– Эта штука восстановит твои силы, – пояснил он.

Несколькими небольшими глотками я опустошил пузырек, всеми силами не обращая внимания на затхлый вкус отвара.

Гаян оставил на тумбочке еще три склянки, после чего так же деловито поправил пенсне, закрыл саквояж и вкрадчиво сообщил:

– Я скажу наместнице, что до завтрашнего утра она должна влить в тебя все три пузырька. Впрочем, к ночи какая-то часть сил должна вернуться. Сможешь откупорить их и сам.

Еще несколько минут целитель расспрашивал меня о самочувствии, ощупывал рубец, задумчиво водил руками над животом, но остался вполне доволен. Строго приказав до завтрашнего утра с постели не подниматься, Гаян удалился, а я остался наедине со своим тягучим одиночеством. Без Рефа оно казалось слишком неправильным, слишком… одиноким. С семи лет я никогда не оставался один. Лис из теней всегда ошивался неподалеку. Покинуть меня он не мог, как бы сильно того ни желал.

Благодаря отвару Гаяна тело постепенно покорялось моей воле. Я сгибал окостеневшие руки и ноги, переворачивался с боку на бок и даже сумел усесться, опершись на подушки. С любопытством ощупал лицо и убедился, что нос вновь цел. Одеяло соскользнуло, и я вдруг понял, что не вижу на своем теле ни следа крови. Меня кто-то мыл?! Докатился…

Когда комната погрузилась во мрак, а звуки за окнами стихли, будто на поместье набросили огромное пуховое одеяло, дверь вновь скрипнула. Зажженная свеча, которую наместница держала в руке, осветила ее обеспокоенное лицо. Сегодня Амаль вновь предстала передо мной самой собой. Ее строгое черное платье с золотистым шитьем закрывало горло, на лбу сверкал золотой венец, а аккуратную косу с выбившимися за день прядками украшал накосник с россыпью драгоценных камней.

Наместница сверлила меня огромными обсидиановыми глазами, густо подведенными сурьмой, но впервые ее взгляд не вызывал у меня отторжения. Я внимательно всматривался во тьму, клубившуюся в его глубине, и видел там заботу. Это оказалось слишком неожиданно… Слишком непохоже на нее…

Амаль поставила свечку на прикроватную тумбочку и взяла одну из склянок Гаяна.

– Я рада, что ты проснулся, – наконец выдавила она полушепотом.

– Сколько я спал? – мой голос остался таким же скрипучим.

– Три дня. Гаян клялся милостью Творца, что ты проснешься, но, честно говоря, с каждым днем я все меньше ему верила.

С этими словами Амаль осторожно села на краешек кровати, откупорила пузырек и поднесла его к моим губам. Я старался поймать ее взгляд, но наместница упрямо вглядывалась куда-то в район моего подбородка. Мне ничего не оставалось, кроме как послушно открыть рот и вновь с омерзением проглотить затхлое варево.

Амаль крутила в руках пустой пузырек, но не торопилась вставать с кровати. Идеально прямая напряженная спина выдавала ее нервозность, как и беспокойные глаза, все так же избегающие моего взгляда. Поведение наместницы изменилось. Она будто бы перестала быть хозяйкой собственного дома, сидя на краю кровати с видом незваного гостя, которого того и гляди выгонят пинком под зад.