Уже перед самым отъездом Ида упала мне в ноги и взмолилась взять ее с собой. Все в поместье напоминало ей о смерти Дании, с которой они были роднее сестер, и я в который раз пожалела помощницу кухарки. Отец неодобрительно поджал губы, узнав о лишнем человеке в нашей почти что мужской процессии, но милостиво разрешил мне взять с собой помощницу. После вести о нашей с Тиром Ак-Сарином скорой помолвке он стал… более терпим со мной. Столь резкая перемена лишь доказывала давно известную истину: отец жаждал избавиться от меня. Скорее всего, мне уже не суждено вернуться в Вароссу наместницей воеводы.

Вскоре один из семи солдат империи постучал железной ложкой по пузатому котлу, возвещая о готовом ужине. Я к костру ломиться не стала, зная, что Беркут позаботится о нас с Идой. Навиры, незримыми тенями стерегущие лагерь, не брезговали походной едой и потянулись к общему котлу вместе со всеми.

Я устало наблюдала за тем, как очередь из солдат покорно расступается перед Арланом. Брат от души наложил себе и отцу полные миски каши, прихватил с походного деревянного стола несколько кусков вяленой говядины и уступил место остальным. Воевода принял миску из рук сына, и вдвоем они направились к экипажу Айдана.

Старший брат пришел в себя еще вчера вечером. В каждом его надрывном вопле той ночью, когда мы с Маурой со злорадным предвкушением провели ритуал, мне слышалась месть за насмешки, за удары исподтишка, за подлые доносы отцу, за науськивания на меня лживых друзей и ухажеров, за сборище насильников, решивших выслужиться перед наследником воеводы, и за каждую слезу, пролитую мной из-за смерти подлеца Алхана. Я бы предпочла, чтобы Айдан кричал громче и жалобней, живьем сдирал с себя кожу и жрал клоки собственных вырванных волос, но его непрестанно пичкали сонным отваром.

По словам Арлана, Айдан помнил все, включая стену огня, которой я его окружила, и не испытывал ко мне ни капли благодарности, несмотря на болезненное спасение от одержимости. Мой сердобольный брат ошибся, наивно полагая, что пышущий злобой Айдан способен отринуть заботливо выпестованную многолетнюю ненависть.

Беркут принес нам с Идой полные миски каши, отчего я тут же позабыла о страданиях наследника воеводы. Моя новая помощница благодарно улыбнулась, кокетливо стрельнув глазками в Михеля. Я чуть заметно ухмыльнулась и уткнулась носом в кашу. Никогда бы не подумала, что совместная дорога может сблизить столь непохожих людей, как Ида и Беркут. Дома он не раз пренебрежительно отзывался о ее уме, вернее, об отсутствии такового. Либо хорошо скрывал свою заинтересованность, либо в пути разглядел миловидную красоту длинноволосой фигуристой девушки.

Михель плюхнулся рядом с Идой и сосредоточился на каше, пока девушка ежилась от холода в суконном камзоле. В походе вместо привычной тюбетейки она повязывала голову платком, который наверняка с удовольствием накинула бы на плечи, если бы не опостылевшие устои Нарама.

Заметив мелкую дрожь Иды, зубы которой предательски застучали при очередном порыве ночного ветра, Беркут с ворчанием накинул на плечи девушки свой походный форменный плащ.

– Лишь бы модничать. Лучше бы одевалась с умом, – буркнул он и вновь приступил к ужину.

Ида с благодарностью и смущением поглядывала на Беркута, а я усмехалась, уже не скрываясь. Девушка в беде. Такая и нужна Михелю. Такая и нужна любому мужчине. В отличие от меня самой.

Беркут уничтожил свой ужин первым и с неприкрытой завистью покосился на наши ополовиненные миски. Поймав его взгляд, Ида тут же вручила ему свою недоеденную кашу.

– Возьми. Я уже наелась, – заявила она.

С благодарной улыбкой Беркут принял миску, будто случайно скользнув пальцами по руке своей новой зазнобы. Это зрелище было слишком милым, чтобы не испортить его.

– Михель, кажется, тебе пора спать, – пробормотала я, окидывая друга красноречивым взглядом.

Беркут гордо отвернулся, не желая отвечать на мою колкость. Мы здорово погрызлись тем злосчастным вечером, когда он бесцеремонно ввалился ко мне в спальню после… произошедшего в кабинете. Интонацией возмущенного папаши Беркут взывал к моей чести и достоинству, а я попросту вытолкала его за дверь, покрыв отборными народными ругательствами.

В ту ночь мне не удалось поспать и часа. Я вертелась в постели, не отпуская воспоминание о поцелуях Ингара, ощущая их на коже и губах, все еще чувствуя прикосновения сильных рук к своим бедрам и борясь с ноющим чувством внизу живота.

Эта глупость… Она могла стоить нам слишком дорого, если бы в кабинет ворвался кто-то другой, но эти несколько минут стали самыми упоительными в моей жалкой жизни, наполненной борьбой, местью и ненавистью. Ингар… Зыбкое чувство к этому человеку, полному противоречий, росло и крепло, но я упрямо отрицала его. Глупая губительная блажь, не более! Я обещала руку воеводе Миреи. Тогда почему мое сердце нашло утешение в объятиях перебежчика?

С первыми лучами рассвета я воровато выскользнула из дома и устремилась к конюшне, отчаянно желая проводить Ингара хотя бы взглядом. Каково же было мое удивление, когда он не появился ни через час, ни через два! Разбуженный мною конюх буркнул, что миреец забрал подаренного мерина еще ночью и умчался во тьму.

Не знаю, на что я надеялась, пробираясь к конюшне, будто мелкий воришка. Наверное, на то, что Ингар скажет что-нибудь грустное и нежное, поцелует на прощание и пообещает однажды вновь ворваться в мою жизнь. Ну, или как все эти глупые прощания обычно происходят у парочек, которым не суждено быть вместе?

От позорного уныния в компании бутылки настойки меня удержали приезд навиров, допросы о смерти двух солдат империи и разговор с чтецом тела, чьи ледяные пальцы, казалось, затопили холодом даже мое пылающее печалью сердце. Иду допросили тоже. Ей пришлось налить той самой настойки, только бы девушка не свалилась в обморок от страха перед навирами.

Все три дня пути, трясясь в седле, я не переставала мучить себя вопросом, что же чувствовал ко мне Ингар. И чувствовал ли что-то? Был ли поцелуй мирейца проявлением благодарности или же просто порывом мужчины, лишенного женской ласки? Забыл ли он свою невесту? Куда направился? Сумеет ли начать новую жизнь?

Предательские мысли о мягких губах Ингара, скользящих по моей шее, вытесняли собой тревоги и воспоминания о снах, в которых ко мне приходили мертвецы, но я старательно гнала их прочь, обзывая себя ничтожной влюбленной дурой.

Рык Мора вернул меня из раздумий и поселил в груди смутную тревогу. Пес навострил уши и поднялся на лапы. Его цепкий взгляд впился в экипаж Айдана.

– Пойду посмотрю, что там так не понравилось Мору, – буркнул Беркут и, неохотно отставив миску с недоеденной кашей, устремился к экипажу.

Мы с Идой опасливо переглянулись. Никто из солдат не повел и бровью, даже хваленые навиры. Все воодушевленно переговаривались, уплетая походный ужин. Я свободно выдохнула, не заметив за выродками в зеленых мундирах ничего подозрительного. Мор наверняка учуял очередного зверя, которых в этих краях водилось немало.

Вспышка света, вздыбившаяся над экипажем Айдана, вспорола ночную мглу. Жалобно заскулил Мор и вдруг затих, коротко взвизгнув. Я молниеносным движением выхватила из ножен подаренный Беркутом кинжал и бросилась вслед за другом, позабыв о цене собственной жизни. Рукоятка камы холодила разгоряченную кожу ладони и дарила ощущение всесилия. Человеческие голоса слились в невыносимое жужжание роя встревоженных пчел. Кажется, кто-то велел мне оставаться на месте, но я не служанка, чтобы подчиняться приказам. Беркут там! Почему выл Мор?! И почему он затих?!

Смрад горелой шерсти и плоти ударил в нос еще до того, как я успела приблизиться к экипажу. Ужас сковал внутренности, выкручивая желудок. К горлу подступила тошнота, но обратить на нее внимание значило потерять драгоценные мгновения. Сзади приближались навиры.

Я успела разглядеть обугленное тело Мора и замершего в изломанной позе Беркута. На его груди дымилось огромное черное пятно… Сломанная шея изогнулась, а глаза… Его серые глаза невидящим взглядом смотрели во тьму гор…