Но всё это уже было, а сегодня мой супруг и глава семейства решил побаловать нас с сыном своим вниманием, и это было и вправду радостное известие. Мне было мало Танияра, безумно мало. Я скучала по нему всё сильнее, хоть мы и виделись каждый вечер и утро. Однако мне этого становилось недостаточно.

О нет, я не жалуюсь и даже не ворчу. Как я уже сказала, дайн был в первую очередь дайном. От него зависели жизни всех, кто населял Айдыгер, а теперь и не только айдыгерцы. Само существование этого осколка Белого мира зависело в большей степени от Танияра, потому что он объединял тагайни и выстраивал стратегию, непривычную для каанов.

Но сегодня он был только моим, и потому проснулась я в превосходном настроении. Развернувшись к мужу, я улыбнулась, любуясь им. Лицо Танияра было сейчас спокойно, его не тревожили дурные сны. Дыхание, глубокое и ровное, вздымало грудь, и лучшего зрелища придумать было невозможно. Белоснежные волосы, чуть спутанные за время сна, разметались по подушке, но солнечный свет, щедро лившийся в спальню, подсветил их и создал легкий орел.

Протянув руку, я пропустила одну прядь между пальцев, наслаждаясь ее приятной шелковистостью. А потом снова скользила взглядом по лицу, лаская его. По чистому высокому лбу, за которым прятался светлый разум, по прямому носу, по чуть приоткрытым во сне губам, которые умели целовать так, как никто больше не мог. По подбородку, который мог принадлежать только волевому человеку с твердым и решительным характером.

Полюбовавшись на профиль супруга, я придвинулась к нему еще ближе и приподнялась на локте, чтобы теперь видеть лицо полностью. Однако, не удовлетворившись, и вовсе нависла над Танияром. Затаив дыхание, чтобы не потревожить его сна, я застыла и продолжала свое привычное исследование черт, знакомых до малейшего нюанса.

Удивительно… У совершеннейшего блондина ресницы и брови были темными. Нет, не черными, но значительно темнее волос, и это придавало чертам Танияра большую выразительность и четкость. И синева глаз, сейчас скрытая за смеженными веками… Она была невероятна по своей насыщенности и глубине. Восхитительные глаза, в которые я могла смотреть бесконечно, глаза моего мужчины. Моего!

Всё в нем было восхитительно: лицо, волосы, стать, осанка, решительность, сила, разум.

– Совершенство, – прошептала я и, прикрыв глаза, в который раз повторила, смакуя, его имя: – Танияр…

А когда вновь посмотрела на мужа, увидела, что глаза его открыты. Еще мутноватые со сна, но всё такие же насыщенные синевой вечернего неба.

– Кажется, лучше я еще не просыпался, – хрипловато произнес супруг, блуждая взглядом по моему лицу, и улыбнулся.

Я улыбнулась в ответ и склонилась к его губам. И вдруг совершенно не ко времени и не к месту мне вспомнилось, как зимой, еще будучи беременной, я вот так же любовалась Танияром, а после решила его поцеловать и завалилась сверху. Напугала неожиданным и вероломным нападением, а после сама же и обиделась. Хмыкнув мужу в губы, я порывисто отпрянула и, зажав рот ладонью, изо всех сил попыталась сдержаться. Проиграв, упала лицом в подушку и затряслась от смеха.

– Не понял, – произнес недавно осчастливленный дайн.

Я приподнялась, посмотрела на него, желая объяснить, но увидела озадаченную физиономию, хрюкнула и снова упала на подушку, спеша заглушить смех. А спустя мгновение ощутила руки супруга на своих плечах. Он развернул меня, оседлал, не позволяя вырваться, и вопросил:

– Ну?

Но ответить я не могла, потому что из-за утери подушки как инструмента, заглушавшего мой смех, теперь зажала рот рукой. Выходило возмутительно и совершенно неприлично по меркам моего родного мира, разумеется. И если бы матушка могла меня видеть в этот момент, она бы непременно ощутила острую потребность в обмороке, ну, хотя бы в новой истории из жизни страдалицы О. Что-нибудь вроде того, что, сотрясаясь от неуместного смеха и попытки скрыть его, девица О откусила собственную руку.

Однако ее сиятельства здесь не было, а взлохмаченный и суровый дайн имелся. Он взирал на меня сверху, скрестив на груди руки и изломив бровь. Наконец, устав ждать, когда его супруга устанет сотрясаться и хрюкать, порывисто оторвал мои руки от лица и, склонившись, впился в губы. Смех в одно мгновение оборвался. А когда он отстранился, я лишь судорожно вздохнула и не смела шевельнуться, зачарованная его взглядом.

Супруг сменил собственное положение, удобнее устроился сверху и, упершись на локти, полюбопытствовал:

– Это разве хорошо смеяться над спящим человеком?

– Нехорошо, – согласилась я с улыбкой. – Только я не смеялась над спящим человеком, я им любовалась.

– Тогда что тебя развеселило?

– Ты хочешь услышать об этом именно сейчас? – кокетливо спросила я, огладив его тело ладонями.

– Пожалуй, ответа я могу подождать еще немного, – хмыкнул дайн, и разговор был отложен… на пару минут.

Потому что ровно столько прошло времени перед тем, как из колыбели донеслось:

– Уа… – А следом более увесистое и значительное: – А-а!

– Дайнанчи изволил проснуться, – я виновато улыбнулась. – Прости.

Отстранившись, Танияр сел, отпустив меня, и вслед мне понеслось:

– На сына я не сержусь. Все-таки он будущий великий дайн, любимец Белого Духа и второй в роду. Ты же знаешь, как я щепетилен в этом вопросе.

Я обернулась и в ироничном изумлении приподняла брови.

– Что хочет сказать мой дайн? – полюбопытствовала я, вернув внимание сыну.

Я услышала приближающиеся шаги, и рядом появилась голова супруга.

– Твой дайн хочет сказать, женщина, что ты слишком долго и попусту смеялась, – ответил супруг. – И я еще не разобрался, что стало тому поводом. И если окажется, что причиной стал я, то…

– То? – с интересом спросила я.

– Неважно, – отмахнулся наглец. – Преступлением меньше, преступлением больше, какая разница? Я уже решил, что ты виновна, а значит, должна быть наказана. И чем быстрей, тем лучше, ибо гнев мой велик, и воздаяние будет соразмерно. Ты услышала меня, женщина?

– Да, болтун, первый в роду, – усмехнулась я. – Но сначала принеси теплой воды, нам очень нужно.

– Я всё услышал и запомнил, – нацелив на меня палец, объявил грозный дайн.

– Преступлением больше, преступлением меньше, – легкомысленно отмахнулась я. – Я уже приговорена.

– Именно, – одеваясь, откликнулся Танияр. – Теперь жди и бойся.

– Как бы пылью не покрыться в ожидании, – тихо усмехнулась я, но ответ все-таки прилетел:

– Я всё услышал, Ашити.

– Хвала Создателю, слух у твоего отца отменный, – сказала я Тамину, когда шорох шагов стих. – Он у нас вообще замечательный, да?

– Уа, – отозвался дайнанчи, занятый более важным делом – попыткой лишить свою мать пряди ее волос.

Вернулся Танияр быстро, а вместе с ним пришла Сурхэм с большим кувшином в руках. Дайн, не глядя на меня, прошествовал в умывальню с гордо поднятой головой. Однако прежде, чем войти туда, обернулся и, нацелив на меня палец, одарил многозначительным взглядом, а после исчез за занавесью. От нового смешка я себя сдерживать не стала.

– Милости Отца, Сурхэм, – приветствовала я прислужницу.

– И тебе Его милости, дайнани, – важно ответила она. И уже совсем иным тоном: – И тебе милости Белого Духа, дайнанчи-и… Хорошо ли тебе спалось? Сберег ли Увтын от дурных снов? Конечно, сберег! Как же не сберечь такого славного мальчика…

– Сберег, Сурхэм, – донеслось из-за занавеси, – я очень хорошо спал, и сны снились хорошие.

Опешив, женщина посмотрела на меня, и я намеренно громко сказала ей:

– Соглашайся, дорогая. Дайн сегодня щедр на наказания.

– Так я ж не ему говорила…

– Он знает, – шепнула я, – просто развлекается.

– А-а, – протянула Сурхэм и усмехнулась, но ответила, повысив голос: – Конечно, дайн, и тебе перепала милость Увтына, когда он берег дайнанчи. Ты ж рядом спал.

Из-за занавеси показалась голова Танияра. Он посмотрел на то, как мы намываем Тамина, после усмехнулся и ответил: