– Слава! Слава! Слава!..

… Шарканье метел ворвалось в сознание ректора вместе со смехом проштрафившихся курсантов и вернуло на пустынную улицу академического городка. Пользуясь тем, что надзиратель перестал наблюдать за ними, Рик и Егор дурили, сметая листья не в кучу, а друг в друга.

– Змей вертлявый! – азартно воскликнул курсант Саттор, запуская в приятеля новый ворох листвы.

– Это что такое?! – грозно воскликнул ректор, пряча ухмылку.

– Нас заметили, – зашипел Брато, перекидывая ногу через древко метлы. – Валим!

Рик оседлал свою метлу:

– Активировать систему запуска!

– Есть активировать систему запуска, – подхватил Егор.

– Отставить активацию! – рявкнул Лосев. – Машины в ангар, пилотов к командиру.

– А свобода была так близка, – поник головой Брато.

– Р-разговорчики, курсанты, – Лосев усмехнулся, осмотрел учиненный беспорядок и покачал головой: – Вернусь через час, чтобы всё было снова собрано. Курсант Саттор, назначаю вас старшим. Курсант Брато, попытка к бегству приведет вас прямиком в карцер. Как поняли?

– Вас поняли, господин ректор! – отчеканили парни, вытягиваясь по стойке «смирно».

– Так-то лучше. А теперь, мальчики, сжимаем полезный инструмент и приступаем к медитации. Удачи в труде.

И удалился. Рик и Егор проводили своего надзирателями взглядами, слаженно вздохнули, и вернулись к прерванной работе. Брато воровато огляделся и, понизив голос, произнес:

– Мне сегодня нужно свалить из академии.

– Куда?

– Потом расскажу, – отмахнулся Егор. – Но очень надо. Прикрой.

– Прикрою, конечно. Но…

– Расскажу, честное слово. Сегодня всё узнаю и расскажу. Мне это очень нужно.

Рик поджал губы, смерил испытующим взглядом приятеля, однако пожал плечами и расслабился, не найдя повода для тревоги. Если бы неприятности, Брато уже бы поделился, а раз отмалчивается, значит, ничего страшного не происходит. Захочет, расскажет. Парни продолжили собирать листву, в карцер попадать за такую глупость никому не хотелось.

Белоснежная пелена уже давно скрыла оголившиеся деревья и стылую землю. Зима окутала Третью Космическую Академию, разогнав кадетов и курсантов по домам на каникулы. Академический городок окончательно стих, и только обслуживающий персонал да киборги продолжали следить за порядком на улочках между корпусами, за чистотой плаца, за полигоном и аэродромами, на которых дремали учебные машины.

И вместе с подопечными покинул академию и ее ректор – подполковник Степан Лосев. Он уходил без горечи, по своему желанию, но с доброй памятью в сердце. Восемнадцать лет его жизни были связаны с этим местом, и Лосев не сожалел ни о единой потраченной здесь минуте. Он гордился своими воспитанниками, их успехами и своей сопричастностью к их становлению. Портреты самых известных выпускников украшали стены академии, и их имена знали не только в границах учебного заведения, но и далеко за пределами планеты.

Кто-то из них уже никогда не увидит ни родного дома, ни лиц близких людей, но память о погибшем герое продолжала сберегать Третья Космическая Академия и ее ректор. Он помнил многих, и порой бывшие курсанты связывались с ним, и пусть это было нечасто, но всегда оставалось светлым моментом для учителя, которому его бывший ученик говорит «спасибо».

На последнем построении уходящего года Лосев долго молчал, разглядывая стройные шеренги кадетов и курсантов. Он не спешил заговорить, просто смотрел и запоминал их, своих последних подопечных, о которых заботился до этой минуты. Молчали и они, вдруг по-настоящему ощутив, что больше никогда не увидят этого улыбчивого мужчину, который умел ругать и наказывать, преподавая очередной урок, а мог хвалить и награждать, признавая заслуги каждого. Молчали военные, проходившие службу при академии, и гражданский персонал тоже молчал. В этом общем безмолвии чувствовалось нечто теплое и уютное, будто расставались родные люди. Расставались без слез и упреков, но с доброй грустью в душе и обещанием не забывать о существовании друг друга. И все-таки эпоха подполковника Лосева окончилась, наступало новое время, и принадлежало оно следующему ректору – генералу Космического Флота империи Гея Алексу Романову.

А вместе с переменами в Третьей Космической Академии пришел и новый 2530-ый год. Времяисчисление с момента, когда на поверхность Земли ступил первый император, не изменилось. Он не стал разрывать этой связи с прошлым своих подданных, и начало новой истории планеты никак не отразилось на календаре. Осталась и традиция украшать на новогодние праздники елку. Правда, традиция это исчезла на двухсотлетие правления императорского дома, однако была возвращена менее ста лет назад, и теперь вновь дети прыгали вокруг зеленых красавиц, вешали шары и ждали свои подарки с приходом первого утра наступившего года.

Любил такие моменты и Рикьярд Саттор. Когда-то он замирал от восторга, когда, закончив украшать елку, отходил от нее, и отец, накрыв плечи мальчика ладонями, говорил полушепотом:

– Ну, давай же, сын, сотвори волшебство.

Рик хлопал в ладоши, и… шары вспыхивали. Пространство вокруг елки заполняло сияние, в котором неспешно опускались вниз снежинки. А пока снежинки падали, они вспыхивали белыми искорками, и уже у пола их закручивала в живописные спирали «вьюга». Это было настолько невероятно-красивое зрелище, что у мальчика перехватывало дыхание. И даже став немного старше, и привыкнув к чудесам своей новой Родины, Рик по-прежнему закрывал глаза, когда на елке зажигались огни, чтобы распахнуть их и попасть в сказку.

Сейчас, когда он стоял на пороге своего двадцатилетия, младший Саттор уже перестал замирать и изумленно охать, глядя на то, что на его родной планете сочли бы колдовством. Он превратился в землянина до мозга костей и жил реалиями нового дома, мечтая, что когда-нибудь и его имя встанет в одном ряду с именем его приемного отца, в будущем, конечно. А пока он оставался курсантом, и до выпуска и начала службы оставалось еще три года. А еще он был таким же раздолбаем, как и его закадычный дружок – Егор Брато, и как миллионы сверстников по всей планете, и мысли его в канун нового года были далеки и от будущей службы, и от побед, и от возможных поражений.

Молодой человек замер недалеко от большой ели, укрытой снежной пеленой. Только теперь он глядел не на украшения и сияющую визуализацию Северного сияния, разлившуюся в воздухе, Рик поглядывал на девушку, которую держал за руку, и горло перехватывало коротким спазмом, когда он ловил взгляды Ларисы, читая в ее глазах то же, что сейчас чувствовал сам – счастье…

– С Новым Годом! – проорал беззаботный и хмельной Егор Брато, налетевший на друга со спины. Он повис на плече Рика, звонко чмокнул его в румяную прохладную щеку и с хохотом увернулся от пинка, которым его чуть не облагодетельствовали.

– Чудовище, – беззлобно усмехнулся Саттор и притянул к себе девушку, обняв ее за плечи.

– Какая прелесть, – с преувеличенным умилением всхлипнул Егор. – Мой мальчик стал совсем взрослым. Скоро он покинет родное гнездо, и мое больное старое сердце разорвется от горя.

– Лети отсюда, щегол, – хмыкнул Саттор.

– Ястреб, дурень! – назидательно ответил Брато.

– Обожаю, когда ты становишься самокритичным, – осклабился Рик. – Ты чертовски прав, сынок: Ястреб-дурень.

– Лара, как ты можешь терпеть это хамло? – возмущенно округлил глаза Егор.

– Ну, ты же как-то терпишь, – усмехнулась Лариса.

– Это – мой крест, детка, и я несу его уже двенадцать лет, – с пафосом возвестил неугомонный Брато. – Но это я. А как ты можешь выносить этого грубияна?

– Наверное, просто люблю его, – ответила девушка, и в воздухе вдруг повисла неловкая пауза.

Рик застыл, чуть сильней сжал пальцы на плече Ларисы, а затем опустил на нее взгляд и встретился с растерянной улыбкой девушки. Это был первый раз, когда важные слова были произнесены вслух. Саттор судорожно вздохнул, и весь мир вдруг перестал существовать, сузившись до одного-единственного человека.