— Господи, господи! — закрестился Турицын. — Страхота-то такая!

— Что за мясник тут побывал? — отвёл взгляд копиист.

Отыскали мертвеца: в спальне, прямо на разобранной постели: в расплывшемся кровяном пятне лежало тело в холстяной ночной рубахе и шапочке. Явно не простолюдин. Нашлась одежда его, шпага.

Покопавшись в вещах, Хрипунов нашёл его паспорт. По всему выходило, что мертвец не кто иной, как польский шляхтич Кульковский.

— Он? — тихо спросил копиист у своего «братца».

Тот всмотрелся, пожал плечами:

— Лица не разглядел, извини. Хотя буква совпадает: «К» — Кульковский. А может, «коханный». По-ихнему, по-польски, «любимый». Кто знает, как наши «голубки» шифровались…

— Трубецкая знает, — сказал копиист.

— Хочешь на опознание притащить? Ага, так она тебе и призналась, что это её любовник.

— Но как же… — удивился Елисеев-предок. — Увидит мёртвое тело, сердце дрогнет…

— Во-первых, тётка жизнью тёртая, ничего у неё не дрогнет. Помнишь, как труп горничной ошмонала? Не каждый мужик на такое решится. Будь уверен, отопрется и глазом не моргнёт. А тебе потом её муж секир-башка сделает. Нет, это для нас птица чересчур высокого полёта. Во-вторых, даже если она каким-то чудом расколется, что это даёт? Крутить хвостом — одно, убивать — другое. Или думаешь, что массовое потрошение — дело рук Анастасии Гавриловны?

— Окстись, братец.

— Вот и я о том же. Тётку за жабры не берём. Дороже выйдет.

Копиист согласился.

Пока разговаривали, Хрипунов на мгновение исчез. Потом вернулся, схватил Елисеева за рукав и потащил за собой.

Последнего, пятого мертвеца сыскали чудом. Тот, будучи изранен, умудрился отползти и спрятаться под кроватью. Там и умер. Когда кровать отодвинули, увидели, что перед тем как отдать богу душу, он успел собственной кровью начертать на дощатом полу два слова, оба на латинице: «skarb», «waza».

— «Скарб», «ваза», — задумчиво прочитал Елисеев из будущего. — Что это значит?

— Чичас разберёмся, — заверил Хрипунов. — Раз перед смертью писано, то с каким-то смыслом. Либо на убийц хотел навести, либо душу облегчить.

— Это как раз понятно, — отмахнулся «Пётр». — Меня интересует, что тут написано, если перевести. Я польского не знаю.

— И я не разумею, — вздохнул Хрипунов.

— Да что тут думать?! — воскликнул оживившийся копиист. — Хучь по ляшски написано, да всё ясно: скарб в вазе. Стало быть, в какой-то вазе у них пожитки припрятаны. Поищем и найдём.

— Надеюсь, не в ночной вазе, — вздохнул «Петюня». — Какие там сокровища бывают, всем известно.

Копиист был прав. После короткого обыска нашли горшок с засохшими цветами. Цветы вытряхнули, вместе с ними выпала луковица карманных часов с цепочкой.

Повертев их в руках, канцеляристы обнаружили гравированную надпись на крышке, если верить которой…

— Фельдмаршала Миниха часы! — поражённо вскрикнул Хрипунов. — Я опись украденных вещей читал, всё сходится. Его часики, его!

— Что ж получается: мы «скоморохов» нашли?! — удивлённо воскликнул копиист.

— Выходит, нашли, — подтвердил Хрипунов. — Знать, лях душу хотел перед смертью облегчить, не ошибся я. Ну, нехай ему на том свете за сей добрый поступок послабление выйдет. Авось сковородку лизать дадут похолодней. Докладать надо Андрею Иванычу! Немедля!

— Погоди. Успеешь, — назидательно произнёс «Пётр» Елисеев. — Сначала надо всё обыскать и проверить. Нельзя начальство вводить в заблуждение, а то отыграется.

— Верно братец твердит, — согласился его родственник. — Быстро токмо кошки родятся.

Однако обыск больше ничего не дал. Ивана Елисеева, как самого младшего по возрасту и по должности, усадили писать подробный «репорт». Откуда-то раздобыли чернила и тонко очиненное перо. Нашли бумагу в большом количестве, что навело копиистов на мысль о регулярной переписке убитого шляхтича. Было бы интересно с ней ознакомиться, да вот незадача — не хранил ничего пан Кульковский.

Уже совсем смеркалось, когда в доме появились полицейские с вездесущим Чирковым во главе. Тот, увидев знакомые физиономии Елисеевых, удивляться не стал. Снял копию с документов, подготовленных канцеляристами, и умчался по своим надобностям.

По умолчанию стали считать, что мертвецы входят в шайку «скоморохов». И пусть улик кот наплакал, но канцеляристы решили, что и этого хватит. Невыясненным лишь остался вопрос с тем, кто учинил кровавую расправу.

— Могли друг с дружкой не поделить, — предположил Хрипунов и сразу выдвинул ещё один резон:

— Иль кому-то из шибаев[16] наших дорожку перебежали, те им и припомнили.

Я упирался руками и ногами, но вся компашка канцеляристов потащила меня с собой «на очи» к Ушакову. Уговаривали дружно, приводя вполне логичные причины.

— Ты себя проявил? — спрашивал Хрипунов.

— Ну, проявил, — кивал я.

— Вот. Коли проявил, надобно о сём упомянуть. Андрей Иваныч тогда сразу к тебе интерес и проявит. Зачнёт спрашивать, где ты. А мы что ответим?

— Придумаете что-нибудь.

— Думай — не думай, ежли Ушакову понадобишься, он тебя отовсюду достанет.

— Так это если понадоблюсь…

— Понадобишься, — уверенно качнул подбородком Хрипунов. — Верь мне, я энту механику знаю.

— Ладно, уговорили! — махнул рукой я. — Механики… Иду с вами. Только вам меня и вытаскивать, если Ушаков осерчает.

— Не осерчает. Не должон осерчать, — заверил Хрипунов, не сказать, что уверенно.

— Андрей Иваныч своих сам не обижает и другим в обиду не даёт! — встрял Турицын.

— Это своих, а я сбоку припёка. Меня можно.

Хрипунов хлопнул меня по плечу, да так, что чуть ключицу мне не сломал.

— Всё, Пётр. С энтого секундного момента почитай себя за нашего. Любой из нас за тебя Андрею Иванычу слово молвит.

— Спасибо за доверие, братцы! — растроганно произнёс я.

Хоть и старался удержать себя в руках, но глаза предательски увлажнились. Не было у меня в том мире настоящих друзей, только знакомые, с которыми в разведку не пойдёшь, это точно. А здесь…

Хрипунов уловил мой взгляд, правильно истолковал его и с улыбкой сказал:

— Полно тебе, Пётр! Мы таперича друг за дружку горой стоять должны.

Как после таких уговоров отказаться? В итоге попёрлись гурьбой.

Великий инквизитор принял ласково. Пока Хрипунов, негласно выдвинутый в докладчики, вещал, Андрей Иванович внимательно слушал и только кивал, не перебивая вопросами. Потом затребовал «репорт». Перечитал его раза три, сначала по диагонали, потом вдумчиво. Кое-что переписал в свою книжицу, не иначе, заранее готовился к встрече с Анной Иоанновной. Убрав «блокнот», вскочил и принялся мерить комнату большими шагами, круто поворачиваясь по углам на каблуках.

Мы неотрывно наблюдали за его «манёврами» как заворожённые. Прекратив метаться, Ушаков плюхнулся на стул с высокой спинкой и с радостной миной на лице хлопнул в ладоши.

— Недурственно, судари. Удивили мы меня, старика. Не ожидал от вас такой прыти, не ожидал. За един день на «скоморохов» выйти… Порадую завтра матушку-императрицу.

Канцеляристы заулыбались. Когда начальство довольно, подчинённым живётся легче. Глядишь, и обломится что от щедрот свыше. Тем более, если речь идёт о материях, связанных с всесильными мира сего.

Генерал-аншеф перевёл взгляд на меня:

— А ты у нас тот самый Пётр Елисеев.

— Так точно.

Во внутренних войсках шагистики хватало, на плацу «умирали» чуть ли не каждый день, так что старые привычки дали о себе знать. Я выпрямился, став «во фрунт», щёлкнул каблуками и задрал подбородок к небу. Ни дать ни взять — отличник боевой и политической подготовки. Хоть сейчас на рекламный плакат.

— Орёл! — оценил Ушаков. — Вижу породу елисеевскую. С отрадой наблюдаю. Пойдёшь ко мне служить?

— С превеликим удовольствием, ваша милость.

— На бумагах такого молодца держать — всё равно что портить. Есть у меня задумка одна, но об ней скажу опосля, как только с государыней перетолкую. Думаю я о расширении нашего полезного учреждения. Понадобятся люди сметливые, толковые и опасностей не боящиеся. А таковым не жалко и чин дать повыше, и жалованья надбавить. Но, — Ушаков приложил палец к губам, — пока сие токмо прожект, апробации ждущий. Так что в секрете держите, даже от своего брата канцеляриста.