– То есть не по своей воле пошёл…

– Заставили, – сокрушённо произнёс Овсей. – Заради жонки да дочурки я на что хошь пойду.

– Это понятно, – согласился я. – Но почему ты ослушался: к нам пожаловал, разбойников выдал? Не страшно?

– Дык я ж не дурак. Знаю, что всё равно жизни в Починках не будет, пока татей оттудова не выковыряете. Веры им никакой. Не сёдни, так завтра живота лишат. Потому и к вам отправился.

– Это ты верно рассудил.

Я встал со скамьи, прогулялся по комнате.

– Кто атаманом у шайки будет? Не одноногий?

– Одноногий, – подтвердил Овсей. – Он, правда, лежит всё более. Хворый. Но шибаи каждое его слово ловят, слушаются.

– Значит, в Починках они… – произнёс я, не вкладывая особого смысла во фразу. Просто надо было с чего-то начать логические размышления.

– Там, – горячо проговорил мужик. – Никакого спасу от них нет, токмо что бабам юбки задирают, бражничают да гогочут.

– Воеводу при них видел? Ну, того самого, с чьего мундира тебе пуговицу дали…

– Видел. А как же! – похвастался он. – Досталось ему, сердечному, конечно, но ничего, мужчина он крепкий. Выдюжит. Такого просто так не уморишь. Постараться нужно. В подпол его посадили, охраняют будто царя: сразу двое с ружьями.

– А сколько всего разбойников?

– Почитай с дюжину, а то и поболе. Мы не считали, – вроде даже расстроился Овсей. – Один из наших, починковских, тоже хотел в шайку напроситься, да без толку. Смеялись, что рожей не вышел.

Я мысленно взял потенциального разбойничка на карандаш. При случае переговорим по душам. Хотя… освободим воеводу, пускай сам разбирается. Его контингент.

– Скажи, а кабак у вас есть?

– Как не быть. Конечно, имеется, – даже обиделся Овсей. – Дык я ж в ём целовальником. Мне шибаи такой разор учинили… впору христарадничать.

– Кабак, целовальник… – задумчиво протянул я. – Так, так…

Потом строго глянул на Овсея.

– Ты сюда точно один пришёл? Может, приглядывал кто втихую?

– Не было никого. Они в город не сунутся, боятся, собаки. Опосля пожару на них тут все зубы точат.

– А от нас что тебе надобно? – прищурившись, спросил Иван.

– За помощью пришёл! Повяжите вы их! Нет силы-моченьки терпеть! – затряс бородой мужик.

– Здесь наши желания совпадают, – спокойно сказал я. – Только нам без тебя не обойтись.

– Чем могу – помогу, – едва не упал на колени Овсей. – На всё согласен, лишь б эту саранчу спровадить!

Иван метнул в меня косой взгляд. Он уже догадался, что я что-то задумал. А у меня действительно само собой, совершенно стихийно в голове возник план, и в нём немалое место отводилось Овсею, а главное – его кабаку.

– Вань, – попросил я, – навести лекаря городского, да спроси у него зелье дурманное, чтобы мужиков здоровых с ног валило.

– И много ль того зелья надобно? – спросил предок.

– Да чтоб на бочонок с вином хлебным хватило. Ты, – я обратился к Овсею, – как вернёшься в свои Починки, вина разбойникам выставь. Мол, за удачное возвращение. Только перед этим нашему отряду дорогу безопасную покажешь.

– Покажу, – у мужика по глазам потекли слёзы. Видать, сильно натерпелся, не сдержал эмоций.

Он вытер глаза и смущённо добавил:

– Добираться до нас непросто. Многим боязно. Мы ж навроде отшельников считаемся. Эдакая глухомань, заплутать, что высморкаться. Когда-то нас в шутку даже лешими звали. Дескать, в наших краях токмо леший выдюжит.

– Это не всё. Надо будет ещё и знак нам подать, когда случай будет удобный, чтобы мы в кабак твой вошли и бандитов повязали.

– А может, вы их… того? – замялся Овсей.

– Чего именно?

– Да на месте порешите! Чего с ними возиться? Всё одно на казнь отправлять.

– Посмотрим, как дело пойдёт, – сказал я, не желая пускаться в рассуждения о высоких материях и о том, что не так просто убить спящего человека, даже если это трижды закоренелый преступник-убийца. – Для нас главное, чтобы всё гладко прошло. А там разберёмся.

– Ну да, ну да, – послушно закивал Овсей. – Знак я вам подам. А ещё лучше – сам за вами схожу аль кого отправлю.

– Кого?

– Племяшку свою. Она хучь и мелкая ещё, но девчонка проворная. Разбойники на неё внимания не обращают. Путается под ногами хоть бы хны, вертлявая – везде пролезет. Но по хозяйству помощница знатная.

– Ребёнка не надо вмешивать, – строго сказал я. – Сделаем проще. Когда все напьются, ты выйдешь из кабака с зажжённым факелом и помашешь нам так, – я изобразил несколько крестообразных движений. – Уяснил, надеюсь?

Кабак Овсея больше походил на острог, чем на питейную избу: закопчённый, наполовину врытый в землю, с крошечным окошком, затянутым бычьим пузырём. Из трубы курился сизый едкий дым. У крыльца лениво переругивались двое вооружённых оборванцев. Один зачем-то напялил поверх старинного стрелецкого кафтана не менее древнюю рыжую от времени кирасу. Для полноты образа не хватало разве что бердыша.

Чего они не поделили – сказать сложно. Очень похоже на то, что бросали жребий, а теперь оспаривали результаты.

Кончилось тем, что тот, который в кирасе, скрылся в кабаке, а его собеседник, по-солдатски взяв мушкет на плечо, вроде бы стал караулить. Кстати, в нём мы опознали того самого предателя – Картанеева.

Со слов целовальника выходило, что вся шайка любит проводить вечера в кабаке, а днём разбойники отсыпаются где придётся. Что ж, тем лучше для нас: куда проще собрать банду в одном месте, чем гоняться за ними по всей деревне, а она отнюдь не была маленькой. Самих разбойников насчитали около десятка. Одиннадцатым был Сапежский, которого я так и не увидел, но из подслушанных разговоров выходило, что атаман внутри. И это тоже было нам на руку. Лишь бы всё прошло, как задумано!

Десятка два драгун, взятые мной на дело, стоически терпели многочисленные укусы комаров. Эти твари ближе к вечеру как с цепи сорвались, норовя сожрать нас заживо. Мы старались громко не хлопать, чтобы не привлечь внимание разбойников, а уж про то чтобы при помощи дыма и костра попытаться выкурить кровососов, речь и вовсе не шла. Что там костёр! Я перед отправкой лично проверил каждого из драгун, запретив брать с собой трубки и курительные принадлежности. Правда, капрал захватил какую-то мазь, которая с его слов отгоняла насекомых, но мне она почему-то не помогала. И не только мне. Через какое-то время капрал в сердцах заявил, что этой мазью только колёса смазывать и выкинул народное средство в кусты.

Местечко Овсей подобрал хорошее. Отсюда мы могли наблюдать за всей деревней, зато нас не видел никто.

Солдатское ремесло приучает к терпению, потому никто не ворчал: многие попросту дремали, положившись на часовых и начальство, в полусне отмахиваясь от комаров. Мне бы такую выдержку и железное спокойствие! В отличие от солдат, я будто на шиле сидел, постоянно ёрзал и с огромным трудом давил нарастающее желание, не дожидаясь сигнала (что он тянет, этот Овсей!), погнать бойцов в атаку. Но… стискивал зубы, грыз травинки и держался.

А в кабаке тем временем разворачивалась гулянка. До нас долетали обрывки царившего веселья: пьяные выкрики, женское повизгивание (не всегда недовольное, кстати), нестройное пение, дикий хохот. Порой двери приоткрывались, выпуская наружу желающего освежиться на воздухе (в кабаке дым коромыслом), а то и просто справить нужду в ближайших лопухах.

При этом никто не спешил сменить караулившего этот вертеп Картанеева. Видели бы вы при этом его глаза! Да в них, наверное, застыла тоска всего мира!

Смех смехом, но для нас Картанеев становился большой проблемой. Вряд ли он позволит кабатчику спокойно подавать знаки. Наверняка встревожится и поднимет тревогу.

Но Овсей, как выяснилось, продумал и это. Какая-то пигалица (та самая племяшка, о которой он рассказывал?) вышла из кабака с внушительного размера ендовой^[41] и преподнесла её Картанееву. У того, видать, давно горели трубы, он враз забыл о службе, поднёс чашу ко рту и вернул только пустой. Смачно рыгнул, вытер рот и снова взвалил фузею на плечо. Уверен, по усам ничего не текло, всё в рот попало.