Поняв это, я начал… изучать вас. Мне хотелось понять, кто же, наконец, смог приручить «камератского волка». И тогда я сделал вывод, что вы примечательнейшая личность, ваше сиятельство. Неординарная, способная заворожить не столько своей женственностью, но внутренней силой и тем светом, что исходит от вас. Кроме одного раза, вы не просили должностей для ваших родственников. Остались холодны к богатствам королевской сокровищницы, и вы не стремились подчеркнуть свое положение перед другими придворными. И когда Ив оказывается озарен вашим сиянием, темная душа монарха становится светлей и чище. Его гневливость снижается, он становится спокойным и уравновешенным. Тот, кто знает его близко, поймет меня, потому что видел короля без маски, в которой он обычно предстает перед подданными.

Это весьма сложный человек с жестким… жестоким норовом. Он подвластен вспышкам ярости, которую не может сдерживать и дает пламени пожрать свой разум. Но вы каким-то чудом умудряетесь сдерживать того зверя, которого мы так хорошо прежде знали. Даже когда вы покидали дворец, государь оставался умиротворенным и в добром расположении духа. И знаете еще что? — я ответила Оливу хмурым взглядом: — Будь на вашем месте другая, он бы не сумел остановиться. Я был в тот день рядом с беседкой и видел… простите, — Дренг покривился и отвернулся, избегая моего взгляда: — Ивер привез меня с собой, чтобы я сумел остановить его, если он перейдет грань. Я был уже рядом с беседкой, готовый вмешаться, когда он ударил вас, но так и не успел войти, потому что его разум вдруг посветлел. После этого я отступил…

— Ваше сиятельство, — сухо начала я, желая остановить поток его слов, но Олив мотнул головой и поднял руку, прервав меня.

— Я не оправдываю его, клянусь, — сказал фаворит. — Более того, с того момента, как он ушел от вас, я избегал его общества, потому что… потому что сам был полон негодования за то, чему стал свидетелем. Мне не хотелось разговаривать с ним, да и о чем говорить, когда я столько раз его предупреждал?! Я говорил, чем может кончиться дело, но… проклятье, — выругался граф, и я поняла, что последнего он говорить не собирался. Вздохнув, Олив продолжил: — Я пытаюсь сказать вам, что все эти годы был на вашей стороне. Не позволил ему упустить вас и сейчас делал всё возможное, чтобы удержать от глупости. Вы нужны ему, вы нужны всем нам…

Хмыкнув, я потянулась, забрала со столика дарственную и, снова пробежав ее глазами, уронила себе на колени.

— Вы… хотите отказаться? — спросил Олив.

— Отнюдь, — ответила я. — С чего бы? Я принимаю этот дар. Однако я не могу ответить на ваши чаяния, ваше сиятельство. И мне вовсе не польстило, что вы видите во мне склянку с успокоительным зельем для безумца. Похоже, и он видел во мне нечто подобное, раз так легко отправился покорять чужую любовницу… — Зло хохотнув, я воскликнула: — Он отбил ее у Морсома, Олив! О какой любви вы говорите, если же он сражался за другую женщину? А после содержал, купил дом…

— Нет! — воскликнул в ответ граф. — Неверно! Не совсем так, — уже тише продолжил он. — Содержал ее Морсом. Это он купил ей дом и посещал тайно от супруги. Но… его сиятельство имел неосторожность похвалиться своей любовницей, тем, что она влюблена в него без памяти и не променяет ни на кого другого. Морсом был слишком самоуверен, слишком громко хвастал. Результатом стал спор. Первым вызвался потягаться с камердинером виночерпий, но потерпел неудачу. После решились сыграть в эту игру приятели-пажи, однако и им было отказано. Даже я ввязался в глупую забаву. Не скажу, что усердствовал, мне было просто скучно и любопытно в равных долях. Государь, как судья и наблюдатель, ездил в оперу, чтобы проследить за ходом спора. — Я впилась взглядом в Дренга. — В антрактах мы отправлялись в ее гримерку с цветами и подношениями. На каждое представление один из спорщиков, разве что пажи, как обычно были оба за одного. Король наблюдал наше появление на представлении, после отсылал с нами переодетого гвардейца, чтобы он увидел итог и передал монарху, не исказив истину. Она отказала всем. Цветы приняла, подарки вернула, в визитах отказала. Морсом был счастлив, а король… Он поддался общему азарту и решил «стряхнуть пыль», как тогда выразился. Поверьте, он не намеревался вступать в связь, лишь показать, что дамочка ждет более выгодного покровителя.

— Но вступил, — усмехнулась я. — Выиграл и решил воспользоваться наградой в полной мере.

— Да, — чуть помедлив, кивнул Дренг. —  Король выиграл, Морсом остался ни с чем…

— И уязвленный, отомстил, как смог – пустил сплетню, — констатировал я. — Возможно, даже надеялся, что слухи долетят и до меня. А Ив Стренхетт увел у камердинера любовницу, посещал ее в доме, который купил камердинер, а потом превратил разум камердинера в кашу за то, что я узнала об измене. Браво! — взяв дарственную, я поднялась с кресла. — Закончим на этом. Довольно грязи, оставьте ее королю. Он в ней освежается. И если продолжите, то мы с вами разругаемся, ваше сиятельство. Желаете со мной отобедать? У меня сегодня появился аппетит, и мне не терпится его утолить, пока он вновь не исчез.

— С удовольствием задержусь у вас и клянусь более о короле не говорить, если вы этого не пожелаете, — поднявшись на ноги, улыбнулся граф. — Где вы пропадали?

— Навестила госпожу Хандель, — с готовностью ответила я, стремясь поскорей позабыть об очередных откровениях. — Знаете, мы затеяли тяжбу, разве я не рассказывала о низкой выходке компаньона почтенной вдовы? Адвокат говорит, что мы обречены, но намеревается потягаться с законом.

— Нет, я об этом еще не слышал, расскажите…

И мы отправились в столовую, где уже был накрыт стол. О короле в тот день более не было произнесено ни слова.

 — Фьер! Доброго дня, дорогой друг. Как же я рада вас видеть!

Господин королевский прокурор поцеловал мне руку и, на миг задержав ее в своей, накрыл второй ладонью. Внимательный взгляд прошелся по моему лицу, а затем губы Гарда тронула улыбка:

— Кажется, вы совсем ожили. Я этому безмерно рад.

— Оставьте, — отмахнулась я. — Меня, признаться, раздражают взгляды, в которых скрыта попытка отыскать во мне следы печали. Неужто всем так хочется видеть мои слезы вместо улыбки?

— Вовсе нет! — возмутился Фьер. — Мы всего лишь переживаем за вас, ваше сиятельство. Напротив, я счастлив вновь видеть свет в ваших глазах. Не так давно, хоть вы и бодрились, но взор вас был угасшим, и это причиняло боль.

— Фьер, вынуждена вам сообщить, что готова откусить голову вам и каждому, кто еще хоть раз будет говорить со мной о том, о чем я слушать не желаю. Вот тогда мне будет грустно от несварения и немного от чувства утраты. Не доводите меня до людоедства.

— Шанриз! — воскликнул Гард, вскинув руки. После хмыкнул и погрозил мне пальцем: — Голова королевского прокурора – достояние Камерата. И дабы ее сохранить, я более не произнесу ни слова.

— Нет уж, ваша милость, произнести, — потребовала я. — Уверьте нас, что всё пройдет замечательно, нам это необходимо.

— Всё, что пожелаете, — склонив голову, ответил Фьер. — Хэлл с вами, ваше сиятельство.

— И это самое лучшее, что вы могли сказать, — ответила я с улыбкой. — Благодарю, дорогой друг.

Мое негодование, пусть и высказанное в шутливой форме, было искренним. Признаться, за прошедший месяц я устала чувствовать себя так, будто нахожусь при смерти. Взгляды, полные сочувствия, тревоги или просто любопытные, – они выводили из себя. Я упорно гнала от себя мысли, причинявшие боль, и с каждым днем мне это удавалось всё лучше. Заботы, которые я себе придумывала даже тогда, когда дел не оставалось, крайне выручали меня. Так моя голова была занята, и в ней не оставалось места ни мучившим меня вопросам, ни вдруг явившейся тоске по тем дням, когда мы были счастливы с государем Камерата.

Последнего я вовсе не ожидала. Мне казалось, что монарх вытравил из моей души все доброе и светлое, что связывало нас. Первую неделю я чувствовала себя матросом на корабле, попавшем в шторм. То я впадала в уныние, вновь изнывая от боли, глодавшей меня. А то вдруг преисполнялась злости, дававшей мне бодрость, и тогда казалось, что, наконец, достигла согласия с собой. Но стоило вечеру заполнить мир сумраком, и силы, переполнявшие меня, уходили с тяжким вздохом.