— Нет, — ответил монарх, и во мне заклокотало от охватившей меня ярости. — Не сейчас, — более мягко продолжил он. — И даже не после храма. Я не желаю, чтобы это как-то сказалось на рождении наследника. Что если я стену бессилен? Потому я готов принять амулет, когда ты родишь мне трех сыновей и хотя бы одну дочь. Только так.

Я направилась к нему. Шла, неспешно ступая, не сводя взгляда с самодовольной физиономии. Книга в моих руках в этот миг показалась мне оружием, которым я хотела стереть с лица монарха издевку и торжество. Он ведь уже мнил себя победителем! И как? Скажите мне на милость, как можно было столько лет говорить о любви и сейчас смотреть на меня таким взглядом?!

— Шанни…

— Надень перстень, — почти прошипела я.

— Я тебе объяснил…

— Надень перстень, и мы будем жить спокойно, иначе…

— Иначе? — полюбопытствовал монарх, но взгляд его снова стал колючим.

— Иначе я сведу тебя с ума, — ровно ответила я, глядя ему в глаза. — У тебя не останется времени глазеть по сторонам, потому что ты будешь глядеть только на меня. И ни один надсмотрщик не сумеет справиться со мной. Я заставлю тебя узнать, что такое настоящая ревность. Целыми днями ты будешь думать только обо мне, бежать ко мне, следить и терзаться подозрениями. Я тебе это обещаю. Не наденешь перстень, я заменю его тебе иначе. И я более не позволю ни одной женщине приблизиться к тебе. Для тебя останусь только я и никто более. Я клянусь тебе в этом.

— Будешь сидеть под замком…

— А камератцы заговорят, что их обожаемую королеву терзает ее собственный муж, — мои губы скривила ухмылка. — Ты ведь так хотел моей популярности, а я в стремлении принести Камерату и камератцам пользу изрядно преуспела в этом. Сейчас они ликуют, зная, кто станет их госпожой, но что скажут, если Шанриз Добросердечная вдруг исчезнет или будет иметь на выездах несчастный вид? А она вряд ли будет улыбаться, если муж унизит ее, дав власть над собственной женой женщинам, которые должны склонять перед ней голову. И уж тем более она будет несчастна, если муж запрет ее в покоях и начнет заводить фавориток. Камератцы такого не простят и не забудут. Ты желал, чтобы меня полюбили, так пожинай плоды и не ропщи – я дар Богов! — последняя фраза вышла злой издевкой.

Пощечина ослепила меня на мгновение, но рот не закрыла. Я расхохоталась. Смотрела на короля и заходилась в истерическом смехе. Боги! До чего мы дошли?! До угроз и шантажа! Счастливейшая из пар!

— Шанни! — схватив меня за плечи, гаркнул монарх. — Шанни, остановись! Зачем ты заставляешь меня говорить всё это, зачем ты заставляешь меня быть грубым? Я не хочу причинять тебе боль, прошу!

— Я виновата? — спросила я и вновь расхохоталась. — И где же твоя любовь, Ивер Стренхетт? Где обещанное счастье?!

— И я не солгал ни словом, — отчеканил он. — Тебе нужно следить за тем, что ты делаешь и говоришь, тогда…

— Наденешь кольцо? — всё еще посмеиваясь, спросила я.

Ответить он не успел, потому что истерика вернулась.

— Ты не в себе, — буркнул король. — Я призову к тебе Элькоса, а после мы снова поговорим.

Государь стремительно покинул покои, а я в бессилии опустилась прямо на пол. Закрыла лицо руками и устало протянула:

— Бо-оги… Что же это? Как жить дальше?..

В гостиную выглянула Тальма. Я не увидела ее, но услышала острожные шаги, а вскоре они ускорились, и камеристка опустилась рядом со мной.

— Ваша светлость, — дрогнувшим голосом позвала она. — Чем мне вам помочь? Что сделать? — А после протянула руку и осторожно коснулась моих волос. — Бедная вы моя…

Стук в дверь прервал Тальму, и я посмотрела на нее:

— Это, наверное, Элькос. Открой.

— Магистр бы и сам вошел после стука, — ответила камеристка. — Это кто-то другой. Пойду узнаю.

Я кивнула и заставила себя подняться на ноги. Впрочем, почти сразу же перебралась на кресло и бросила равнодушный взгляд на книгу, оставшуюся лежать на полу. На меня вдруг навалилось безразличие, сменившее ярость и истерику. Хотелось, чтобы никто меня не трогал, не разговаривал и вообще не приближался. Побыть в одиночестве – вот чего я сейчас желала.

Тем временем Тальма открыла дверь, что-то выслушала и вернулась ко мне:

— Гвардейцы говорят, что к вам пришла баронесса Стиренд. Она ждет на лестнице.

Протяжно вздохнув, я поднялась с кресла. Приглашать суда Ильму не имело смысла, король не давал разрешения на то, чтобы девушку ко мне пропускали. Сюда приходили только его приближенные, иногда чета Энкетт, если Ив решал их пригласить для меня, но такое случалось нечасто.

— Может, передать ей, что вы занедужили? — спросила Тальма. — На вас лица нет, ваша светлость. Дождались бы Элькоса, отдохнули…

— Я хочу хоть ненадолго уйти отсюда, — ответила я. — Ильма дала мне предлог. Я выйду к ней.

— Как вам угодно, госпожа, — проворчала моя камеристка.

— Скажи магистру, что я скоро сама навещу его, — дала я последнее распоряжение и направилась к Ильме.

Она стояла на лестнице, опустив голову на руки, сложенные на перилах. Кажется, девушка была сильно удручена, быть может, ей нездоровилось, но, увидев ее в таком состоянии, я поспешила.

— Дорогая, что случилось?

Ее милость подняла на меня взгляд, как-то вымученно улыбнулась и ответила:

— Мне нужно сказать вам нечто важное, ваша светлость. Только я не могу говорить здесь. Мы можем пройти ко мне?

— Разумеется, — кивнула я. — Идемте. Но, кажется, вам дурно.

— Немного болит голова, — сказала Ильма.

— Я прикажу принести снадобье…

— Мне нужно сказать вам нечто важное, ваша светлость, — повторила баронесса и первая начала спуск по лестнице.

— Ну, хорошо, — я пожала плечами и последовала за ней.

До покоев моей придворной дамы мы молчали. Я поглядывала на Ильму, и в который раз поражалась ее преображением. Все-таки Айлид знала, куда стоит отвести ее милость. В лавке госпожи Ваккер – магини, торговавшей красотой, если можно так выразиться, найти можно было всё, что угодно. И, оглядев новую клиентку, госпожа Ваккер выставили на прилавок снадобья, которыми теперь пользовалась баронесса Стиренд.

Ее волосы стали пышней, у них появился здоровый блеск, засияла чистотой и гладкостью кожа. Другое снадобье позволило сделать брови тоньше, а еще одно придало губам пикантную припухлость. Даже глаза ее милости стали ярче. Красавицей Ильма не стала, но вот привлекательной назвать ее можно было смело. Это добавило девушке уверенности, и теперь она, хоть и оставалось скромной, но взгляд уже не опускала и не краснела по каждому поводу. И я видела в мужских взглядах заинтересованность, когда они глядели на баронессу. Это не могло не радовать.

— Прошу, — произнесла Ильма, пропуская меня в дверь своих покоев.

И когда я сделала шаг, уже намереваясь пересечь порог, девушка вдруг вцепилась мне в руку, удержав на месте.

— Что такое, дорогая? — спросила я, и баронесса повторила в третий раз:

— Мне нужно сказать вам нечто важное, ваша светлость.

— Хорошо, — ощутив недоумение, кивнула я. — Тогда, быть может, вы меня отпустите, и мы войдем?

Она опустила взгляд на свою руку и мучительно покривилась.

— Да что такое? — изумилась я и…

Меня втянули внутрь покоев. Я вскрикнула от неожиданности, и рот мне тут же закрыли ладонью. В отражении зеркала, висевшего напротив, я увидела, что держит меня молодой человек в мундире дворцовой стражи. Он был миловиден, и на устах его играла чуть издевательская усмешка.

— Доброго дня, ваша светлость, — произнес молодой человек. — Вот и свиделись, хотя вряд ли вы меня узнали. В прошлую нашу встречу я был несколько обезображен.

Утткер? Я дернулась, почти вывернулась, но хватка менталиста стала крепче.

— Зайди и закрой дверь, — велел он Ильме. Она осталась стоять в раскрытых дверях, продолжая морщиться и трясти головой.

— Сними с герцогини все украшения, — велел еще один мужской голос, показавшийся мне знакомым.