Однако в ложе герцога сидела она Серпина. Она только и сказала, что в антракте герцогу принесли записку, и он ушел. Больше графиня его не видела. Поняв, что произошло нечто ужасное, ее сиятельство пыталась остаться подле государя, но тот отмахнулся, и гвардейцы оттеснили бывшую фаворитку, не позволив ей следовать за монархом.

После этого начались поиски. Была поднята на ноги вся столичная полиция, шпионы и королевская гвардия. И пока они прочесывали город и тракты, карета, в который находились мы с герцогом, благополучно свернула на проселочную дорогу и петляла между деревнями, уходя от возможной погони, если бы задумка провалилась, и выжидая, когда жители предместья и прислуга отправятся по своим постелям.

И когда нас с его светлостью привезли в мой особняк, королю доложили, что следы обнаружены. У меня не было сомнений, что обнаружены они были человеком герцогини в нужное время. И Экус успел бы убраться, если бы не мы с герцогом. Подарок Элькоса спас меня от беспамятства, а я привела в чувство герцога, который и задержал заговорщиков, чем теперь подтвердил нашу невиновность и личность главной зачинщицы всей этой грязной истории с похищением. Так что ее светлость просчитала всё, кроме моего перстня и барона Гарда, который осмелился влезть в чужую игру и заставил государя задуматься.

Осталось узнать не так много, чтобы сложилась окончательная картина, а главное, что решит государь в отношении своей тетки. Простит ли он ее, чтобы скрыть очередную постыдную тайну рода, или же все-таки что-то предпримет? В конце концов, своей выходкой герцогиня едва не разрушила свадьбу племянницы, которая была важней амбиций ее светлости и отношения монарха ко мне. Честь принцессы — честь Камерата, а Селия от нее уже отказалась.

— Сейчас придет магистр, — сказал Дренг, проводивший меня до покоев. Гарда не пропустили гвардейцы, и он остался ждать своего приятеля на лестнице.

— Благодарю, — бесцветно ответила я и открыла дверь, но граф придержал ее:

— Ваша милость, вам не о чем волноваться, — произнес он. — Теперь есть все доказательства вашей невиновности…

— Он поверил, Олив, — прервала я его сиятельство. — Даже не пожелал разбираться.

— Он был сражен…

— Я тоже, — усмехнулась я. — Ударом по голове. А он поверил.

— Шанриз…

Мне не хотелось разговаривать, и слушать заверения тоже. Мне было обидно и горько, а еще я безумно устала. И я скрылась в покоях, закрыв дверь перед носом королевского фаворита.

Король вернулся спустя два часа. Я ждала его и не хотела видеть одновременно. Вот такая вот сумятица. От пережитого волнения и страха, а еще от разъедавшей меня обиды и негодования уснуть не удавалось. Сначала, когда магистр ушел, прихватив и мой перстень, чтобы очистить его от скопившихся потоков магии, я забралась в постель. Мне казалось, что сон придет, как только я коснусь головой подушки. Усталость и снадобье Элькоса располагали к такому исходу, однако глаза я открыла спустя несколько минут после того, как закрыла их. А после вертелась с боку на бок, перебирая в голове произошедшие события. И сколько бы я не пыталась думать о том, что все-таки похищение закончилось благополучно, мои мысли снова и снова сворачивали к словам Гарда о реакции монарха. «Найду, сдохнут оба…».

— Да как он смел?! — воскликнула я, не выдержав, и рывком откинула одеяло.

С этого момента я разрывалась от желания высказать королю в лицо всё, что думаю о его любви и доверии, и мечтала никогда-никогда его не видеть, настолько мне было гадко. Пусть мы не были близки физически, но государь оставался первым и единственным мужчиной, который не только привлек меня, но и увлек.

Рядом нам было непросто, и отношения более всего напоминали постоянный бой за право обладать с его стороны и не уступать — с моей. Мы часто спорили и ссорились, однако мирились без долгих промедлений и ожиданий, кто первым пойдет на уступки. Это уже выходило само собой, естественно и мягко, будто вспышка, которая угасала, оставляя свой ласковый и добрый свет. Мы могли говорить часами и молчать столько же, занимаясь каждый своим делом, но ощущать присутствие друг друга. И это рождало уют и умиротворение. Мы могли говорить о серьезном, а после, громко смеясь, словно дети, закидать друг друга снежками.

Он приручал меня, я его, и у нас это выходило недурно. Мы уже нуждались в обществе друг друга и тянулись навстречу, чтобы встретиться взглядом, обменяться парой слов или просто улыбнуться и увидеть ответную улыбку. Чтобы нами не двигало: любовь или простая человеческая симпатия — но мы стали близки, я это чувствовала! И вдруг это гадкое, это мерзкое, отвратительное сомнение… Нет, не сомнение! Эта вера в чужой навет. Он поверил так быстро, так безоглядно, будто и не прожил со мной бок о бок последние месяцы.

— Как же это всё…

Обняв себя за плечи, я подняла взор к потолку и мученически покривилась. И как же мне поверить ему, как ответить на чувства? Как открыться человеку, которому проще увидеть мою измену, чем заподозрить чужую подлость? Верно говорят, что других меряют своими мерками…

Дверь за моей спиной открылась. Я не увидела этого, но услышала негромкий звук шагов. Порывисто обернувшись, я воззрилась на Тальму. Она поклонилась мне.

— За вами прислал государь, ваша милость, — сказала она, глядя на меня с жалостью.

Протяжно вздохнув, я велела:

— Неси домашнее платье. Наряжаться не стану.

— Слушаюсь, ваша милость, — ответила моя верная служанка и поспешила исполнить приказание.

Я не стала прихорашиваться, посчитав это излишним. Просто сменила ночное одеяние на вечернее домашнее платье и направилась в покои государя, куда меня сопроводил один из его лакеев. В коридоре, конечно же, никого не было, кроме гвардейцев, застывших на своих постах.

— Прошу, ваша милость, — лакей согнулся в поклоне.

Я кивнула ему и вошла в открытую моим провожатым дверь.

— Доброй ночи, Ваше Величество, — произнесла я тускло, глядя мимо короля.

Он стоял у окна в той же одежде, в которой отправился со мною в театр, только фрак и был снят и небрежно брошен на спинку одного из кресел. Сейчас мне казалось, что эта поездка была лет сто назад. Даже не верилось, что всего несколько часов назад государь возмущался, стоя в отведенных мне покоях, а после жаловался Дренгу на список тезисов, которые я заготовила. Словно это было и не с нами вовсе… Словно не было жаркого спора в карете, а после сотен взглядов, пожиравших нас перед началом спектакля. Словно всё это было грезой, навеянной полночным сном.

Еще несколько часов назад я видела перед собой… своего мужчину. Да, своего! Он был моим, пусть мы и не познали плотской близости. А сейчас передо мной стоял незнакомый человек, мысли которого мне стали непонятны и чужды. Тот, кто готов был к тому, чтобы я «сдохла». Без разбирательств, без попытки понять, без сомнений и отказа верить тому, что видит. Предатель…

— Доброй ночи, Шанриз, — наконец, отозвался государь и обернулся.

Он не сдвинулся с места, стоял и смотрел на меня, а я чувствовала, как меня подводит самообладание. Подбородок задрожал, но я прикусила губу, чтобы так не позволить себе расплакаться от боли, раздиравшей меня, и от глубочайшей обиды, а еще от разочарования.

— Шанни…

И я отвернулась, более не в силах глядеть даже в его сторону.

— Позвольте мне уйти, государь, — глухо произнесла я, всё еще надеясь скрыть подступившие слезы.

Его шаги я слышала, но не обернулась, только вздрогнула, когда руки монарха легли мне на плечи. Поморщившись, я попыталась вывернуться, но король обнял меня и прижался лбом к затылку:

— Не отпущу, — с мукой произнес он. — Никогда.

— Вы поверили, — с дрожью в голосе ответила я и ощутила, как гнев, всё это время теплившийся, разгорается всё сильней. Он охватил саму мою душу, и я закричала: — Вы поверили!

— Не отпущу, — только и повторил монарх.

Слезы, столько сдерживаемые, наконец хлынули по моим щекам, я забилась, пытаясь вырваться, но объятья государя стали лишь сильней, а потом он рывком развернул меня и обхватил лицо ладонями. Жадный взгляд заметался по моему лицу, на миг задержался на губах, и монарх склонился. Его губы заскользили по скулам, по щекам, по подбородку, по глазам — король пил мои слезы.