– Ты мне нужна, – прочитала я надпись на моем родном языке, которую мог оставить во всем Белом мире только один человек, кроме меня. – О, Хэлл, – всхлипнула я и уперлась ладонями по обе стороны от портрета, который можно было назвать карикатурным, если бы не те чувства, что скрывались за его появлением. – Милый мой…

За своим любованием я не заметила, что уже не одна. И когда мне на талию опустились ладони, я порывисто обернулась и встретилась с чуть смущенной улыбкой дайна. Он снова развернул меня лицом к своему рисунку, но мне подумалось, что это было больше из-за неловкости, которую он сейчас испытывал.

– Как-то совсем не похоже получилось, – сказал Танияр, подтверждая мои мысли. – Перед глазами стояла ты, а нарисовал… – он усмехнулся, однако склонился к моему уху и шепнул: – Но слова те самые. Ты мне нужна, Ашити.

– Замечательный портрет, – улыбнулась я. – Как в зеркало смотрюсь. Никто бы лучше не нарисовал. – После все-таки развернулась к нему лицом и закончила, глядя в глаза: – И ты мне нужен, без тебя я уже не смогу.

Наши губы встретились, и на краткий миг исчезли и столь важный мне кабинет, и весь дом с его обитателями и гостями, и даже Белый мир. Остался только мой мужчина и щемящая нежность его поцелуя…

– А Танияр похож на себя, красиво вышло.

Голос, произнесший эти слова, оказался неожиданным и чуждым. Он ворвался в наше уединение так внезапно, что я на короткое мгновение ощутила раздражение. Но оно быстро сменилось иным чувством – смущением. И пусть это был не первый поцелуй, подаренный мне мужем при посторонних, но сейчас в нем было столько интимного, что я едва ли не почувствовала себя раздетой среди шумного сборища. Однако и это чувство я попыталась подавить, а когда справилась с эмоциями, обернулась к Архаму и улыбнулась.

– Меня обучали рисованию, – сказала я. – Но я плохой художник.

– Никто лучше тебя не рисует, – возразил Архам. – Тот, кто рисовал нас с матерью, и на каплю не столь хорош, как ты.

– Ты просто не видел работы истинных мастеров. А я рисую немногим лучше, чем пою.

– Поешь ты плохо, – не стал уже в который раз щадить моего самолюбия деверь. – Хуже тебя никто не поет. Это даже пением нельзя назвать. А как можно, еще такого слова не придумали.

– Да что б ты понимал! – уже привычно возмутилась я. – Урхи были в восторге от моего пения.

– Разве только урхи, – усмехнулся Архам.

– И даже урхи, – поправил его брат. – Все знают, что урхам угодить тяжело, а Ашити смогла.

– Да, – кивнула я. – Просто не каждому дано меня понять. Танияр понимает.

– Верно, – не стал спорить супруг. – Тебе для этого даже петь не надо. Я тебя и без песен пойму.

Я ткнула его кулаком в бок, а Архам рассмеялся.

– Дайн, – от двери послышался новый голос. – Люди собрались.

Обернувшись, я встретилась взглядом со вторым своим телохранителем.

– Идемте, – кратко велел Танияр, и они с Архамом первые вышли из кабинета.

Берик посторонился, пропуская их, после склонил голову и приветствовал меня:

– С возвращением, дайнани.

Я остановилась. Взяв ягира за руки, я попыталась поймать его взгляд, но он теперь упорно отводил глаза.

– Берик, – позвала я. – Друг мой, посмотри на меня.

– Я недостоин, дайнани, – ответил телохранитель. – Дважды я не сберег тебя, дважды не оправдал доверие Танияра.

– Но разве же в этом есть твоя вина? – мягко спросила я. – Разве же ты сам передал меня в руки илгизита? Быть может, был с ним в сговоре или испугался?

Берик все-таки поглядел на меня, но не опроверг и не возмутился. Он был мрачен и не желал щадить себя оправданиями. Зато я не желала молчать и потворствовать этому бессмысленному и беспочвенному самобичеванию.

– Берик, – продолжила я, – ты верный друг и надежная защита. Я не кривлю душой и не пытаюсь тебя успокоить, но говорю как есть. Никто, даже Танияр, не сумел бы сделать больше того, что сделал ты. Враг оказался хитер и изворотлив, он ждал там, где его быть не могло. У священных земель, на подворье, полном ягиров. В первый раз их было шестеро против тебя одного, во второй он обошел даже рырхов. Но ты не был беспечен. Ты сопротивлялся в первый раз и не оставил без внимания даже шорох – во второй. Никто не сумел бы сделать большего. Я почитаю тебя за друга и потерять не хочу. Не оставляй меня, прошу.

Ягир еще некоторое время смотрел на меня, не произнося ни слова, но вдруг порывисто опустился передо мной на одно колено.

– Берик… – растерялась я.

Он не ответил. Достал нож и полоснул по руке, а после, подняв ее, развернул ко мне окровавленную ладонь.

– Приложи свою ладонь, – негромко подсказал Танияр, ожидавший меня неподалеку.

Послушавшись, я сделала, как велел муж, пальцы Берика, скользнув между моих пальцев, сжали ладонь, я повторила и это, и теперь наши руки были сцеплены в замок.

– Я отдаю тебе свою кровь, Ашити – дочь Ашит, – заговорил ягир. – Вели убить, и я убью. Вели умереть, и я умру. Отныне ты мне хозяйка. Только кровь врага моего мою кровь смоет, и быть мне свободному. Пока он дышит, быть мне скованным. Кровью долг отдаю, на крови клянусь, кровью скрепляю. Пусть услышат меня духи и братья мои.

– Мы слышим, брат, – почти одновременно произнесли Танияр и Архам.

После этого Берик поднялся на ноги и посмотрел мне в глаза. Теперь он отпустил мою руку, и я опустила взор на окровавленную ладонь. Затем подняла взгляд на телохранителя.

– Ты не раб мне, Берик, ты мой друг, – сказала я.

– Я – всё, кем захочешь меня назвать, – ответил он. – Но я тебе не враг.

– Не враг? – я улыбнулась, но взгляд мой был испытующим.

Телохранитель чуть помедлил, а затем уверенно произнес:

– Друг. – И мне стало легче. Утерять прежнюю близость мне было бы жаль.

– Идем, Ашити, – супруг протянул ко мне руку. – Люди ждут.

Когда мы вышли во двор, оказалось, что людей здесь прибавилось. Рядом с Эчиль стояла Хасиль. Она покусывала губы, явно не зная, как себя вести. Да и радости на ее лице я не заметила. Может, мне бы она и улыбнулась, но возвращение мужа ставило ее в тупик, и это было понятно после того, что рассказал Танияр.

Архам обнял дочерей от второй жены, поцеловал их и, распрямившись, произнес без всякого прежнего трепета и лихорадочного блеска в глазах:

– Милости Отца, Хасиль.

Эчиль вспыхнула. Она подхватила на руки Белек и направилась к воротам, а я улыбнулась, глядя ей вслед. Одним этим поступком моя сестрица показала, что творится у нее на душе. Бросив на деверя веселый взгляд, я последовала за супругом, поднявшим на руки Йейгу, Тейа осталась рядом с отцом. Ее мать обернулась, нашла дочь взглядом и сердито нахмурилась.

– Дорогая, – я обняла Эчиль за плечи, так помешав ей позвать Тейю, – вы уже успели накрыть, да?

– Только посуду поставили, – ответила она машинально. – Ягиры сказали про сангар, и Сурхэм не стала больше ничего выносить. Сказала, что рырхи стащат, пока нас не будет.

– Наговариваете вы на наших малышей, – хмыкнула я. – Мы на сангар, а они чем хуже?

Рырхи и вправду обогнали нас, Ветер протопал следом. Я с усмешкой покачала головой:

– Если будет надо, он и молоко начнет давать, как мгиза.

– Было б откуда молоку течь, – помимо воли улыбнулась Эчиль.

– Это Ветер, он найдет, лишь бы в ашруз не идти, – заверила я.

– Где же она? – свояченица снова обернулась. – Тейа!

– Оставь ее, – произнес Танияр. – Гляди, уже идут.

Обернувшись, я увидела, как из ворот нашего подворья вышли Архам с Хасиль и девочки. Младшую несла на руках вторая жена, старшую от нее – деверь, а Тейа семенила, держа отца за свободную руку. Хасиль заметно повеселела. Она даже улыбнулась мужу, и Эчиль, поджав губы, отвернулась и больше на них не смотрела.

Мне даже было страшно представить, что сейчас творится на душе у бедной женщины. Муж вернулся и опять не к ней. Он ведь так и не подошел, пока мы были в доме. Впрочем, тут и сама Эчиль старалась избегать его, потому и отправилась помогать Сурхэм. А Архам, должно быть, не хотел говорить с ней на ходу, как с Хасиль. А может, попросту всё еще искал слова или опасался, что она откажется выслушать, потому продолжал тянуть. Всё это не могло не сказаться сейчас, когда «счастливая» соперница выглядела довольной. К тому же именно та женщина, которая когда-то оказалась безнаказанной за то, что сделала с первой женой. Еще и дочь шла с ними рядом. Наверное, в эту минуту желание старшей дочери в глазах матери выглядело почти предательством.