– Чего ты опасаешься, каанша?

– Что мы можем оказаться не готовы к тому, что враг вдруг окажется под нашими стенами.

– Ты зря тревожишься, Ашити, – байчи улыбнулся. – Мы узнаем о приближении врага. Разъезды зорко следят за подступами к сердцу Зеленых земель. Кийрамы в наших лесах уже знают каждый пень. Они принесут нам вести, даже если дозор пропустит, но они не пропустят. Ворота закроются, и Иртэген станет неприступен.

– Эгчен, я не опасаюсь, что мы не заметим целое войско! – воскликнула я. – Я боюсь того, что в город проникнут наши враги и помешают закрыть ворота к моменту приближения основных сил. Курзым заполнен гулом тысячи голосов. Торговцы въезжают с повозками, бывает и не с одной. Насколько хорошо проверяют то, что лежит на этих повозках? Если в Иртэген провезут десяток воинов, которые ночью перережут стражу на стене, то к утру мы станем беззащитны. Недопустимая беспечность в нынешнее время. Я бы желала ограничить, а лучше и вовсе прекратить торговлю до поры, когда мы сможем спокойно вздохнуть. Вот что тревожит меня, мой дорогой друг.

Эгчен поднялся со стула. Он заложил руки за спину и отошел к окну. Там стоял некоторое время, глядя на улицу, а затем обернулся и устремил взгляд на меня.

– Если мы закроем курзым, люди будут торговать на улицах, как это было, когда Керчун строил прилавки, – сказал байчи. – И если даже ты созовешь их на поляне, они не смирятся. Курзым – это место, где идет жизнь. Хотя бы раз в день туда заглядывает каждый, даже если ему ничего не надо. Они согласятся дружить с племенами, примут те перемены, которые вы с кааном им готовите, но никогда не смирятся с запретом собираться на курзыме. Ты добилась их доверия и дружбы. Если кто-то посмеет назвать тебя пришлой, то люди кинутся на твою защиту. Они тебя приняли и полюбили как свою. Но один только запрет собираться на курзыме может настроить против.

– Это словно шагать по воде, – заговорил Берик. – Ашити, курзым – это больше, чем место для торговли, это сердце любого поселения. Нельзя остановить сердце. Когда Керчун делал новый курзым, люди были спокойны, потому что им не запрещали делать то, что раньше, пусть и за воротами. Они могли сунуть нос, посмотреть, обсудить. Если совсем запретишь собираться, ты остановишь жизнь. Река должна нести свои воды, человек – жить. И у реки, и у человека есть исток и устье, а еще течение. Его не остановишь и не повернешь вспять. Оставь людям курзым.

– Тем более сейчас, – сказал Эгчен. – Не давай им оставаться наедине со своими обидами и мыслями. Не давай шептаться и искать виноватого. Пусть идут на курзым и делают, что привыкли. А если подойдет враг, мы успеем закрыть ворота, и ты увидишь, как быстро всё переменится. Ты еще мало нас знаешь. Привыкла видеть болтливыми и любопытными, но, когда приходит беда, мы становимся другими. Женщины побегут к своим домам, чтобы спрятать детей. Мужчины возьмут оружие, чтобы их защитить. А теперь, когда мы учим их сражаться, язгуйчи не отступят. – Он вдруг едва заметно улыбнулся. – Ты была права, Ашити, и я сделал, как ты сказала. Мы перестали учить их, как учим ягиров, больше не говорим о славе и Белой долине. Наше счастье по ту сторону Мрака, их по эту. Ягиры славят смерть, язгуйчи – жизнь. Мы начали взращивать в них злость на тех, кто хочет отнять то, что им дорого. Теперь они готовы умирать, чтобы их родные продолжали дышать. Они станут хорошими воинами, я верю.

Я переводила взгляд с байчи на своего телохранителя и обратно, слушала их и… соглашалась. Всё верно, таган – это тело, каан – разум, ягиры – сила, а курзым – сердце. Там можно посплетничать, поглазеть на других, показать себя. Это зрелище, это новости, это встречи. Забери я сейчас у людей то, что им привычно, и они обозлятся. Нет, воины правы, нельзя останавливать сердце даже ради безопасности всего тела. Без сердца жить невозможно.

– Хорошо, вы правы, – ответила я. – Но надзор за теми, кто въезжает, нужно усилить. Пусть проверяют повозки. Не спрашивают, что везут, а досматривают со всем тщанием. Торговлю оружием временно прекратить и со своим оружием в Иртэген не впускать. Хотят войти, пусть сдают на воротах. Будут уходить – получат. А чтобы не придумали взять, что больше понравится вместо своего, пусть нарежут деревянных плашек по две штуки. Одна в руки, вторая на оружие. Так каждый получит то, что у него заберут, и не будет обид и ссор. Поставим к воротам того, кто будет собирать и выдавать обратно, не воинам управлять хранилищем, у них своих забот хватает. Кто будет скандалить, в Иртэген не пускать. Или соблюдают правила, или пусть возвращаются, откуда пришли. Мы должны позаботиться о безопасности людей и поселения.

Ягиры переглянулись, и байчи кивнул:

– Хорошо, каанша, пусть так. Буянов быстро успокоим. Куда будем складывать оружие?

– Рядом есть сарай, – сказал Берик, – можно туда.

– Надо было раньше об этом подумать, – с досадой произнесла я. – Сразу же, как Танияр объявил народу о намерениях Налыка и Елгана. Я совсем ничего не понимаю в войнах.

Эгчен улыбнулся:

– Мы понимаем в них, каанша, не ругай себя.

– Почему же вы не подумали о том, чтобы не пускать в Иртэген вооруженных людей? – прищурившись, спросила я.

– Нет надобности, – ответил вместо байчи мой телохранитель. – Ты вчера услышала, как Елган и Налык винили Танияра в бесчестье. Так и есть. По нашим законам он поступил бесчестно. Враг против врага – это честный спор. Враг за спиной врага – это бесчестье. Нас так учили, и отцов наших, и дедов. Это древний закон.

– Но мы горды нашим кааном, – подхватил Эгчен. – Они тоже поступили бесчестно. Духи говорят, силы должны быть равны, только так исход будет справедливым. Но они первыми нарушили закон, Танияр вправе ответить им тем же.

– У нас тоже есть союзники, – улыбнулась я.

– Каанам об этом неизвестно, – отмахнулся байчи. – А чего не знают, того и не было. – Я рассмеялась, а он добавил: – На Танэ-уман Танияр выйдет без союзников, их он приставил к Иртэгену. – И смех застрял у меня в горле.

Он и вправду позаботился о тех, кто остался в Иртэгене, но на поле брани пойдет с теми, кто сейчас рядом с ним, больше никого не будет. Союзники у нас есть, но не там. Там одно неполное войско Зеленых земель, которое усиливают только малоопытные в битвах язгуйчи. А против них все силы двух таганов… кто дойдет до равнины. Но их всё равно будет больше, несмотря на все старания Танияра, потому что он может только проредить, но не уменьшить ряды врага.

– Почему он не призвал себе союзников в помощь туда, где они нужней? – прошептала я, ни к кому не обращаясь.

– Потому что кийрамы сильны в лесу, – ответил Эгчен.

– Пагчи…

– Их мало. Танияр не станет звать племя на погибель.

– Боги, – судорожно вздохнула я. – Но они же не выстоят, они же полягут на Танэ-умане, все полягут!

– И заберут с собой много врагов, до Иртэгена дойдут немногие, – ответил байчи. – А здесь мы и кийрамы добьем тех, кто выживет на Танэ-умане. Не тревожься, Ашити, нам хватит сил для защиты Иртэгена.

Я в ужасе смотрела на его спокойное лицо, слушала такой же спокойный голос и отказывалась верить собственной догадке, которую подтвердил Эгчен. Танияр не вернется! Он готовится ценой жизни своей и своего войска сделать то, что делал в мелких засадах, – уменьшить количество врагов настолько, чтобы Иртэген сумел устоять, чтобы таган сумел устоять! Завещание он уже составил и как упорствовал против того, чтобы я давала ответную клятву… Знал… Знал, что уже не вернется! Но ведь поклялся же, обещал!

И почему, когда я содрогаюсь от страха за судьбу каана, его правая рука так спокоен? Ягиры так упорно защищали Танияра – и вдруг это спокойствие… И я усмехнулась. Ягиры, конечно же, ягиры! Они берегли его для жизни, но в смерти на поле брани видят великую честь и счастье. Для них такое будущее их каана достойно и величественно. После смерти он попадет в Белую долину, где будет говорить с духами и встретиться со своими пращурами. Почетно! Но… Но! А я? Как же я?!