– Не обязательно что-то давали в руки, – я пожала плечами. – Возможно, попробовала что-то…

– Пробовала? – переспросила Мейлик, не обращаясь ко мне, а после кивнула: – Пробовала. У мамы…

Она застыла с открытым ртом, а я вопросительно приподняла брови. Однако теперь женщина не спешила продолжить, и я мягко произнесла:

– Расскажи. Раз начала, то и закончи.

Мейлик мотнула головой и отступила на шаг назад.

– Не расскажу, – буркнула она.

– Но я уже услышала главное – ты отравилась в доме матери, – напомнила я. – Если ты не пояснишь, то я сделаю свои выводы, и расследование продолжится с этой точки зрения. Так будет только хуже. Расскажи всю правду.

Она некоторое время сверлила меня взглядом, наконец в бессилии опустилась на стул и, отвернувшись, заговорила:

– Мама ничего мне не давала, она не виновата. – Снова поглядела на меня и повторила, чуть повысив голос: – Не виновата! Правда. – Выдохнув, Мейлик мученически покривилась. – Я сама съела, мама даже не показывала их.

– Что? – я подалась вперед. – Говори всё.

Шумно вздохнув, третья жена кивнула и начала рассказывать:

– Мама ушла, Белек спала, а мне было скучно, и я решила прибрать на полках. Тогда и увидела миску. Она стояла дальше других и накрыта была даже. Я открыла и посмотрела, там лежало несколько тэмгей. Только уже поплыли, их же в прохладе хранить надо. Думаю, чего мама их тут держит? Я люблю тэмгей, решила съесть одну, а она горькая стала, порченая. Я, что не успела проглотить, выплюнула и выкинула всё. Потом маму спрашиваю, зачем хранишь? А она удивилась, даже не сразу поняла. Потом говорит, что угостили, а она убрала и забыла. Я бы и не вспомнила, а ты так сказала – попробовала, вот мне в голову и пришло. Только это и ела… Ох, – Мейлик накрыла рот кончиками пальцев. Глаза ее расширились, и на мне остановился испуганный взгляд: – Выходит, маму хотели отравить? Если ее угостили… – Губы третьей жены скривились совсем как у дочери, и она плаксиво закончила: – Кто же осмелился? За что мою маму? Ашити, что же это?

Женщина захлюпала носом, а глядя на мать, захныкала и Белек. А я нахмурилась. История принимала неожиданный, но вполне возможный оборот. Почему нет? Мы ничего не знали о прошлом Хенар, у нее мог остаться враг, от которого она могла спрятаться с дочерью в родном тагане, а теперь ее нашли и попытались устранить или отомстить. Да и для тех же илгизитов, если все-таки связь есть, вышивальщица могла оказаться опасной и уже ненужной фигурой, раз Мейлик утеряла всякий вес.

И вновь тысяча теорий! Это неимоверно раздражало. Выдумать можно было что угодно, но оказаться далекой от истины, и ничем, кроме домыслов, довольствоваться не получалось. Не было фактов, не было доказательств, только сплошное гадание на камнях какое-то… И в это мгновение мои мысли свернули к ответам, полученным в доме матери. Что там они говорили? В доме матери ее не травили… Ну, в общем-то, так и есть. Мейлик сама съела тэмгей, то есть намеренного покушения не было. Даже Юглус оказался прав – она сама съела сладость.

Да, тэмгей – это своего рода конфетки – сладкие и ужасно липкие шарики, которые и вправду нужно было держать в прохладном месте, иначе они начинали таять, и брать их в руки после этого совсем не хотелось. А Хенар их просто ссыпала в миску, накрыла и забыла. Не любит сладости? Или же к тому, кто угостил, она испытывает антипатию, потому даже не прикоснулась, иначе у нас был бы труп, а не покушение. Вот наконец и разгадка. Только принесла она еще больше путаницы. Кто угостил? Почему не съела? А главное, почему умолчала, что дочь попробовала угощение?

– Мейлик, эти тэмгей еще остались?

Третья жена подняла на меня удивленный взгляд:

– Зачем же порченое оставлять? Я выбросила их.

– Куда выбросила?

– В огонь выкинула, – ответила женщина. – Их немного было.

Значит, и не проверить. Приходится верить на слово. Впрочем, это вполне может быть правдой. Во-первых, отравление было, во-вторых, произошло вне старого подворья, а Мейлик уверенно заявляет, что нигде не ела, кроме дома Хенар, а в-третьих, если бы мать желала зла дочери, она бы уже давно могла его причинить. Значит, и вправду случайность. Но теперь на передний план вышла персона самой вышивальщицы и ее тайный враг…

– Этого мне еще не хватало, – проворчала я.

– Что ты сказала, Ашити? – спросила Мейлик, стерев со щек слезы.

– Говорю, что с тобой пойду, – ответила я, поднимаясь с места.

– Куда? – опешила женщина.

– К твоей матери. Ты уже готова?

– Д-да, – с запинкой произнесла Мейлик и подхватила дочь на руки.

– Тогда более не станем затягивать, – улыбнулась я и первой направилась к двери.

– Ашити! – воскликнула мне в спину третья жена. Я обернулась. – Мама корит себя за то, что накинулась на тебя при народе и говорила глупости. А если мы сейчас придем, то и встретить не сможет как дорогого гостя. Позволь ей просить у тебя прощения за то, что обидела дурным словом. Пусть все видят, что каанша Ашити не только с Эчиль добра, но и с Мейлик и ее матерью. – Она улыбнулась и заглянула мне в глаза умоляющим взглядом.

Улыбнувшись в ответ, я пожала плечами и ответила:

– Пустое. Идем.

– Неужто ты зла на нас? – изумилась Мейлик. – Почему не хочешь прийти как дорогой гость?

– Да разве же от приема зависит, насколько гость дорог? – удивилась я. – Желанный гость на то и желанный, чтобы встретить его с радостью хоть утром ранним, хоть за полночь.

– Но люди шепчутся…

– Мы с тобой через весь Иртэген пройдем, все увидят, что я на вас зла не держу и вы против меня зла не таите. Разве не так?

– Так, – смущенно улыбнулась женщина. – Идем, и пусть все увидят.

– Пусть, – улыбнулась я в ответ, и мы покинули комнаты третьей жены.

Эчиль, выглянувшей из своей двери, я махнула и ответила на невысказанный вопрос:

– К Хенар схожу.

– Мы будем тебя ждать у курзыма, – ответила первая жена.

А потом открылась дверь комнаты Хасиль. Вторая жена смерила неприязненным взглядом Мейлик, после полукивнула-полупоклонилась мне, и дверь снова закрылась, а я покачала головой. Хасиль оставалась Хасиль и обиду таила тоже как Хасиль. Вряд ли она извлекла хоть какой-то ценный урок из своих злоключений, просто теперь ненавидела не меня, а третью жену, виня ее во всем. Впрочем, что-то объяснять, примирять или воздействовать на мировоззрение этой женщины я не собиралась. Она уже достигла того возраста, когда человек волен сам выбирать, как ему мыслить и жить. Нравилось существовать в войне со всем миром, пусть существует. Главное, чтобы более не делала глупости, тем более во зло Танияру.

Что до Мейлик, то она даже не заметила уничижительного взгляда, потому что ушла вперед. Я быстро поравнялась с ней, и с подворья мы выходили вместе.

– Белек маленькая, но уже не легкая, – заметила я, глядя, как третья жена пересаживает дочь с руки на руку. – Юглус может понести девочку…

– Она легкая, – ответила Мейлик.

– Как знаешь, – пожала я плечом.

– Белек плохо знает Юглуса, – чуть помолчав, извиняющимся тоном произнесла женщина. – Она может испугаться и расплакаться.

– Да, ты права, – согласилась я. – Руки матери для малыша самые надежные.

На нас обращали внимание… Разумеется, обращали, это же тагайни! Даже останавливались и провожали взглядами. А травник Самлек, подняв руку, чтобы привлечь к себе внимание, спросил:

– Всё ли хорошо, каанша?

– Хорошо, Самлек, – ответила я. – Почему спрашиваешь? Или дело есть ко мне?

– Так с Мейлик же идешь, – ответил мужчина. – Они с матерью про тебя говорили плохо, вот и спрашиваю, вдруг опять что сказали?

– То давно было, Самлек, – отмахнулась я. – Где дурное слово упало, уже трава проросла, вспоминать не о чем.

– И пусть всё дурное добрая трава скроет, – ответил травник и продолжил свой путь.

– Я у них кааншей две зимы и два лета была, а они о тебе больше тревожатся, – не без обиды заметила Мейлик. – А ведь ты только этим летом в Зеленые земли пришла.