Эгчен, слушавший меня в мрачном молчании, мазнул по мне взглядом, после что-то фыркнул себе под нос и кивнул. Однако тут же добавил:

– Аныбай никого не травил.

– Я и не сказала, что он отравил, только показала, что ему это сделать было легче всего, и версия более достоверная, чем та, где некто стоит за углом, а потом мчится перед носом ягира, чтобы влить в воду яд. Но! – Байчи снова скосил на меня взгляд. – Есть еще и третья версия. Никто на подворье не травил Мейлик. – Мой собеседник развернулся ко мне всем корпусом, в его глазах мелькнуло удивление, затем сомнение и, наконец, вопрос. – Ее отравили раньше. А то, что ей стало плохо во время допроса, – это просто случайность. Суди сам, Эгчен. Хасиль вышла на сангар, и это закончилось тем, что ее увели ягиры, а после мы с тобой отправились на подворье. Легко сделать вывод, что Хасиль будет допрошена и укажет на Мейлик. И тогда, чтобы избежать огласки, ей подсыпают яд, который действует не сразу. Третья жена успевает вернуться на подворье, ей становится плохо, и вот мы уже ищем виноватого рядом с ней. А настоящий виновник остался за забором старого подворья и довольно потирает руки. Только…

– Что?

– Она была в доме матери, – произнесла я и замолчала, глядя на байчи. – Понимаешь? Если рассуждать так, то Мейлик отравила ее собственная мать. Ты в это веришь?

Эгчен хмыкнул и отрицательно покачал головой.

– А если она не мать Мейлик?! – воскликнул байчи. – Мы же ничего не знаем, как жила Хенар в Холодном ключе и кого привезла с собой. Тогда и отравить могла. А Аныбай не виноват, – твердо закончил он, и я напомнила:

– Помнишь, что я говорила про нож в спину? Нельзя брать за основу обвинения личные симпатии. Ты думаешь, я испытываю хоть к кому-нибудь из тех, кого мы назвали, неприязнь? Разве что к Хасиль, но я признаю, что из всех она наиболее безвредна, как раз из-за своего норова. Она желчная, и у нее грязный язык, но говорит лишь тогда, когда верит, что найдет поддержку. Именно потому она и пошла на сангар – верила, что ее поддержат и защитят, а теперь, когда услышала о наказании, эта женщина не высунет носа из своей норы. И ее драка с Мейлик – это тоже страх. Как зверь, загнанный в угол, решается на бросок, так и Хасиль бросилась на третью жену, видя в ней причину своих бед. И потом, Эгчен, хоть она мне и не нравится, я тебе говорю, что Хасиль – оружие, но не разум. Ею можно управлять, но сама она с места не сдвинется. К остальным же я отношусь без неприязни, а Эчиль мне и вовсе нравится. Однако я допускаю, что у нее может быть заинтересованность, так почему бы не допустить, что Аныбай может иметь касательство к отравлению?

– Потому что тогда среди нас есть предатели, – глухо ответил Эгчен и мотнул головой: – Этого не может быть! Нет сердца верней, чем сердце ягира. Мы едины духом и мыслями, потому сильны. Мы кулак, а не раскрытая пятерня. Аныбай не может быть отравителем.

Вздохнув, я сжала его плечо.

– Я не говорю, что он отравитель. Это только версии, байчи. Не обвинения, не приговор – версии. Мы рассуждаем и ищем след. И в том, что ты сказал о Хенар, есть смысл, но, пока не вернется наш шпион, можем лишь гадать. Однако, кроме Хенар, есть еще те, кто мог зайти к ней. Узнай у тех, кто следил за домом матери Мейлик, были в тот день гости или нет. А за Аныбаем понаблюдай. Никому не говори, просто присмотрись.

– Хорошо, – чуть помедлив, ответил байчи. – Присмотрюсь.

– А об остальном гадать пока нет смысла. Ничего не зная о прошлой жизни Мейлик и Хенар, мы не сможем сделать выводов. Потому первое, что мы предпримем, – узнаем про гостей в их доме в день отравления. Второе – установим постоянное наблюдение за домом вышивальщицы и за ней самой. Все остальные меры мы уже приняли. Ну и ждем известий от твоих следопытов и из Огчи.

– Да, так и сделаем, – уже без нервов кивнул Эгчен, и разговор о деле с отравлением и подстрекательством к бунту был прекращен.

Состоялся он на следующий день, после отравления и ночной встречи с Танияром, и дальше мы занимались подбором агентов и их отправкой по поселениям Зеленых земель, о чем я уже имела честь вам рассказать. И потянулись дни ожидания, наполненные повседневными делами и наблюдениями. Не скажу, что было легко отключиться от расследования, но превращать дни в бесконечный бег по кругу вовсе не хотелось. Пустые домыслы не вели к истине. Открыть ее могли только точные сведения и доказательства, а потому я все-таки заставила себя не думать об одном и том же. Тем более что мне было чем заняться. Тагайни мне в этом недурно помогали.

– Суда каана!

Этот вопль раздался под воротами подворья примерно в полдень через пять дней после истории с провокацией и отравлением. Я призыва не слышала, потому что находилась в доме, сообщил мне о нем Юглус, охранявший меня сегодня. Телохранитель явился на кухню, где я восседала за столом и слушала сплетни, которые принесла с курзыма Сурхэм. А чтобы слушать ее было не только интересно, но и вкусно, прислужница вручила мне свежеиспеченную булочку и перемолотые сладкие ягоды. Я отказываться и кокетничать не стала. Отламывать кусочки булочки и макать их в ягодное пюре было и вправду вкусно.

– И ты послушай, что она мне ответила… – как раз с возмущением произносила Сурхэм, когда на пороге появился Юглус и сообщил:

– Там суда каана просят.

– Каана сейчас нет, – ответила я с некоторым удивлением.

– А каанша есть, – усмехнулся мой телохранитель. – Это не я, это они сказали.

– Кто? – заинтересовалась я.

– Меккер с женой и Алчун с братом. Они просят их рассудить. Говорят, если уважаемая Ашити не поможет спор решить, то больше и просить некого, раз каан еще не вернулся.

– Как любопытно, – хмыкнула я и отряхнула руки. – Зови их в мой кабинет. Дайвара у нас пока нет, буду там слушать.

Юглус склонил голову и направился за спорщиками, а я в свой кабинет. Сурхэм, заткнув за пояс большую деревянную ложку, последовала за мной. На мой недоуменный взгляд прислужница ответила жалобным:

– Ну, дай послушать. Страсть как любопытно, а тебе на суде танхын нужен, чтобы после никто не мог сказать, что всё было иначе.

Поясню. Танхын – это свидетель, который присутствует при разбирательстве и является гарантом того, что решение каана будет исполнено. Его мог выбрать судья, могли привести с собой оппоненты, если приходили к согласию в отношении личности танхына, а могли и вовсе позвать первого попавшегося. Никто не отказывался, быть свидетелем почетно. Это же потом можно с важностью ходить к ответчику с проверкой, а к истцу за благодарностью. Да и просто не принято было отказываться.

– Хорошо, – улыбнулась я, – будешь танхыном. Только не влезай, иначе отправлю назад к котелкам и сковородкам и оставлю только Юглуса.

– И слова не услышишь, – заверила меня Сурхэм.

В кабинете я уселась за стол, самопровозглашенный танхын встала рядом и скрестила руки на груди, строгая и неколебимая, как само Правосудие. А затем послышались шаги, и на пороге остановился высокий худощавый мужчина, знакомый мне лишь наглядно. Он оглядел кабинет, после остановил взгляд на мне… и щеки мужчины смущенно зарделись. Но вот его тело странно изогнулось, и тагайни почти ввалился внутрь. За его спиной стояла невысокая коренастая женщина. Рука ее еще была поднята, и стало понятно, что это ее толчок вынудил первого посетителя переступить порог.

Следом вошел еще один мужчина, мрачноватый, с несколько отталкивающей внешностью. Портил его след от ожога, затронувший половину лица. За ним в кабинет шагнул следующий мужчина с хитрым прищуром голубых глаз. Его губы тут же растянула улыбочка, и я сделала вывод, что ко мне явился лис в человеческом обличье. Я даже так и прозвала его про себя. В отличие от обожженного, казавшегося неповоротливым и каким-то монументальным, «лис» был вертляв и юрок. И пусть пока он еще никак особо не проявился, но мне подумалось, что именно таков он и будет.

– Милости Отца тебе, уважаемая Ашити, – пропел медовым голосом «лис». – Ох и хороша же жена у каана, глаз не отвести. А мудра…