— Ты её сделал? — сказала она, подняв брови. — Для этого требуется обширные навыки работы по дереву. Что за работу они тебе дают, там, в лесу?

«Отличная мысль, Мам, спасибо», — подумал он про себя.

— Я занимаю себя плотничьим делом и другой работой по дереву, — солгал он, — но я не пользуюсь традиционными инструментами.

Она нахмурилась:

— Тогда чем ты пользуешься?

Даниэл постучал себя по лбу:

— Вот этим я могу строгать древесину глаже, чем с помощью любого столярного рубанка.

Когда они пошли к двери, его отец снял цистру со стены:

— Я бы не прочь на это поглядеть. Мне и не приходило в голову, какими практичными могут быть твои способности.

Даниэл ещё разок обнял мать, и последовал за ним наружу:

— Буду рад помочь. Просто подумай, какая у тебя есть работа, и если смогу, то я сделаю её за тебя. Я, наверное, могу рубить дрова, вытачивать шесты, обтёсывать доски, или делать любую нужную тебе работу по дереву.

Алан подмигнул:

— Не следовало тебе говорить мне такое. Я тебя на всю неделю загружу.

Они дружески болтали всю дорогу к холму, где Лэйси приглядывала за овцами. Алану понадобилось несколько минут, чтобы представить сына их новой пастушьей собаке, но как и её предок, Лэйси была очень умной, и быстро всё поняла. Помогло то, что Даниэл в детстве использовал те же команды, которым её обучил Алан.

Нельзя было точно сказать, кому от этого было больше пользы — ему или Лэйси, поскольку она была крайне умной собакой.

Прежде чем уйти, отец ещё раз обнял Даниэла:

— Приятно снова тебя увидеть, Сын.

— Я скучал по вам, — сказал он отцу.

— Обещаешь, что придёшь домой? Если ты исчезнешь, то это разобьёт твоей матери сердце, — сказал Алан Тэнник, расчувствовавшись.

— Я дома, Пап, на неделю. До её окончания я никуда не денусь, а когда уеду, то попрощаюсь. Обещаю, — торжественно ответил он.

— Смотри, не обмани, — сказал его отец, снова вытерев нос.

После того, как отец ушёл, Даниэл повёл овец в другое место. Пастбище, на котором они паслись, ещё имело полно отличной травы, но Даниэлу нужно было другое. Отсюда ему не было видно дом Кэйт. Хоть он и не намеревался ходить повидаться с ней, он всё же хотел быть как можно ближе.

После часа работы, при искусной поддержке Лэйси, овцы оказались внизу южного склона, который был ближе всего к дому Сэйеров. Взгляд Даниэла всё ещё был достаточно намётанным, чтобы увидеть, что здесь овцы уже недавно паслись, но корма тут ещё оставалось достаточно, чтобы они были довольны.

Усевшись там, где когда-то было его самое любимое место, Даниэл прислонился спиной к гладкому валуну, и начал играть. Цистра его матери чувствовалась тёплой и удобной под его пальцами, как старый друг. Бронзовые струны были более отзывчивыми, чем струны из конского волоса на его собственном инструменте, играя ноты громче и чище.

«Может, у меня будет время достать струн перед возвращением».

Он играл полчаса, но несмотря на то, в каком месте он находился, Даниэл не смотрел на дом Сэйеров, предпочитая видеть его в своей памяти. В том месте, в его сердце, Катрин Сэйер ходила и пела, вечно молодая и беззаботная. Она слушала со своего порога, сидя тихо, чтобы слышать негромко доносившиеся издалека звуки его цистры, а порой, когда ему улыбалась удача, Кэйт присоединялась к нему для пикника.

«Она только раз принесла тебе обед», — заметила его более аналитическая сторона. «Заткнись», — парировал его внутренний мечтатель.

Играть на склоне холма, надеясь, что она услышит, и воображать её визиты — вот, о чём были его фантазии в течение последних пяти лет. Когда жизнь становилась для него совершенно невыносимой, когда тьма его комнатушки смыкалась на нём, он отступал в своём разуме именно сюда. Даниэл чувствовал, как ветер ласкал его лицо, а мягкие ноты цистры танцевали над лугом.

Часть его разума видела её приближение, как она осторожно шла вверх по крутой звериной тропе от реки, но пальцы его не дрогнули на струнах. С каждым шагом она приближалась, и он чувствовал, как струны его сердца натягивались всё туже, напрягаясь.

Глаза он не открывал. Даниэл знал, что потеряет концентрацию, если увидит её в свете послеполуденного солнца. В таком свете её волосы вспыхивали красными и золотыми отсветами. Вместо этого он ждал, пока она не встала не более чем в двадцати футах от него.

Когда с его пальцев сорвались последние ноты, он поднял голову, и посмотрел на неё. Стоявшая перед ним женщина была более старой, более высокой, и более изнурённой, чем та, которую он помнил. Однако солнце по-прежнему вспыхивало в её волосах. Она наблюдала за ним неподвижными, тихими глазами, скрытыми в тени. Даниэл не мог видеть их цвет, но ощущал на себе их взгляд.

Он уставился на неё в ответ, не доверяя своему голосу.

В конце концов она уступила, и подошла ближе, сев рядом с ним. Она не оставила между ними места, взяв его руку в свою, прежде чем положила голову ему на плечо. Казалось, что они просидели так, молча, целый час, но солнце поведало Даниэлу, что прошло лишь несколько минут.

— Ты не мёртв, — сказала Катрин Сэйер.

— Я каким-то образом выжил, — ответил он. «Пока что выжил».

— Я долго ждала, Даниэл.

— Не стоило, — ответил он, — я не мог вернуться.

— Но ты же здесь, — сделала наблюдение она.

Он вздохнул:

— Только на несколько дней, в лучшем случае — на неделю. И больше я прийти уже не смогу.

Она повернула голову, прижавшись щекой к его груди, и вдохнув. Её свободная рука поднялась, ощупывая его бороду.

— Пахнешь ужасно, — заметила она.

Даниэл хмыкнул, не осмеливаясь засмеяться:

— В глубоких лесах никого это особо не заботит.

— Я теперь замужем.

— Родители сказали, — тихо произнёс он. — Сказали, что у тебя годовалый сын.

— Его зовут Э́рон, — ответила она. — Эрон Толбёрн.

— Я рад за тебя… и за Сэта.

Её лицо было скрыто тенью, но он ощутил, как она улыбнулась:

— Я люблю его, я люблю их обоих, Даниэл. Материнство изменило меня. Я — не та девушка, которую ты знал когда-то, но она всё ещё здесь, внутри. Мне нравится, кем я стала, но я не забыла, кем была.

— Я тоже изменился, — ответил он, но его тон был менее радостным.

Её пальцы провели по линии на внешней стороне его левой руки, отозвавшись невольной дрожью в его спине.

— Как ты это заполучил? — спросила она.

— Сам сделал, — признался он. — Она мне требовалась в качестве подспорья, чтобы выжить.

— Что ты нашёл в глубоких лесах?

Даниэл закрыл рот, думая.

— Жителей, — наконец сказал он. — Людей, вроде нас, но других. Мои способности там — норма.

Кэйт вздохнула:

— Значит, нашёл своих?

Тут он понял, чего она хотела. Кэйт хотела утешения. Она хотела знать, что он был в порядке, что он не страдал. Как и его родители, она всё ещё любила его, и хотела найти подтверждение тому, что он процветал. Даниэл не собирался ей лгать, но в тот миг обнаружил, что не может поступить иначе:

— Да.

— А любовь нашёл? Тебя там кто-то ждёт?

В его сознании мелькнуло видение Лираллианты, и он не смог удержаться от сравнения холодности их отношений с теплотой одного лишь мгновения в обществе Кэйт. Это заставило его с болью осознать заменившую ему сердце пустоте. Затем он вспомнил мёртвое тело Амары, и у него сжалось в груди:

— Да, — ответил он. — Есть женщина, что ждёт меня.

— Она красивая?

Он призадумался:

— Красивая. Красивее, чем женщинам полагается быть, с волосами, напоминающими мне луну на речной воде. — «Холодную луну», — подумал он, — «твои же волосы напоминают мне тёплое солнце весеннего дня».

— Я всё ещё люблю тебя, Даниэл, — внезапно сказала она ему. — Но я не могу, я отказываюсь предать свой брак.

— Я и не хочу этого от тебя, Кэт. Сэт — хороший человек, и был мне добрым другом.

Он почувствовал, как она слегка расслабилась: