— Ты же позволишь мне послушать, когда мы вернёмся в твою комнату?

Под «послушать», он имел ввиду музыку. Помимо Амары, Гарлин был человеком, который был для Даниэла ближе всего к понятию «друг», и всё же он почитал необходимым убедиться в том, что Даниэл для него сыграет. Даниэл не знал, следует ли ему жалеть Гарлина за его недоверчивую природу, или жалеть себя за то, что он внушает так мало доверия. Такова была жизнь в Эллентрэа.

— Я сыграю тебе несколько песен, Гарлин, вне зависимости от того, дашь ты мне хорошие ответы или нет, — сказал он.

Надзиратель кивнул:

— В Эллентрэа много тысяч человек, многие из них — как та женщина, что приносит тебе еду.

— Сколько именно тысяч?

Гарлин нахмурился:

— Я не знаю, но более двадцати. Тиллмэйриас подсчитывает их каждый год, и я мельком слышал, как он это обсуждал однажды с кем-то из своих. На тот момент счёт был ближе к двадцати трём.

Даниэл некоторое время подумал над этим, прежде чем ответить:

— Этого недостаточно, Гарлин. Даже такое число людей не может производить на свет достаточно детей, чтобы обеспечить такое большое число жертв для арены. — Он также подозревал, что смертность среди детей в загонах могла быть очень высокой. Даже если они плодили людей как кроликов, Ши'Хар их не хватило бы.

— Эллентрэа — не единственный лагерь, поставляющий воинов для арены, — сказал Гарлин. — Есть ещё три.

— Ещё три?

Даниэл ужаснулся. Пусть мир и был настолько большим, насколько Тиллмэйриас ему показал, Даниэл никогда не задумывался о возможности того, что они могли держать более одного «города» для своих рабов.

— Ба́ратрэ́а, Са́бортрэ́а и Га́ролтрэ́а, — коротко ответил надзиратель. — Каждый из них размером примерно с Эллентрэа.

Ши'Хар держали около сотни тысяч человек в качестве расходного материала для своего развлечения. «Я никогда не думал, что столько народу наберётся во всём мире», — подумал Даниэл. Мир был не только гораздо больше, чем он когда-либо подозревал, в нём ещё и было в сотню раз больше людей, чем он когда-либо подозревал. Колн и Дэрхам по сравнению с этим были каплей в море. «И почти всё человечество — рабы». Неудивительно, что его называли «дичком» — свободные люди были истинной редкостью.

Даниэл позволил Гарлину сидеть на своей кровати, пока он стоял и играл. С первой же ноты он увидел изменение в ауре мужчины, хотя выражение лица тот поддерживал ровное. После минуты игра Гарлин начал терять контроль и за выражением своего лица, его рот округлился до буквы «о» от изумления.

— Я… я никогда… — Голос Гарлина утих, пока он с трудом подбирал слова.

Даниэл улыбнулся, и начал играть другое произведение, песню о длинных летних днях. Эту песню мать пела ему в детстве, и он всё ещё знал слова. Закрыв глаза, он сосредоточился на музыке, и попытался не позволять своему заржавевшему голосу попадать мимо нот. Когда он закончил, то увидел, что Гарлин сидел, уронив лицо в ладони.

На долю секунды он напомнил Даниэлу скрывающего слёзы ребёнка, и Даниэл задумался, не делал ли Гарлин то же самое в загонах, когда был ребёнком, одиноким и напуганным.

— Ты в порядке? — спросил он.

Тот поднял взгляд, с покрасневшими глазами и опухшими веками:

— Пожалуйста, сыграй снова.

У Даниэла сердце разрывалось от прозвучавшей в его голосе нотки отчаяния. Надзиратели никогда не показывали ни малейшего следа более мягких эмоций. Смех над чьими-то неудачами был самым близким выражением настоящих эмоций, какие Даниэл только видел у них, и от него было далеко до доброты или соболезнования. Гарлин был наименее жестоким из них, но при виде его в таком состоянии у Даниэла встал в горле комок.

— С радостью, — сказал он надзирателю.

Полчаса спустя Гарлин признал, что ему пора, хотя он явно не хотел уходить.

— Если я приду завтра, ты поиграешь для меня ещё?

— Завтра — не аренный день, — с удивлением сказал Даниэл.

— Мне позволяют ходить куда захочу, когда у них нет для меня никаких дел, — сказал надзиратель.

Даниэл всё ещё колебался, беспокоясь о том, что странные визиты могут привлечь к нему нежелательное внимание других надзирателей или Ши'Хар.

— Я окажу тебе любую услугу, если ты позволишь мне это, — добавил Гарлин, и по звуку его голоса Даниэл понял, что тот говорил искренне.

Взгляд надзирателя многозначительно сполз вниз, и Даниэл внезапно смутился.

— Что? — залопотал он, осознав, что Гарлин предлагал ему услугу, которую он никогда не обдумывал, учитывая тот факт, что они оба были мужчинами. Силясь отыскать повод для отказа, который бы не оскорбил собеседника, Даниэл принялся лихорадочно думать:

— Я не хочу навлекать на тебя наказание.

— Наказывают лишь те действия, которые могут принести потомство, — с широкой улыбкой сказал Гарлин.

Даниэл уже обнаружил сей факт с Амарой, но надеялся, что это не было общеизвестным:

— Я буду играть для тебя, но мне не требуются услуги, Гарлин, — ответил Даниэл.

— Правда? — спросил тот. — Зачем тебе так поступать?

— Быть может, мы сможем подружиться, — сказал Даниэл.

— Но услуги тебе не нужны? — сказал Гарлин, похоже, действительно сбитый с толку.

— Там, откуда я родом, друзья помогают друг другу, но не за сексуальные услуги, — ответил Даниэл, надеясь, что не оскорбит Гарлина.

Надзиратель нахмурился:

— Здесь слово «друзья» имеет другое значение.

Даниэл уже давно осознал, что очень немногие знакомые ему слова имели то же самое значение среди эмоционально ущербных жителей Эллентрэа:

— И как тогда вы называете двух людей, которые помогают друг другу?

— Почему они помогают друг другу?

— Просто из доброты, потому что они друг другу нравятся, — объяснил Даниэл.

— А, — сказал Гарлин. — Это — большая редкость, но когда всё же случается, мы называем таких людей «глупцами».

Даниэл вздохнул:

— Тогда давай будем глупцами.

Надзирателя эта мысль будто смущала:

— Если кто-то узнает, я скажу, что мы — друзья. Иначе меня сочтут сумасшедшим.

Даниэл густо покраснел. Он наверное впервые по-настоящему смутился с тех пор, как покинул дом, но чуть погодя оставил эту тему. Правила и мораль людей Эллентрэа были для него странными.

Амара продолжала задерживаться после того, как приносила еду, иногда — для музыки, а иногда — для взаимных забав. В день после разговора с Гарлином Даниэл решил посмотреть, не сумеет ли он получше понять жителей Эллентрэа. Конкретнее, он хотел убедиться, что понимает их мотивации.

— Амара, — начал он, — я знаю, что тебе нравится музыка.

Она кивнула.

— Но другие вещи, наше с тобой времяпрепровождение…

Она без всякого выражения уставилась на него.

— Ты что, просто оказываешь мне услуги, чтобы я играл для тебя музыку?

Она кивнула:

— Да, но ты оказал мне так много взаимных услуг, что я всё ещё у тебя в долгу.

Даниэл беспокоился, что она оскорбится, как и поступила бы любая женщина в Колне, если бы он, по сути, намекнул на то, что она торговала собой. Амара, похоже, считала, что его вопрос и её ответ были совершенно приемлемы. Настроение Даниэла ухудшилось, когда он осознал, что их отношения, которые он считал чем-то особенным, для неё, похоже, были не более чем товарообменом.

Амара была не особо смышлёной, но почувствовала перемену в его настроении:

— Я сказала что-то не так?

Не в силах скрыть свою душевную боль, Даниэл ответил:

— Я любил тебя, Амара.

Она покачала головой, неправильно поняв его:

— Нет, позволь мне расплатиться. Я буду любить тебя. — Свои намерения она ясно показала руками.

Даниэл приостановил её:

— Это — не то, чего я хочу от тебя на самом деле, Амара.

— Но я — твоя подруга, — ответила она с выражением неуверенности на лице.

«Женщина говорил мне, что мы — друзья, при этом предлагая мне сексуальное удовлетворение». Несколькими годами ранее его мнение было бы иным, но сейчас от этой мысли ему просто стало грустно: