— Мы не смогли её спасти, — повторила она. — Я закрыла рану, кожу, залечила кровеносные сосуды, но она просто продолжала гнить. Не знаю, что ты с ней сделал, но плоть умирала. Даже те части, которые выглядели неповреждёнными, покрывались волдырями, и начинали разлагаться. У тебя от этого началась лихорадка, и Леди Торнбер беспокоилась, что начнётся гангрена.

Под «Леди Торнбер» она имела ввиду Элиз Торнбер, бабку Грэма. Хотя та не была магом, она была очень искушённой в лекарском деле, особенно с использованием трав… и, иногда, ядов.

— Она опробовала несколько припарок, но ничего не помогало, — сказала Мёйра, продолжая. — В конце концов она посоветовала ампутацию. Иначе ты мог бы умереть. — Её тон казался извиняющимся.

Мэттью вздохнул:

— Ничего. Я и не ожидал, что смогу её сохранить. Я принял решение, и это было его ценой.

— Ты говоришь так, будто заключил сделку с тёмным богом. Как в какой-нибудь старой сказке, — сказала Мёйра.

Он немного посмеялся:

— Можно и так об этом думать, но дело моё было правое. — Затем он ещё посмеялся над своей непреднамеренной игрой слов: правое. Наверное, потеря левой руки была в прямом смысле правым делом. — Я просто знал, что если использую её, чтобы вернуть посох, то потеряю её. Вариантов не было — либо так, либо вернуться домой без яйца. — Это навело его на очередную мысль: — Яйцо…

Она мгновенно поняла:

— Зефир охотится. Через некоторое время вернётся.

Теперь Мэттью был сбит с толку. Они что, позволили кому-то ещё связать себя узами с яйцом, пока он был без сознания? Он знал, что были и другие яйца, но после всего, через что он прошёл, это казалось чёрствым. — Кто…?

— Ты привязался к нему, когда проснулся в прошлый раз, — ответила она.

— А сколько я пролежал без сознания? Не помню, чтобы я вставал.

— Больше недели, — сказала Мёйра. Затем она протянула руку, и коснулась его виска. Кожа там была гладко выбрита. — Проверь это место, — сказала она ему.

Поскольку у него с той стороны не было руки, он использовал свой магический взор, и с удивлением обнаружил, что у него в черепе была просверлена маленькая дырка.

— А это зачем?

— Это Папа придумал, — ответила она. — У тебя был отёк мозга. Он сделал дырку, чтобы спускать давление. Судя по всему, он уже однажды делал что-то подобное, иначе я и не узнала бы, что так вообще можно.

Ты несколько раз вставал, — продолжила она. — Облегчался, ел, пил. Но ты был будто в полубессознательном состоянии, и каждый раз мы не были уверены, очнулся ли ты полностью. Ты отзывался на приказы, но это — первый раз, когда ты заговорил.

— И я в таком состоянии связал себя узами с яйцом?

Она кивнула:

— Это было первым, что ты сделал. Затем ты снова потерял сознание. Это было до отёка и трефинации, поэтому в тот момент твои мысли могли быть ясными, но ты никому ничего не сказал.

— Трефинация?

Она постучала ему по черепу:

— Так это назвала Элиз. Судя по всему, это была древняя медицинская практика, но она считала это шарлатанством. Она сказала твоему Папе, что это тебя убьёт, но он её проигнорировал. Думаю, её раздражает то, что он доказал её неправоту.

Потянувшись поперёк головы правой рукой, он нащупал место, где отсутствовала кость. От этого ему было не по себе.

— А он не мог вернуть кость обратно?

Мёйра засмеялась:

— Отверстию нужно было оставаться открытым в течение нескольких дней. — Затем она подняла ладони: — Не для воздуха, конечно, иначе ты мог бы заболеть. Он сразу же зарастил кожу на этом месте. Но дырка должна была оставаться свободной, чтобы жидкость могла вытекать из черепа. Как бы то ни было, он сказал, что она тебе наверняка пригодится, чтобы выжить, когда Мама наконец получит возможность вбить тебе в голову немного соображения. Нет смысла делать трефинацию дважды.

Почему-то он не счёл эту шутку такой забавной, какой та казалась ей. Стук в дверь прервал их разговор, и магический взор сказал ему, что это была Керэн.

Она вошла почти сразу же, и её глаза расширились, когда она посмотрела на него:

— Он говорит? — спросила она у Мёйры.

Его недавно отлитая сестра кивнула, а он лишь ответил:

— Конечно.

После этого всё быстро скатилось в хаос. Сначала на него накинулась Керэн, и он подумал, что умрёт от её объятий и слёз, но потом стало гораздо хуже, когда эти новости вышли за пределы комнаты. Вскоре вокруг него толпилась вся его семья. Его сестра Айрин была вне себя, рыдая так сильно, что он подумал, будто у неё не всё в порядке с головой.

Мэттью вяло подумал, а не было ли это соревнованием, кто сможет поплакать больше — она, или их мать.

Коналл воспринял новости более сдержанно, но явно испытывал облегчение. Сухих глаз в комнате не было. Даже Мойра прослезилась, когда Мёйра позволила ей снова вернуть контроль над их общим телом.

В общем и целом он был рад их видеть, но слёзы и непрекращающиеся объятия вызывали у него такое чувство, будто он задыхался. Он был благодарен, когда Пенни наконец выпроводила всех из комнаты, чтобы он мог отдохнуть.

Естественно, сама Пенни осталась. Она, наверное, выгнала всех просто для того, чтобы оставить его себе в той же степени, в которой она это сделала, чтобы избавить его от всей их суеты, однако вопреки шутке Мёйры, она не попыталась «вбить в его голову немного соображения».

Она суетилась вокруг него без чужого вмешательства, ибо это было её правом, как матери. Они некоторое время говорили, а потом он притворился спящим, а она притворилась, что поверила в это, удовлетворяясь лишь наблюдением за ним.

Через некоторое время его притворство стало реальностью, и он уплыл в сон.

Недели сливались в месяцы, и Мэттью неуклонно возвращал силы. Несмотря на всё случившееся он был удивлён тому, как много времени ему потребовалось на полное выздоровление. Травма головы оказалась хуже, чем он прежде осознавал.

Однако руки ему не хватало. Только она и не вылечилась. Он не в первый раз пожалел, что не был архимагом, как отец, который мог вылечить почти любую рану, когда сливался с чем-то, а потом возвращался в себя. Его тело могло быть воссоздано любым образом, которой диктовал его собственный воображаемый образ.

Это было не очень просто, но так мог — в отличие от Мэтта. Его отец предложил ему попытаться помочь исправить руку, но в этом была значительная опасность. Для этого ему пришлось бы использовать его уникальный дар, чтобы прислушаться, стать Мэттью, а потом снова вообразить его тело в изначальной, целой форме. Он сделал что-то похожее однажды, чтобы спасти жизнь Элэйн, и позже признавался Мэттью, что всё ещё не был уверен, являлся ли он изначальным Мордэкаем, или их души поменялись местами. У отца были свои воспоминания, а у неё — свои, поэтому разница была чисто формальной, но его это всё равно беспокоило.

Нет, Мэтт предпочитал оставить своё тело как есть, и никому не раскрывать свой внутренний мир. Как бы они с отцом ни были близки, его не радовала перспектива с кем-нибудь «слиться».

Но это не значило, что он собирался принять новое положение дел. В его воспоминаниях о далёком прошлом один из его предков потерял руку, и заменил её магической рукой. Мэттью намеревался сделать то же самое.

Имея доступ к познаниям Гэри в области человеческой анатомии и работе нервной системы, он думал, что у него есть шанс сделать даже лучше, чем у его предка. Как минимум, он предвкушал преодоление связанных с этим сложностей. Если он был величайшим чародеем в мире, то замена потерянной руки будет на его пути лишь первым препятствием.

Конечно, он не мог бы спрашивать ничего у Гэри, если бы его более долговечный, более прочный вариант не вошёл наконец в Замок Камерон примерно через три недели после возвращения Мэттью. Его более приятно выглядевший, человекоподобный андроид стал неподвижным как статуя спустя лишь дни после их возвращения, пав жертвой недолговечного заряда батареи.